Рогнеда. Книга 1

С приходом христианства разросшийся городок переименовали в Борисов-град, дав ему имя всеми почитаемого святого. С годами новое название прижилось в народе, и только в древних сказаниях еще иногда всплывало былое имя. Красив был град, — как говорили в старину — благолепен. Белокаменные церкви, отражая в водах реки золоченые купола, наполняли сердца людей радостью, а мелодичным звоном услаждали слух.

Через два столетия, в двадцати верстах выше по течению, купец Анфим открыл новые торговые пути, и перевоз стал никому не нужен. Часть крестьян, потеряв прибыток, ушла кто в закупы, а кто и в холопы, запродав себя вместе со всеми домочадцами княжьим людям. Но город не захирел, а продолжал строиться. Видно, так Богу угодно, чтоб на этом месте никогда не смолкал людской гомон.

Городок походил на сотни таких же, словно брат близнец, рожденный от одной матери. Смыкающиеся заборы соседних дворов образовывали улицы, в некоторых местах виднелись верхушки приходских церквей. В глубине дворов стояли дома и хозяйственные постройки, на задних дворах проглядывали небольшие огороды. У тех, кто побогаче, имелись владения еще и за городскими стенами. Там трудились крепостные, выращивая лук, петрушку и другую зелень. Еще дальше, почти у самого леса, виднелись луга для выгона скота, коими все пользовались совместно. Но опять же у тех, кто имеет лишнюю деньгу, и трава пожирнее и скотина более упитанная. В центре города, на площади, застроенной лавками и лотками, бойко идет торговля. Между рядов крутятся вездесущие перекупщики — купцы, лавочники, коробейники. Все хотят поиметь свою выгоду. Одни-выгодно продать свой товар, другие — купить. Одним словом-жизнь кипит, утихая только с наступлением сумерек. За всем за этим зорко следит царев наместник, терем которого расположен в самом центре города.

Такова была жизнь в древнем городе Борисове во время описываемых событий.

Сейчас на дворе лето и стоит месяц червень или — как иногда называл его русский люд — страдник. Хотя он и знаменовал собой конец летних месяцев, но жара стояла такая, что не приведи Господь. Уже три седмицы подряд с неба не упало не единой капли. Земля окрест города рассохлась, потрескалась и покрылась сеткой морщин, сразу став похожей на лицо древнего старца, отягощенного непосильным трудом и тяжестью прожитых лет.

Даже убеленные сединами старики не помнили такого знойного лета. Предупреждали они молодых, что неспроста это, грянет вскоре кара небесная. А тут еще в церкви Вознесения, что опять же на Вознесенской улице, явилось чудо. На звоннице у одного из колоколов отвалился медный язык, да и покатился под ноги звонарю. Хорошо, не зашиб. Вот тогда и поползли, ширясь, по городу слухи о неминуемом конце света. В глубине кожевенного ряда, там, где кисловатым запахом кож, казалось, пропитался даже сам воздух, неожиданно появился юродивый Гришка. Откуда он взялся — никто толком сказать не мог. А Гришка, скуля и подвывая, вещал о гневе забытых богов, который вскоре падет на головы людей. Божьего человека посадник трогать не решался и, стиснув зубы, наблюдал из своего терема, как подают Гришке кто пряник, кто ячменную лепешку, и как собирает вокруг себя он толпы людей.

В довершение ко всему случилось нечто такое, что окончательно развеяло тишину в древнем городе Борисове. Вскипело торжище, и поползли, потекли слухи в разные стороны. Так вода стремительно бежит по желобам, стараясь напоить истомившуюся землю. Видать, и вправду гневались боги на жителей древнего города.

— Слышь, Ефросинья, че намедни-то произошло?

— Ну? — Не старая еще женщина в длинной белой рубахе с надетым поверх летником остановилась рядом. — Да говори быстрей, а то дел невпроворот.

Переваливаясь, словно утка, взметая пыль длинным подолом, подошла Маланья, жившая за два дома. Ее муж держал скобяную лавку, а сама Маланья страсть как любила почесать языком, отсюда и прозвище у нее — сорока. Оглянувшись по сторонам, произнесла вполголоса:

— Говорят, купца Василия зарезали.

— Господи!!! Неужто, правда? — Ефросинья отшатнулась.

— Вот те крест! — Маланья перекрестилась и подвинулась еще ближе. — Все об этом судачат. Только втихомолку. А то налетит стража, похватают всех, да к посаднику, на правеж. Разбираться не будут, кто смуту сеет.

— Это который купец? Не с охотного ли конца?

— Да нет! — Маланья недовольно дернула головой, поражаясь тупости подруги. — Я тебе грю про Василия, сына Твердислава! Сам-то купец помер еще прошлой весной. Сынок его всем делом управлял. И, видно, удачу за рукав ухватил. Стал богаче батьки своего, вон, хоромину какую отгрохал… Только не впрок это все пошло… Теперь, значит, и он успокоился.

— Так кто ж это его? Тати?

— Какие тати? Свои. Дворовая девка и зарезала.

— Дану?

— Вот те и ну. Ты послушай, что народ бает… — Маланья задышала в самое ухо подруги. — Говорят, девка эта больно смазливая, прям глаз не оторвать… Тьфу!!! Гореть ей в аду, прости меня Господи… Так вот, Василий как увидел ее, сразу велел тащить к себе в избу. Понятно, что для утех сладострастных. Дело-то молодое. А она возьми, да и полосни его ножом по горлу.

— Споймали?

— Конечно, споймали. Слава тебе Господи — не дали уйти душегубице. Сидит теперь у посадника под замком, своего часа дожидается. Говорят, не одна она была, а целая ватага их. А за атамана она, девка, значит, эта. Имя у нее какое-то мудреное, не нашенское — заморское. Одно слово — ведьма. Тьфу!

— Господи, что деется! — Ефросинья троекратно перекрестилась на видневшиеся неподалеку золоченые купола церкви.

— Вот и я о том же…

Такие разговоры, обрастая небылицами и присказками, будоражили народ. Все сходились в одном: тяжкие времена настали для Руси Великой, раз уже простые бабы принялись вместо мужиков кровь пускать.

Да и то правда. Самое ужасное, что до этого здесь могло произойти, так это драка пьяных мужиков возле корчмы, что держал фрязин Алевиз. Там, бывало, и кровь лилась. Но это дело житейское, обыденное, привычное. На это и внимания-то обращать не стоит. Побаловались мужички, спустили дурную кровь, да и расползлись по своим избам. Бывает! И даже страшные проделки московского царя сюда, на окраину Русского царства, долетали с таким опозданием, что казались уже и не страшными вовсе. Но чтобы дворовая девка зарезала своего барина? Кормильца и благодетеля? Нет, о таком еще не слыхивали в древнем городе Борисове!

Поэтому и гудело который день торжище, передавая из уст в уста всякие подробности. Бессильны тут оказались посадские стражники, призванные пресекать непотребные слухи, могущие привести к смуте. Всем рты не позатыкаешь.

* * *

В это время та, о которой судачил народ, сидела в темном подвале и гадала, что с ней будет далее. Меньше всего Рогнеда, — а именно так звали девицу, заточенную в подземелье, боялась смерти. Помнила она слова старой ведуньи, что жизнь ее оборвется только тогда, когда узрит она на небе таинственный знак. Как он будет выглядеть и когда это произойдет, старуха не сказала. А поведала только, что увидит она его обязательно. Знака не было, а, значит, и бояться нечего. Ни тени страха не было на лице Рогнеды, хотя знала она, что грех этот тяжким грузом будет давить все время, что ей отпущено ходить по земле. Но, видит Бог, не ее в том вина.

Сквозь спутанные волосы Рогнеда обвела взглядом небольшое помещение с низким сводчатым потолком. Ни лавок, ни скамеек. Напротив — маленькая арочная дверь, из-за нее едва пробивается свет, не рассеивая мрак внутри темницы, а наоборот — сгущая его. В углу ворох прогнившей соломы, на которой лежала пленница. Рогнеда притронулась рукой к холодному, склизкому камню. Скольких колодников видели эти выщербленные стены, покрытые плесенью? Сколько человеческих душ было здесь загублено, так и не увидев дневного света? Рогнеда поежилась, почувствовав, как сквозь худую одежонку вместе с холодом в душу закрадывается страх. Может, ошиблась старая ведунья? И ей суждено, как и многим другим, закончить свои дни здесь, под землей?