Роковая женщина

Впервые за время знакомства Алекса взглянула на де Витта с определенным уважением. Он хорошо выполнил свое домашнее задание — или кто-то сделал это за него. Даже Стерн молчал, прикрыв глаза, пока де Витт выкладывал свой козырь.

— Я уверяю вас, что большую часть этого выпил Бакстер Троубридж, — сказала она. — Артур мог выпить двойной скотч до ланча, конечно, и может быть, одинарный, вместе с салатом. Он пил значительно меньше.

— В действительности Артур брал холодную закуску. И не дотронулся до нее, если верить официанту. Даже вы соглашаетесь, молодая леди, он мог выпить три скотча на пустой желудок. А может, и больше. И, возможно, один бренди. Не совсем подходящее состояние, чтобы писать завещание на любое наследство, не говоря уж о таком.

Боевой задор Стерна вернулся.

— Закон не предусматривает проверки на алкогольное опьянение для последней воли и завещания, де Витт. Вам это прекрасно известно. Или вы собираетесь сделать подобный анализ этим подписям?

— Два пьяных старика в Гарвард-клубе, — холодно сказал де Витт. — Этого нельзя отрицать, Стерн. Артур не соображал, что он делает. Троубридж не знал, что подписывает. — Он снова сложил пальцы домиком. — К написанию завещания следует подходить с должной ответственностью, а не под влиянием винных паров. И, конечно, чего Артур не должен был делать, так это напиваться со своим приятелем Троубриджем. Он был очень больным человеком — как, полагаю, вам это известно, молодая леди.

Она была потрясена, и ей с трудом удалось это скрыть.

— Я ничего об этом не знала, — коротко сказала она. — Мне он казался совершенно здоровым.

Де Витт поднял брови. Его усики сочувственно дернулись словно в выражении доброй воли.

— Он рассказывал вам о Присцилле и ничего не сказал о своем сердце? Простите, мне трудно в это поверить.

— Он никогда не упоминал об этом.

Стерн поднял руку.

— Довольно, — сказал он. — Мы здесь не для того, чтобы вы устраивали моей клиентке перекрестный допрос. Меня не волнует его здоровье, и не волнует, что он заказывал на ланч. Он написал новое завещание. У него было такое же право изменить свою волю, как у любого другого.

— Мы с Букером, безусловно, отдадим его на экспертизу, мистер Стерн.

— Делайте, что хотите. У нас есть завещание. И брачное свидетельство.

— Ах, да, брак, — де Витт медленно процедил это слово, с выражением нескрываемого отвращения на лице. — С этим мы хотим ознакомиться поближе.

— С чем тут знакомиться? Если вы хотите видеть копию брачного свидетельства, мы ее предоставим.

— Благодарю, в этом нет необходимости. — Де Витт извлек другой лист бумаги, держа его так, словно это было нечто грязное, до чего он не хотел дотрагиваться. — Подписано шофером. — Он покачал головой. — Я бы возлагал на него не больше веры, чем на Бакстера Троубриджа, если б был на вашем месте.

— Мистер де Витт, я не собираюсь терпеть ваши намеки, что мы с Артуром не были женаты.

— Я ни на что не намекаю. Я просто задаю вопросы.

— На которые моя клиентка не будет отвечать, де Витт. В любом случае, все, что слышу, просто грязная смесь оскорблений и угроз.

— Если б она имела место, мистер Стерн, вы бы, конечно, сразу ее распознали, поскольку широко известно, что это ваш стиль.

— Пожалуйста, — твердо сказала Алекса, начиная испытывать к обоим юристам почти равную неприязнь. — Я пришла сюда не для того, чтобы сражаться — или отвечать на вопросы. Я не хочу повредить семье Артура.

— Повредить им? Мне странно это слышать! Артур Баннермэн был больным человеком, фактически, смертельно больным. Его собственный врач это подтвердит. Он отказывался от лечения и сильно пил. Несмотря на запрещение врача, должен я добавить. В таком состоянии, которое, милосердно выражаясь, можно назвать неадекватным, он был вовлечен в поспешную брачную авантюру и принужден написать новое завещание, не более чем через двадцать четыре часа после того, как врач сообщил ему правду о его сердце. Через день он умер, при обстоятельствах, слишком отвратительных, чтоб их обсуждать. И, базируясь на таком убогом наборе фактов, вы претендуете на одно из крупнейших состояний в Америке. И еще говорите мне, что не хотите повредить семье Баннермэнов! Чего уж больше того вы могли им причинить, могу я спросить?

Она уставилась на де Витта, едва слыша, что он говорит.

— Доктор действительно сказал ему, что он умирает? Когда? За два дня до того, как мы поженились?

— Конечно, — нетерпеливо фыркнул де Витт. — Я сам с ним разговаривая.

Некоторое время она сидела молча, уйдя в себя. На де Витта она смотрела сквозь пелену слез, которые напрасно пыталась сдержать. Она старалась вспомнить, как вел себя Артур в тот день, когда по ее настоянию пошел к врачу, — визит, который он описал как обычный осмотр. Он, казалось, совсем не был встревожен. Вечером, когда они встретились, он держался совершенно свободно и расслаблено. Он раскладывал пасьянс перед камином, обложившись каталогами аукционов, на карточном столике стоял недопитый стакан. — «Выписан вчистую! — воскликнул он. — Чертовская потеря времени и денег».

До нее никогда не доходило, что причиной его внезапного решения жениться на ней — и поспешность, с какой он это устроил, — было сознание, что он в любой момент может умереть. До посещения врача он мыслил о будущем в перспективе лет, а при удаче — десятилетия или больше. Но когда он тем вечером раскладывал пасьянс, он уже знал, что его будущее измеряется месяцами, возможно, даже днями?

Почему он не рассказал ей? — с горечью спросила она себя. Но, конечно, он не мог этого сделать. Это значило бы для него пойти против собственного кодекса чести. Его приводила в ужас мысль, что она будет считать его инвалидом. Ему нужно было жениться на ней, потому что он, возможно, будет не в состоянии сделать этого после, ему нужно было срочно написать завещание, на случай, если он умрет до того, как успеет произвести полные формальные изменения по перераспределению состояния, ему нужно было завещать ей претворить его намерения в жизнь, потому что он больше не был уверен, что успеет сделать это сам…

— Я сказал, что сам говорил с врачом, — громко повторил де Витт, словно она была глухая.

Ей был противен звук его голоса, напыщенный тон человека, сверх всякой меры уверенного в собственной значимости. Де Витт, убедилась она, мог быть редкостным хамом, когда считал, что дело сойдет ему с рук, и он, ясное дело, считал, что это ему сойдет, когда он разговаривает с ней.

— Я вас слышала, — бросила она. — Вы полагаете, будто я знала, что Артур умирает, и заставила его жениться на мне и написать новое завещание.

Он слегка сбавил обороты.

— Я ничего такого не имел в виду, но у меня возникала мысль, что вы могли… — он сделал паузу, затем вывернулся, — воспользоваться преимуществом.

— Я протестую, де Витт! — сказал Стерн. — Моя клиентка здесь не для того, чтоб ее оскорбляли.

— А я, надеюсь, и не оскорбил ее, советник. Я просто обращаю внимание на состояние рассудка моего покойного шурина. Позвольте мне внести ясность, что семья Баннермэнов не имеет дурных намерений по отношению к вашей клиентке. — Почему, спросила она себя, никто из них не называет ее по имени? — Они просто озабочены судьбой Треста. И защищают свои права, нарушенные неожиданным капризом умирающего.

Стерн пожал плечами.

— Неожиданным, может быть. Капризом — мы отрицаем, и вы не сможете этого доказать.

— Капризом, мистер Стерн. — Де Витт даже не потрудился скрыть пренебрежение в голосе. — Вы знаете, что это не одно из обычных ваших дел. Мы обсуждаем не несколько несчастных сотен тысяч долларов, оставленных по завещанию какого-нибудь галантерейщика. — Его усики образовали узкую, прямую линию над тонкими губами. Он что, их красит? — подумала Алекса. — Мы говорим о состоянии Баннермэнов!