Роковая неделя

Из взрослых нет никого, и в квартире так тихо. Почему сегодня так грустно, хотя и нет мамы?

Плохо не только Стасику, но и Юзику, и Зосе. Мрачный сон наяву видит история: злой дух, злая сила стоит у ворот школы; злая, ибо не переносит детского смеха, злая, ибо, когда она слышит веселый и беззаботный детский смех, глаза у нее наливаются кровью — лениво повернет голову и огрызнется, и вспугнет смех.

Бедные вы, бессильные, где же молитва за ваше льняное счастье, где помощь? Удивленные глаза ваши печальны. Может, явится чудо — рыцарь о ста головах, сотнях сотен черных рук в шишках и узлах и в рубцах от тяжелых орудий труда и для всех — и для вас — купит лучшее завтра?

Мрачный сон наяву видит история.

*

— Погоди, уж я тебе отплачу за вчерашнее! — грозится Малиновский.

Малиновский сегодня дежурный. Стасик вспоминает вчерашнюю ссору, и в душу его закрадывается беспокойство. Малиновский и так свинья и подлиза, а тут еще…

После второго звонка кто — то свистнул.

— Пшемыский, чего свистишь? — орет во весь голос Малиновский, зная, что по коридору ходит педель.

— Врешь, это не я свистел, — защищается Стасик, хотя знает, что если дежурный скажет педелю, так тот поверит дежурному, а не ему. Стасик чувствует безвыходность положения, и в нем закипает бессильный гнев.

Во второй раз кто — то свистнул в классе.

— Опять Пшемыский? — вопит Малиновский и записывает Стасика на листочке.

Но педель не слышал, Стасик спасен! Стасик покажет этому безобразнику, что не боится его.

— На, записывай, — и засвистел теперь уже сам.

И в дверях появился инспектор.

— Кто свистел?

— Пшемыский, — и подает листок.

— Останешься на два часа после уроков.

Инспектор берет у Малиновского листок и уходит на урок в пятый класс.

— И надо было тебе с ним связываться?

— Не суй нос.

— Ну, везет же этому Пшемыскому!

У Стасика час на размышления. Инспектор запишет в штрафной журнал только после большой перемены. Просить или не просить?

— Иди, попроси, — уговаривают одноклассники, — скажи, что весь класс видел.

— Пусть я только буду дежурным, — говорит один. — Малиновскому за тебя достанется.

— Свинья, подлиза, скотина.

Стасик ждет под дверью пятого класса: инспектор никогда не выходит сразу после звонка, а только минут через пять. Рядом со Стасиком его сторонники, наготове, это свидетели; немного дальше — остальные.

— Что это опять за сборище? — спрашивает, выходя, инспектор.

— Ну, иди, — подталкивают Стасика приятели.

— Пожалуйста, господин инспектор, — начинает Стасик.

Скажет ему всё, с самого — самого начала, всё, как на духу, всё,

с понедельника. Инспектор простит его, должен его простить, должен его простить!

— Разойтись!

У инспектора в руках листочек Малиновского.

— Прошу вас, — начинает Стасик, — я…

Инспектор не слышит, идет по коридору. На лестнице толпа их разделяет. Стасик продирается с каким — то отчаянным упорством. Расскажет ему всё — всё, с самого начала всё расскажет, расскажет с самого понедельника. Инспектор простит, наверно простит и не запишет в штрафной журнал. На пороге учительской Стасик заступает ему дорогу.

— Пожалуйста, господин инспектор…

— Знаю, знаю…

— Пожалуйста…

— Ты уже больше не будешь, правда?

— Я больше уже не буду.

— Если больше не будешь, это очень хорошо, а сегодня посидишь два часа. Понял?

И исчез.

— Ну и что?

— Пошли вы к черту!

Стасик возвращается в класс и судорожно плачет.

— Пшемыский, выйди из класса, — кричит издалека Малиновский.

Стасик не отвечает. Малиновский не смеет повторить приказ.

В класс входит классный наставник: все ли вышли, открыты ли окна?

— А ты что? Ааа, Пшемыский. Плохо, плохо: вчера четыре кола, сегодня карцер.

И за несколько этих ничего не значащих слов Стасик ему благодарен, как за величайшее благодеяние; нет уже на него обиды за понедельниковую двойку. Позволил ему остаться в классе, не накричал, не выгнал.

Немец, ставя Стасику отметку, покачал головой, причмокнул, взглянул на его заплаканные глаза и поставил четверку с плюсом. Стасик заслуживал только тройку, да и то, может, с минусом.

— Ставлю тебе четыре.

— Хорошо.

Стасика уже ничто не может утешить, и так все пропало.

Школа опустела. Так глухо, пусто и страшно. Столько парт, на стенах карты и — он, Стасик, один. А там за окном, на улице, все по — старому, словно ничего не случилось. Люди идут себе как ни в чем не бывало. Трамвай идет, мальчик продает газеты, нянька с двумя детьми идет, мужчина с поднятым воротником, два студента, женщина с ребенком. Какие они все счастливые! Только он один — одинешенек на белом свете!

Инспектор теперь, наверное, обедает и о нем и не вспомнит. Какое ему дело до Стасика, ему или кому другому? Одно слово: «Прощаю» — или: «Помни, чтобы это было в последний раз» — и не сказал, почему?

И зачем только он связался с Малиновским? Правда, Малиновский побожился, что не простит, но ведь божба по злости не в счет, это, пожалуй, малый грех? Людвика очень набожная, а сколько раз божилась, что скажет маме, а потом не говорит.

Ах, как опротивела жизнь, как страшно хотелось бы умереть! Не болеть, не мучиться, только так, сразу умереть.

Стасик облокотился, смотрит неподвижно в угол класса и думает о том, как он бы хотел умереть.

Например, эта малышка в трауре попадает под лошадей. Стасик бросается ее спасать. Хватает лошадь за узду, лошадь встает на дыбы, но Стасик узду не отпускает. Тогда лошадь кидается в сторону — Стасик ударяется головой о столб уличного фонаря, — а потом добивает копытом. Труп несут в гимназию. О нем пишут во всех газетах, называют юным героем. На похоронах вся гимназия: и директор, и инспектор, и все ученики, мама и папа, и — та, которой он спас жизнь.

Но Стасику жалко своей молодой жизни.

Нет, лошадь его не убивает, а только тяжело ранит. Стасик очень долго хворает, почти до рождества. За два дня до праздника он приходит в школу бледный, с повязкой на голове, чтобы его могли вызвать для исправления отметки. И во второй четверти у него ни одной двойки, потому что его легко спрашивают. Малиновский приходит просить прощения, и Стасик его прощает.

Рождество, праздник, елка. Как все это далеко! Четыре недели. Когда все это кончится?

Что скажет мама, когда увидит дневник?

«Пойдешь в сапожники. С тобой нельзя обращаться как с человеком. Посмей мне взять какую-нибудь книжку, руки пообломаю. Учись!» — просвистит, словно удар кнута.

Наконец через несколько дней Стасик пойдет просить прощения; ему ответят холодно, резко:

— Хорошо, хорошо, увидим.

А несделанная задача, а если на будущей неделе ему еще в чем — то не повезет, так опять две двойки.

Нет, только смерть может его спасти, больше ничто…