РОК
Шрифт:
Он человек! им властвует мгновенье
Он раб молвы, сомнений и страстей.
А.С. Пушкин
10 марта 1985 года осталось в моей памяти, как те фильмы немого кино 30-х годов, которые вспоминаются лишь отдельными эпизодами. День был серый и пасмурный, отчего на душе, омраченной состоянием общей апатии, неуверенности, внутренней пустоты, становилось еще темнее.
Почти весь день я провел в Центральной клинической больнице, понимая, что сочтены уже не дни, а часы К. Черненко. Самое тяжелое в жизни врача — находиться у постели своего пациента, понимая, что тому осталось жить несколько часов и ты ничего не сможешь сделать. Еще тяжелее общаться с родственниками, тем более с такой милой, приятной и простой женщиной, какой была
Утром в больнице меня по телефону разыскал М. Горбачев. Разговор не клеился, я лишь сказал ему, что вряд ли Черненко переживет этот день.
Развязка наступила вечером, около половины восьмого. Вступал в силу негласный протокол, который я уже хорошо освоил, провожая в последний путь за три года
138
третьего руководителя страны. Надо информировать второго человека в партии и никого другого, а уже он принимает решение о дальнейших шагах. 10 марта был выходной день, и я нашел М. Горбачева, позвонив на дачу. По разговору понял, что у него уже продуман весь план прихода к власти. «Я сейчас буду собирать Политбюро и секретариат, а ты к десяти часам подъезжай в Кремль, доложишь о болезни и причине смерти», - коротко ответил он, и было заметно, что он явно спешил.
Среди запомнившегося — безлюдная, освещенная яркими фонарями Ивановская площадь Кремля, длинные пустые коридоры, озадаченные, поникшие лица большинства участников заседания и уверенный в себе М. Горбачев, восседавший во главе стола. Он, видимо, не хотел выпускать из рук инициативу, поэтому и собрал Политбюро в выходной день в одиннадцатом часу вечера. Надо было не только сообщить о смерти Генерального секретаря, но и как можно быстрее назначить заседание пленума ЦК для выбора нового руководителя партии.
Из Кремля я не поехал на дачу, а остался на городской квартире. Город засыпал, за окнами домов шла своя жизнь, со своими заботами и проблемами, и никто даже не предполагал, что, может быть, это последняя ночь старой размеренной жизни в определенных рамках, традициях и установившихся представлениях о власти.
Заснуть не мог, в голову лезли мысли, вопросы, на которые не находил ответа. Почему-то вспоминал старого преподавателя латинского языка в институте, который к месту и не к месту при любых событиях повторял слова Юлия Цезаря: «Alea jacta est» — «жребий брошен». Что же, действительно, жребий был брошен. Но что он принесет стране, народу?
В какой-то степени К. Черненко — трагическая фигура в отечественной истории. Его взлет, обычного партийного функционера, заведующего отделом ЦК КПСС, не
139
блиставшего талантами и организаторскими качествами, способностью к политической интриге, был неожиданным не только для меня и еще раз продемонстрировал непредсказуемость судьбы. Это был обычный человек, добрый, хороший семьянин, ответственный работник, но никак не посланец истории, который мог бы вывести страну из того тупика, в который она попала.
Где-то внутри «скребли кошки», и на душе было муторно. Из жизни уходила целая эпоха. Хорошая или плохая — каждый будет оценивать ее по-своему, но это жизнь моего поколения. Страшно и несправедливо, если «и сказок о нем не расскажут, и песен о нем не споют». На моих глазах вершилась история, в том числе и закулисная, со взлетами и падениями политических и государственных деятелей, принимались судьбоносные решения, открывались дружба и ненависть тех, кто во многом определял жизнь страны и народа. Во многом, но не во всем. Сколько поворотов в истории страны, в жизни отдельных личностей не укладывалось в обычные, предсказуемые рамки, и их можно было объяснить только велением судьбы.
Яркий пример — жизнь многих из тех, кто стал легендой для моего поколения и с кем мне пришлось близко общаться за 23 года работы в 4-м Управлении. К. Ворошилов и А. Косыгин, Г. Жуков и К. Рокоссовский, Л. Брежнев и Ю. Андропов, С. Буденный и Д. Устинов, К. Симонов и М. Келдыш и многие-многие другие предстали не в обрамлении святости и славы, а как обычные «Homo sapiens» (разумный человек), — с радостями и горестями, присущими каждому из нас, сочетавшие в себе и белые, и черные краски. И в то же время каждый из них был личность. Каждый прожил большую и сложную жизнь, выдержал вместе со своим поколением величайшие испытания, выпавшие на долю нашей многострадальной Родины. И как бы ни пытались очернить их годы жизни и
140
работы, они обеспечили нам, живущим, ту основу, которая сегодня спасает нас от полного
краха.А сколько несбывшихся надежд и свершений пришлось на долю каждого из них! И не всегда вследствие объективных причин. Добейся, к примеру, А. Косыгин претворения в жизнь своих экономических реформ, вероятно, совсем другой была бы история Советского Союза. Но обычная для России вражда на Олимпе власти погубила не только реформы, в конце концов она привела к развалу великую державу.
Мысли, мысли, воспоминания — сколько прошло их за ту тяжелую для меня ночь... Утром предстояло вскрытие тела К. Черненко, которое должно было поставить последнюю точку в определении диагноза болезни и причины смерти. И хотя у нас не было сомнений в точности диагноза и мы знали, от чего погиб Черненко, каждый раз в подобных ситуациях, когда ревизуется твоя работа, да еще на таком уровне, невольно переживаешь за исход патологоанатомического исследования.
Каких только домыслов, особенно в «послеперестроечный» период, я не наслышался об уровне работы 4-го Главного управления по сохранению здоровья руководящих деятелей партии и государства. Чего только не писали о возможном использовании медицины в политических целях, вплоть до обвинений в преднамеренном построении таких схем лечения и режима пациентов, которые способствовали трагической развязке. С человеческих позиций читать эту галиматью было просто омерзительно. Но совесть была спокойна, ибо все результаты посмертной ревизии указывали на высокий профессионализм тех, кто осуществлял лечение. Наши выдающиеся патологоанатомы, которые приглашались для оценки правильности диагноза, — академики А.И. Струков, Н.А. Краевский, подписи которых стоят под медицинским заключением, удивлялись, как больные с такой патологией долгие годы могли жить и активно работать.
141
«Это возможно только в условиях Четвертого управления», — как правило, заканчивали они свои выводы. Да и могло ли быть иначе, если лечение коллегиально осуществлялось ведущими учеными и врачами страны? Так что различного рода «мемуаристам» надо бы знать, что профессор Чазов единолично никогда ничего в плане лечения пациентов не предпринимал, все патологоанатомические материалы подвергались специальной консервации, чтобы в любое время их можно было изъять для нового изучения.
В марте 1990 года, покидая пост министра, я пришел официально попрощаться с М. Горбачевым. К этому времени мы были уже далеки друг от друга, и визит носил больше протокольный характер. В разговоре Горбачев неожиданно затронул тему смерти Черненко, со дня которой прошло уже пять лет: «Знаешь, они (я понял, что это — о бывшем окружении Черненко, части старого аппарата ЦК, потерявшего или теряющего свои позиции и власть) распространяют слухи, что смерть Черненко была ускорена для того, чтобы я занял пост Генерального секретаря». Меня удивила не тема разговора, а та эмоциональность, с которой это было сказано. «Михаил Сергеевич, — ответил я. — Стоит ли обращать внимание на пустую болтовню? Вспомните, когда Черненко избрали Генеральным секретарем, все возмущались, как можно было передавать власть в руки тяжелобольного человека. Когда я возвращался с пленума вместе с Г. Арбатовым, он меня прямо спросил, информировал ли я Политбюро, ЦК о состоянии здоровья Черненко. Я ответил, что в Политбюро лежит не одно официальное заключение консилиума врачей о его тяжелой болезни. Если же говорить о сугубо медицинской стороне, то нам, врачам, и Константину Устиновичу повезло, что мы смогли его спасти еще в 1983 году. Его лечил не только Чазов, не только ведущие врачи страны. По просьбе самого Черненко Хаммер из США привозил ему ведущего пульмонолога, который
142
полностью согласился и с нашим диагнозом, и с проводимым лечением». Мой ответ, как мне показалось, успокоил М. Горбачева...
Но вернемся в март 1985 года. На следующий день после смерти К. Черненко, не успел я собраться на работу; как раздался телефонный звонок. К моему удивлению, в этот ранний час из машины звонил Михаил Сергеевич Горбачев. Он начал с того, что поблагодарил меня за все то, что я искренне и бескорыстно сделал для него за годы дружбы и особенно в последнее время. Помолчав, добавил, что уверен, как бы ни менялось наше положение, мы и в будущем останемся верными друзьями. Тогда я искренне поверил в эти слова. Сейчас же вспоминаю «Горе от ума» А. Грибоедова: «Блажен, кто верует, тепло ему на свете». «Я долго думал, — продолжал он, — что делать в связи с обращением многих товарищей по партии, которые считают, что я должен ее возглавить. Вопрос не простой, но после долгих раздумий я решил, что надо согласиться. Надо выводить страну и партию из кризиса. Сейчас еду, чтобы сообщить им об этом решении. Сегодня проведем и пленум ЦК».