Роковая женщина

Она заставила себя мыслить логически. Если из-за прилива и прибрежных течений он заплыл очень далеко, она ничего не сможет сделать. С другой стороны, если он попал в беду и понял это, он бы постарался добраться до скалы и удержаться за нее. Ей нужно осмотреть скалы, продвинувшись настолько далеко, пока будет доставать до дна — ибо она не умела достаточно хорошо плавать, чтобы долго продержаться в такой воде.

Алекса вошла в воду по пояс, ужаснувшись, насколько она холодна. Ее ноги почти сразу онемели. Босые ступни скользили по мху и водорослям, но она упорно двигалась в сторону скал, где совсем недавно грелись на солнце тюлени. Пару раз она проваливалась в ямы, отчаянно барахтаясь по-собачьи, пока снова не выбиралась на мель. Она ободрала колени, расцарапала руки, обломала ногти, но каким-то образом ей удалось продержаться, и она достигла больших камней у дальнего конца бухты.

Когда она вышла из-под их защиты, на нее обрушился ветер. Море покрылось длинными полосами пены, вода вокруг была темной, совершенно безжизненной. Она зашла так далеко, как могла — и знала, что должна собрать все оставшиеся силы, чтобы вернуться — но не была уверена, что сможет. Она заплакала, соль слез смешалась с солью моря, почти совсем ослепив ее. На нее обрушилась волна, швырнула о скалы так сильно, что она даже не почувствовала удара, хотя у нее перехватило дыхание. Неужели она сломала ребро? Нет смысла размышлять об этом. Она вцепилась в скалу, всхлипывая, вдыхая рыбий запах, оставленный тюленями, ее руки хватались за пучки водорослей, пока волны пытались сшибить ее с ног.

Она поползла вокруг скалы, пытаясь выбраться на подветренную сторону — так это называется? — чтобы перевести дыхание. Шаря в поисках опоры, она ощутила, как ее рука наткнулась на нечто мягкое и гладкое. Она с визгом отдернула руку, изумившись открытию, что еще в силах пугаться. А тюлени кусаются?

Затем до нее дошло, что она дотронулась до гладкой, а не покрытой мехом кожи. Она повернулась и увидела Артура, цеплявшегося за другую сторону скалы. Его глаза были широко открыты, но он, казалось, был не в состоянии говорить, дыхание было затрудненным и поверхностным. На лбу виднелся глубокий порез. Но больше всего Апексу напугали его ногти, темно-синие, составлявшие резкий контраст с побелевшими руками, которыми он цеплялся за водоросли, пытаясь удержать голову над водой.

У нее ушли все оставшиеся силы, чтобы оторвать его от скалы. Она мало знала о спасении утопающих, еще меньше о медицине, но ясно было, что он умрет, если она не вытащит его на берег. Она не могла нести его — он был слишком тяжел, и он, казалось, не в состоянии был двигаться сам. Он являл собой мертвый груз — и это выражение эхом отдалось в ее мозгу.

При каждом ее шаге его голова оказывалась под водой. Она смерила взглядом расстояние до берега, и поняла, что может утопить его задолго до того, как доставит в безопасное место. Обхватив его, она перевернула его лицом вверх, а затем, обняв за плечи и придерживая голову по возможности высоко, скрючившись двинулась обратно к берегу.

За время своего пути к берегу она не раз спотыкалась и падала, иногда даже замечала, что неуклюже плывет, удерживая его одной рукой и подгребая другой, уверенная, что они оба сейчас утонут. Ей хотелось сказать ему что-то ободряющее, но ее зубы непроизвольно клацали, и она оставила эти жалкие попытки. Она слышала собственные всхлипы, такие громкие, что они заглушали ветер и волны, и наконец вытащила его на гальку одним последним рывком, таким сильным, что испугалась, не сломала ли ему позвоночник.

Алекса оттащила его от воды насколько могла, затем подбежала, к одеялу, резко вырвала его из-под корзины, предоставив той катиться по гальке вместе со всей дорогой утварью, и закутала в одеяло Баннермэна. Его лодыжки были все еще в воде, но она сделала, что смогла. Его дыхание стало глубже. Хороший знак или плохой? Она не знала. Легла рядом, защищая, пытаясь дать ему своим телом хоть немного тепла.

Его губы задвигались, и она приникла к ним ухом, пытаясь разобрать его слова. Вначале ей показалось, что он хриплым шепотом требует что-то кинуть, но она ошиблась.

— Киддер! — произнес он более громко. — Радио!

Она совсем забыла о привезенном с собой радиофоне. Прокляла себя за глупость, затем напомнила себе, что не было смысла вызывать Киддера, пока она не отыскала Артура и не спасла его.

Алекса бросилась к тому месту, где они сидели, на миг запаниковав, что не найдет радиофона, затем подбежала к перевернутой корзине и выудила его из скользкой, режущей мешанины битого стекла и промокших сэндвичей. Дождь хлестал упругими струями, перемежаемый вспышками молний. Она подумала, насколько это опасно — стоять здесь мокрой, с радиофоном, антенна которого направлена прямо в небо. Она была в достаточной мере фермерской девушкой, чтобы знать, что способна натворить молния. Алекса выдвинула телескопическую антенну на полную длину, ожидая вспышки, которая может обжечь ее или обжарить до хруста. Затем она осознала, что понятия не имеет, как пользоваться этой проклятой штуковиной. Здесь были кнопки, как на телефоне, и цифровая панель, мерцавшая призрачной зеленью. Под треугольной кнопкой было написано «Вызов». Она нажала, прижала губы к микрофону и закричала:

— Мистер Киддер! Бен! Помогите!

Раздался яростный треск, едва не оглушивший ее, затем послышался совершенно четкий голос Киддера.

— Не кричите. У меня чуть барабанные перепонки не лопнули.

— Вы должны немедленно приехать!

— Я уже в пути. Отправился, как только увидел, что погода меняется. Промокли, наверное?

— Киддер, Артур купался. Он чуть не утонул. Я не знаю, что делать. Пожалуйста, поспешите!

Теперь голос Киддера стал серьезным.

— Он плох?

— Очень. Еще жив, но едва.

— Укройте его. Держите его в тепле. Нажмите ему на грудь, чтобы вытекла вода. Вы сможете продержаться минут пятнадцать-двадцать?

— Не знаю. Вы можете вызвать вертолет… Что-нибудь еще?

— Не в такой шторм, мисс Уолден. Закутайте его как только можете и молитесь.

Она вернулась к Артуру, прикрыла его своим телом, и — впервые с тех пор, как была маленькой девочкой — стала молиться. Она снова и снова повторяла Молитву Господню, когда Киддер причалил к берегу — казалось, целую жизнь спустя.

Он лежал, подпираемый подушками, его лицо было бледным как полотно, глаза закрыты. Лоб был перевязан, придавая ему вид героического полководца, раненого на поле брани. Чтобы довершить картину, не хватало только стоящих вокруг скорбящих офицеров.

Она сидела рядом, дрожа, не в силах согреться, несмотря на огонь в камине, бесчисленное количество чашек чая и даже стакана бренди, из-за которого у нее перехватило горло и начал заплетаться язык.

Дыхание Баннермэна понемногу пришло в норму, и, когда он временами засыпал, то крепко держался за ее руку словно испуганный ребенок. Ногти у него были по-прежнему синие, но их оттенок стал бледнее. Она надеялась, что это хороший знак. Снаружи буря стучала в окно. Деревья стонали и скрипели под порывами ветра, и время от времени сам дом содрогался, словно живой. За последние несколько часов она заразилась неприязнью к побережью Мэйна, и очень похоже, на всю жизнь.

Она просидела рядом с ним около двух часов, пока Киддеры уходили и приходили с сообщениями об усилении шторма, из-за которого отключилось электричество и телефонная связь. Киддеры были в своей стихии. Для островитян, догадалась она, море разыгрывало бесконечную мыльную оперу. Миссис Киддер могла без остановки болтать — и болтала — об утопленниках, кораблекрушениях, эпических штормах и героических спасениях.

Резкий порыв ветра сотряс дом, и из камина вылетел ворох искр. Баннермэн открыл глаза и посмотрел на нее.