Рокоссовский

Далее в очерке Бек дал развернутый психологический портрет Рокоссовского:

«Впервые я увидел Рокоссовского среди командиров, которым только что вручили ордена. Лобачев, сидевший рядом с Рокоссовским, поднялся и, покрывая шум голосов, объявил:

— Сейчас несколько слов скажет Константин Константинович.

Рокоссовский смущенно поправил волосы и покраснел. В этот миг мне стало ясно — Константин Константинович очень застенчив. Как-то впоследствии я сказал Рокоссовскому об этом.

— Вы угадали, — ответил он.

Не удивительно ли, что Рокоссовский, командующий многотысячной армией, имя которого прославлено в великом двухмесячном сражении под Москвой, тем не менее порой краснеет, страдая от застенчивости.

Я не знаю детства и юности Рокоссовского, не знаю, как сформировалась эта своеобразная и сильная натура, но некоторые впечатления позволили кое-что понять.

Рокоссовский приехал в деревню, только что отбитую у немцев. Еще дымились сожженные постройки. Стоял крепкий мороз. В мглистом, казалось бы, заиндевевшем воздухе пахло сгоревшим зерном; этот резкий, специфический запах — горький запах войны — долго не выветривается. Из-под пепелищ жители выкапывали зарытое добро. Одни куда-то везли поклажу на салазках, другие семьями расположились у костров и что-то варили в котелках и ведрах. Валялись убитые лошади, кое-где уже тронутые топором. В розвальнях везли патроны на передовую; шли красноармейцы, тепло одетые, разрумяненные на морозе; одна группа расположилась на привал, послышалась гармонь; кто-то, присвистывая, пошел вприсядку; туда отовсюду кинулись ребятишки.

Кое-где лежали неубранные трупы немцев. Спеша похоронить своих, немцы свалили мертвые тела в колодец, набросали доверху, но не успели засыпать.

Из колодца торчала мертвая, окостеневшая рука со скрюченными пальцами, коричневыми от стужи, этот труп был, вероятно, поднят с земли затвердевшим и, брошенный сверху, так и остался в неестественной и страшной позе.

Рокоссовский подошел к колодцу. Потом повернулся, посмотрел вокруг и, обратившись ко мне, сказал:

— Чувствуете запах гари? Когда посмотришь на все это, вспоминаются исторические книги. Как отбивали татарское нашествие, как воевали запорожцы. Помните Тараса Бульбу?

Другой раз Рокоссовский вспомнил о книгах, сидя за ужином рядом с Масленовым, начальником политуправления армии. Разговор шел о боях под станцией Крюково, которые в армии Рокоссовского любят называть „вторым Бородино“.

— Я говорю, это было так! — сказал Масленое и с силой воткнул в дерево стола большой перочинный нож, которым только что открыл консервы.

Рокоссовский достал из кармана свой нож, раскрыл его и вонзил рядом.

— А я говорю: не так!

И добавил, взглянув на Масленова с улыбкой:

— Мы индейцы племени Сиук-Су… Помнишь Майн Рида?

И мне вдруг представился застенчивый мальчик, который дичится на людях. Он держится в стороне, молчит, смотрит, слушает. И много читает.

Больше всего о войне, о необыкновенных подвигах необыкновенных людей. Потом сам становится военным. И туда, в военное дело, он вкладывает все, чем обладает. Военное дело становится его призванием, его творчеством, его… Рокоссовский сам произнес слово, которое я подыскивал, стремясь схватить стержень его личности.

— Страсть, военная страсть, — сказал он, когда однажды мы разговорились о характерах некоторых известных полководцев.

Такая страсть — „военная страсть“ — безраздельно владеет Рокоссовским. Но даже смолоду она выражалась у него не только в удали и лихости, хотя все это было, и даже с избытком, на его командирском веку, начавшемся в драгунском полку на театре первой мировой войны. Он принадлежит к числу военных, которых называют мыслящими. Много думает о проблемах войны. В армии про него иногда говорят: „Задумчивый“.

Мне кажется, что я уловил правило, которым Рокоссовский неизменно руководствуется. Это правило, быть может, годится не для всех. В нем сказались не только опыт и размышления Рокоссовского, но и особенный склад его характера. Правило, о котором идет речь, Рокоссовский высказал за тем же ужином, когда он поспорил с Масленовым. Кроме них в комнате находились многие из комсостава армии: Лобачев, Малинин, Казаков, начальник службы тыла генерал Анисимов и другие. Пели „Стеньку Разина“. Подошла строфа:

Чтобы не было раздора Между вольными людьми…

— Святые слова! — сказал Рокоссовский.

— Почему святые? — спросил я.

— Потому что на войне все совершает коллектив.

— А командующий?

— Командующий всегда должен это помнить. И подбирать коллектив, подбирать людей. И давать им развернуться.

— А сам?

— Сам может оставаться незаметным. Но видеть все. И быть большим психологом».

Мне кажется, что основные черты личности Рокоссовского Бек здесь подметил очень точно. Скромность маршала порой переходила в застенчивость, особенно с незнакомыми людьми и в больших собраниях. И в то же время — качества хорошего психолога, умеющего во вполне демократической манере руководить военным коллективом, члены которого привыкли к авторитарному стилю руководства. И вера в то, что он и его команда — вольные люди. Хотя, наверное, в глубине души Константин Константинович сознавал, что это не совсем так. Они могли чувствовать себя вольными в тот момент, когда со всей страстью отдавались военному делу: планировали операции, производили расчеты, отдавали приказы, выезжали в войска. Бек нашел очень правильное слово — страсть. Но Рокоссовский очень хорошо знал, что над ними есть Сталин, чья воля — закон. А между ними и Сталиным — еще и Берия с НКВД. Вряд ли он теперь верил, что чекисты могут самостоятельно, без санкции вождя казнить и миловать военачальников.

И еще Александр Альфредович верно подметил генезис военной страсти Рокоссовского. Она шла из детства, из прочитанных книг, от Майн Рида и Фенимора Купера, от популярных книжек о войнах и сражениях, от игр в индейцев.

Бек вспоминал:

«Другой раз мне пришлось наблюдать, как Рокоссовский работает у себя на командном пункте. Штаб армии только что прибыл в небольшое селение. Оперативный отдел разместился в промерзшей насквозь школе, штабные командиры работали за партами. Дымила и еще не согревала комнату давно не топленная большая печь. Предстояла разработка новой операции и составление боевого приказа войскам. Вошел начальник штаба генерал Малинин, властный и умный человек. Большого стола не оказалось; на сдвинутые парты положили классную доску; на ней расстелили карту, склеенную из многих листов. Там уже было зафиксировано расположение сил — наших и противника, — как оно сложилось к этому моменту. Несколько минут спустя появился Рокоссовский вместе с Казаковым. Все пошли к карте. Немного пошутили относительно соседа, который по приказу передал армии Рокоссовского часть своего участка (очевидно, дело происходило под Сухиничами в январе 1942 года, накануне взятия города войсками 16-й армии. — Б. С.).

— Лишили их возможности отличиться, взять этот городишко, — сказал Рокоссовский. — А они обрадовались. Пусть все шишки на другого валятся.

— Да, тут у нас очень все разбросано, — произнес Малинин, — противник может уйти, если нажмет.

— Конечно, надо собрать силенки и разделываться по частям с этой группировкой.

— Я думаю, сначала надо ликвидировать этот узел, — предложил Малинин.

— Добро, — согласился Рокоссовский.

Таков приблизительно был разговор между командующим и начальником штаба.

Затем заработал штабной механизм. Им управлял Малинин. Ему докладывали о наличной численности и вооружении каждой части; он записывал, подсчитывал, выяснял подробности, вызывал нужных людей, расспрашивал или давал поручения, уточнял сведения о силах и намерениях противника, затем вместе с начальником артиллерии приступил к разработке оперативного плана; ставил задачу каждому соединению, указывал маршрут движения, место сосредоточения, время выхода на исходный рубеж, направление удара. Все это делалось основательно, без суеты, без спешки. Истек час, другой, третий — Малинин с работниками штаба все еще готовил боевой приказ. А Рокоссовский — высокий, легкий, не наживший, несмотря на свои 45 (на самом деле 47. — Б. С.)лет, ни брюшка, ни сутуловатости, — ходил и ходил по комнате, иногда присаживаясь на крышку парты. Он слушал и молчал. И лишь изредка короткой фразой чуть-чуть подправлял ход работающего механизма.

— Задачу разведке поточнее. Чтобы никто не сунулся напропалую.

Или:

— Продвигаться и дороги за собой тянуть.

И опять замолкал.

В комнате стало темнеть; появились электрики с походной электроустановкой; Малинин, взяв карту, передвинулся к окну. Рокоссовский прилег на освободившуюся классную доску. Он лежал на спине, глядя в потолок и заложив руки за голову. Ноги его свешивались, не доставая до полу, и слегка покачивались. И опять — его вольная удобная поза, его спокойствие как бы свидетельствовали: тут все идет так, как этому следует идти. Малинин отлично ведет дело и ни во что не надо вмешиваться».

В описании Бека Рокоссовский выглядит очень уж флегматичным. Но, по свидетельству писателя, бывали моменты, когда Константин Константинович бурно проявлял свои чувства:

«Несколько раз я видел Рокоссовского разгневанным. Бывая на передовой линии, в батальонах, Константин Константинович не любил, чтобы за ним ходила свита, предпочитал, чтобы командир дивизии, командир полка его не сопровождали. Так было и в тот день. С передовой Рокоссовский пришел в штаб полка. Командир полка отрапортовал и стал докладывать обстановку, указывая на карте географические пункты. Рокоссовский молча слушал, но лицо его мрачнело.

— Где тут у вас окопы? — перебил он.

Командир показал. И вдруг, не сдержавшись, Рокоссовский крикнул:

— Врете! Командующий армией был на месте, а командир полка там не был! Стыдно!

И, круто повернувшись, вышел. Здесь все характерно для Рокоссовского. Он постоянно — в отдельные периоды ежедневно — выезжает с командного пункта в части, ходит, наблюдает, мало говорит, много слушает и присматривается, присматривается к людям. Механизм управления армией функционирует в это время без него. Отсюда, с боевых участков, Рокоссовскому многое виднее, в том числе и качество работы собственного штаба. К подчиненным, от мала до велика, и к самому себе он прежде всего предъявляет одно требование: говорить правду, как ни трудно иной раз ее сказать. Вранья не терпит, не прощает.

В другом случае он не вышел из себя, не повысил голоса, но говорил очень резко. Речь шла о потерях, которых можно было бы избежать при взятии одной деревни, если бы операция была подготовлена более тщательно.

— Безобразно, бескультурно, безалаберно! — сурово определил Рокоссовский. — Почему полезли без разведки?

Затем, не перебивая, выслушал ответ. Виновный, не подыскивая оправданий, напрямик признал ошибку.

— Другой раз предам суду за такие вещи! — сказал Рокоссовский, и оба твердо знали, что так оно и будет, если ошибка повторится.

— Берегите каждого человека! — продолжал командарм. — Пока не узнал, где противник, каковы у него силы, не имеешь права продвигаться! Черт знает что! Когда, наконец, научимся культурно воевать!

Меня поразило это словосочетание: „Культурно воевать!“ Впоследствии я много раз вспоминал это выражение, раздумывая о Рокоссовском.

И вот еще один случай. К линии фронта, продвинувшейся за день на несколько километров к западу, медленно шли две легковые машины, кое-где увязая в косяках наметенного снега: впереди машина Рокоссовского, следом — Лобачева, где сидел и я. Дорогу расчищали саперы. Передняя машина неожиданно затормозила. Я увидел нескольких саперов, сидевших на снегу, покуривавших. Рокоссовский вышел, быстро к ним зашагал, и мы в задней машине, тоже остановившейся, вдруг услышали его гневный голос. Я приоткрыл дверку и уловил слова.

— Фронту нужны снаряды, а вы тут штаны просиживаете, герои!

И отвернувшись, Рокоссовский пошел обратно. Даже по походке чувствовалось, как он возмущен. Машины двинулись, но вскоре снова остановились, когда к передней подбежал командир. Рокоссовский поговорил с ним несколько минут, уже не повышая голоса. Дороги, ровные, широкие дороги, — этого постоянно и настойчиво требует Рокоссовский от своего инженерного отдела. Могу удостоверить: я бывал, конечно, далеко не во всех армиях, но кое-где пришлось поездить — нигде я не видел таких хороших дорог, как на участке армии Рокоссовского».

Характерно, что Рокоссовский только грозил судом там, где Жуков распорядился бы под суд отдать. И пугал он подчиненных без использования ненормативной лексики. И никогда их не бил, об этом свидетельствуют все знавшие его.

Замечательно стремление Константина Константиновича «культурно воевать». Но делать это в Красной армии было ох как непросто. Над генералами и маршалами стоял Верховный главнокомандующий, который каждого из них мог расстрелять. А в самом основании пирамиды были миллионы поспешно кинутых в бой плохо обученных и даже вовсе необученных красноармейцев, с которыми при всем желании культурно воевать не было никакой возможности. Тем не менее Рокоссовский как мог стремился уменьшить потери, но это не всегда получалось.

Закончил свой очерк о Рокоссовском Бек следующими словами:

«В армии передаются рассказы о его бесстрашии под огнем. Но ему свойственно и иное, быть может, высшее бесстрашие — бесстрашие ответственности. Немногословие — особенность его характера. Он, молчаливый и часто, казалось бы, незаметный, отвечал за все — за каждого подчиненного, за весь свой коллектив, за каждую операцию своей армии. Нелегко и, пожалуй, даже невозможно отыскать и назвать какое-либо достижение армии Рокоссовского, о котором можно было бы сказать: это сделал Рокоссовский, он один и никто больше. Но он бесспорно достоин того, что армия, которой он командует, называется армией Рокоссовского».

Действительно, войска 16-й армии, а потом фронтов, которыми командовал Константин Константинович, с гордостью назвали себя рокосовцами.

Александр Бек, один из творцов советской производственной литературы, рисует Рокоссовского в качестве, как теперь бы сказали, эффективного менеджера, для которого армия — та же фабрика или завод, деятельность которого надо наладить наилучшим образом. Только существовал-то Рокоссовский в сталинской административно-командной системе, и даже когда он стал командовать фронтом, его возможности оставались весьма ограниченными. Но, в отличие от многих других советских военачальников, Рокоссовский хотя бы пытался «воевать культурно».

Рокоссовскому принадлежит несомненная заслуга в том, что на подступах к Москве его 16-я армия сумела сдержать натиск наиболее мощной немецкой группировки, против которой потом провела успешное контрнаступление. Его имя стало известно всей стране. Его заметил и выделил Сталин в качестве одного из наиболее перспективных полководцев. Ранение не стало тормозом в карьере Рокоссовского — вскоре после выздоровления его назначили командовать Брянским фронтом.

Глава седьмая СТАЛИНГРАДСКИЙ ПЕРЕЛОМ

Когда 8 марта 1942 года Рокоссовский получил осколочное ранение в бою под Сухиничами, его срочно доставили в полевой госпиталь города Козельска, а оттуда — в Москву. Госпиталь располагался в корпусе Тимирязевской академии. Рана оказалась тяжелой — были повреждены легкое и позвоночник.

Константин Константинович вспоминал:

«Пока лечился, смог разыскать свою семью — жену и дочь, которые в начале войны эвакуировались из прифронтовой полосы. Очутились они в Казахстане, а затем в Новосибирске. Навестивший меня секретарь Московского комитета партии Г. М. Попов посоветовал перевести семью в Москву и помог с квартирой».

Можно предположить, что над этим местом в мемуарах Рокоссовского поработали редакторы. На самом деле, как мы уже знаем, местожительство семьи Рокоссовский установил еще до начала немецкого наступления на Москву, а первое письмо от семьи получил 17 февраля 1942 года, почти за три недели до ранения.

Позднее это место в мемуарах породило легенды о романе Константина Константиновича с известной актрисой Валентиной Серовой. Между тем еще во время битвы под Москвой у Константина Константиновича появилась фронтовая жена — военврач 2-го ранга Галина Васильевна Таланова. Эта симпатичная молодая женщина небольшого роста покорила сердце двухметрового красавца, командующего 16-й армией. Она окончила медвуз в самом начале войны и была направлена служить в 85-й походно-полевой госпиталь, который находился в армии Рокоссовского. По воспоминаниям Галины Васильевны, их знакомство с будущим маршалом произошло следующим образом. Однажды в Крюково, где в тот момент размещался штаб Рокоссовского, привезли раненых. Таланова спешила к грузовикам с ранеными и не заметила шедшего мимо высокого военного с генеральскими петлицами. А он остановил ее негромким окликом и сказал, улыбаясь:

— Что же это вы, товарищ офицер, не отдаете честь?

Позднее Константин Константинович признавался, что, когда увидел ее, «воробушка» в военной форме, сапогах, маленькую, хрупкую, то был потрясен. Уж больно она была похожа на его жену Юлию — не только внешностью, но и легкой, стремительной походкой. Этот роман продлился до конца 1944 года и увенчался в январе 1945 года рождением дочери Надежды, которую Рокоссовский зарегистрировал на свое имя.

Вообще, о личной жизни Константина Константиновича, особенно после его смерти, ходило много слухов и легенд. Обаятельный, с отменными манерами, он очень нравился женщинам. И больше всего говорили и говорят о его бурном романе с Валентиной Серовой. Версий здесь множество. Кратко перескажем лишь некоторые из них.