Рокоссовский: терновый венец славы

– Федор Филиппович, а вы как думаете, правильно я говорю?

– Мой живот мне не мешает, - ответил тот обиженно.

– Подойдите, пожалуйста, сюда, - попросил Рокоссовский.
– Вот вам лошадь, садитесь.

– Может, не надо?
– увидев высокого, стройного коня, сказал начальник штаба.

– Садитесь, садитесь!

Штабист несколько раз пытался забраться в седло, кряхтел, пыхтели под общий хохот участников учений не смог забраться на лошадь. Тяжело дыша, красный как рак, он стоял перед строем, опустив голову, и не знал, что сказать.

Рокоссовский подошел к лошади, по-юношески вскочил на нее, показал несколько головокружительных упражнений, легко проскакал по полосе препятствий.

– Что скажете, Федор Филиппович?

– Вы правы, месяца через три я буду в форме.

– Я верю в это, - улыбнулся комдив.

3

Первого мая 1937 года Юлия Петровна с дочерью сидели дома и ждали, когда начальник гарнизона вернется с парада. Отец обещал сегодня познакомить их С городом и посетить пушкинские места. Однако Рокоссовский пришел домой поздно вечером и объявил, что завтра обязательно выполнит все, что обещал.

Второго мая жена и дочь оделись в легкие весенние платья, а Рокоссовский облачился в элегантный светлый костюм.

– Ты прямо как жених, - пошутила над ним жена.

– А что, мне всего лишь сорок лет. Царские офицеры женились и постарше.

Машина, петляя по улицам города, доставила их к Гремячей горе, где стояла церковь Косьмы и Дамиана, построенная в четырнадцатом веке. Почти рядом, касаясь берега реки Псковы, находилась высокая Гремячая башня.

Хотя солнце и пригревало почти по-летнему, здесь было прохладно. В невысокой траве пестрели светло-голубые головки ранних полевых цветов, вовсю звенели шмели. В Гремячей баш-

не, в амбразурах светло-серой стены, поминутно подергивая го* ловками, ворковали голуби. Внизу пенилась, бурлила и сверкала на солнце река Пскова, на дне которой обнажились валуны, похожие на гигантских черепах. Прямо за рекой - старый, с плешинами площадей, куполами церквей, посеревший от времени город. В другой стороне, вверх по речке, просвечивала голубизной водная гладь плотины, а над нею ярко зеленел холм -немецкое кладбище.

Вскоре они оказались на стрелке двух рек - Псковы и Великой, где возвышалась крепость Кром. Здесь Рокоссовские приобрели билеты на экскурсию в Троицкий собор и пристроились к группе. Они с интересом слушали гида о том, как выдерживал Псков осады и Стефана Батория в Ливонскую войну*, и Густава Адольфа в Смутное время*. От Троицкого собора провожали воинов на войну и здесь же хоронили защитников города. В соборе на самом видном месте висели два меча - главные реликвии древнего псковского государства. Глубоко запала в душу Рокоссовского надпись на одном из них: «Чести моей никому не отдам». «Какие простые слова, а сколько в них глубокого смысла», - подумал он и про себя повторил: «Чести моей никому не отдам*. Он подвел к мечам Аду и тихо сказал:

– Посмотри, доченька, и запомни эти слова.

Выходя из собора, Рокоссовский взглянул на часы. Стрелка приближалась к двенадцати. Дочку и жену он посадил на заднее сидение, сам сел рядом с водителем.

– Дима, к Святогорскому монастырю!

По берегам озер, подернутых рябью, преодолевая невысокие серые холмы, мимо лесов, болот и памятников старины, пересекая многочисленные мосты, мчалась легковая машина. Пассажиры молчали: каждый думал о своем. И вдруг, повернувшись к отцу, Ада спросила:

– Папочка, объясни мне - кто такой враг народа?

– А почему ты спрашиваешь?

– Вчера учительница сказала, что отец Оли - враг народа, И мы все должны об этом знать.

– Ада, я же тебе говорила не раз, что не надо совать нос в дела взрослых, - недовольно сказала Юлия Петровна. В ее глазах была тревога.

Кому-кому, а Рокоссовскому было известно, что в корпусе арестовано более десятка военных, с которыми он проработал больше года и о которых был высокого мнения. На днях на черном «воронке» из их подъезда увезли командира дивизии, Олиного папу. Куда и зачем - никто ничего не знает.

Рокоссовский долго и мучительно думал об этих повальных арестах, и вопрос дочери его еще больше обескуражил.

– Враг народа, доченька, - осторожно начал отец, - видимо, это тот человек, который что-то делает во вред своему народу. Олиного отца я хорошо знаю, он не может быть врагом народа. Ваша учительница могла что-то перепутать.

Рокоссовский замолчал. Он заметил, что дочь печально опустила голову и задумалась.

Недалеко от оживленного шоссе, делающего размашистый поворот к поселку, машина повернула налево и вскоре остановилась.

Впереди виднелся холм, поросший столетними деревьями. Кругом его простирались холмы поменьше, покрытые темно-зелеными соснами и белыми стройными, словно свечи, березами. Все это когда-то называлось Синичьими горами. Здесь в 1569 году цо велению царя Ивана Грозного на самом высоком холме был основан женский Святогорский монастырь.

По крутой многоступенчатой лестнице, сложенной из камня, они поднялись наверх. На площадке перед входом в собор с протянутыми потемневшими от тяжелой работы руками стояли две старушки, а поодаль, с разорванной штаниной, с бугристым и синим носом сидел на камне средних лет мужчина. Рокоссовский глянул на жену, дочь и, прочитав в их глазах сочувствие к людям, живущим подаянием, протянул старушкам деньги. Те машинально крестились и заученно повторяли:

– Дай вам Бог здоровья, сыночек. Спасибо, здоровья вам всем, Бог о вас будет помнить.

– А что же меня обходишь, дорогой товарищ?
– спросил хриплым голосом мужчина.

– Не стыдно, пьянь забубенная?
– сказала одна из старушек.
– На тебе пахать надо в колхозе, а ты попрошайничаешь. Стыдоба!
–

– Вот уж не надо. Я сижу на своем законном месте и вас не трогаю, - тяжело проговорил мужчина, заискивающе глядя на Рокоссовских.
– Мне терять нечего, от вас таить не стану. Я живу лучше, чем при коммунизме: не работаю, а ем, да еще если повезет, то и выпиваю. На людей зла не держу. А коли выпью, то ни у кого от этого не убудет. Бог милостив. Он все простит.
– Мужчина протянул дрожащую руку.
– Красавец, Христом молю: дай на опохмелку.

– Папочка, посмотри, какие у него добрые глаза, ну дай ему, -сказала Ада.

– За откровенность, - улыбнулся Рокоссовский и протянул деньги.

– Ой, благодарствую, как раз на сто пятьдесят. Я, слава Богу, тренированный, мне хватит на целый день.

В неподвижном воздухе струились лучи солнца, заливая Святые горы мягким светом. Было тихо. Едва проклюнувшиеся ярко-зеленые листья на деревьях напоминали о том, что весна набирала силу. То тут, то там раздавалось нестройное пение птиц.