Роковая женщина

— Если мы продвинемся в этом вопросе, я позабочусь о Сесилии. Не беспокойтесь о ней.

— И Элинор?

— Элинор?

— Если верить вашему отцу, нет смысла говорить о чем-то важном для семьи Баннермэнов, пока этого не захочет Элинор.

Роберт усмехнулся.

— В этом отношении отцу можно верить. Чертовски верно! Если Элинор нет у вас на борту, можете не трудиться поднимать якорь.

— Мистер де Витт сказал мне, что она ни с кем не видится.

— Правда?

Привычка Роберта отвечать вопросом на вопрос выводила из себя, но как характерная черта, она была несравнима с тем, в чем обвинял его отец.

— Я полагаю, вы знаете.

— Не намекаете ли вы, что хотите поговорить с бабушкой?

— Я не хочу. Но думаю, что должна.

— Пожалуйста, не сочтите меня грубым, но с чего вы взяли, что она вас примет? Епископ Олбани добивается встречи с ней годами — напрасно, следует добавить, — а он не посягает на фамильное состояние. Вы встречали ее на похоронах. Разве этого не достаточно?

— Она велела мне держаться в стороне. Но я не собираюсь этого делать.

— Она не из тех, с кем можно спорить. Поверьте мне, Алекса.

— Я не собираюсь с ней спорить, Я должна попытаться объяснить ей, чего хотел Артур.

— Это вам необходимо?

Она кивнула.

— Не знаю почему, но, да, это для меня важно. На похоронах я почувствовала… не знаю, может, я просто не хотела, чтоб она ненавидела меня. И почему-то мне не кажется, что она возненавидела… Я ожидала, что испугаюсь ее, видите ли, из-за того, что рассказывали все, включая вашего отца, но не испугалась. Совсем.

— Может, и следовало бы.

— Я так не думаю.

— Предположим, бабушка согласится встретиться с вами — в чем я сомневаюсь. Что вы ей скажете?

— Что я — не враг. Что я любила Артура. Для начала.

— Это не те слова, которые она захочет услышать.

— Я в любом случае хочу сказать их ей.

Роберт что-то беззвучно просвистел про себя.

— Давайте договоримся, — я попробую убедить ее принять вас, — заметьте, не обещаю. Тогда вы откажетесь от пресс-конференции?

Ее сердце никогда не лежало к пресс-конференции. Это была идея Стерна, ее же она страшила. Однако она не хотела отбрасывать козырную карту Стерна, не проконсультировавшись с ним.

— Я должна подумать об этом.

— Вы поведаете миру о своем браке с отцом, и для всех нас это будет означать сигнал: «К оружию!» Нет-нет, я не угрожаю, я просто обрисовываю ситуацию. Элинор поднимет цепные мосты, и всякий разумный диалог станет невозможен. Подождите. Таков мой совет.

— Я поговорю с мистером Стерном, — сказала она. — Мы сможем подождать. Во всяком случае, некоторое время.

— Превосходно! — Он поднял бокал, чокнулся с ней и, отпив, поставил на стол. Он, казалось, вздохнул с облегчением и был доволен согласием, хотя и предварительным, но она не могла не заметить, что он находится в постоянном движении — он играл с ножом и вилкой, подзывал официанта и метрдотеля, затем отсылал их, ковырялся в тарелке, махал знакомым. У Алексы было чувство, что в Роберте постоянно бурлят неугомонность и нетерпеливость, скрытые под иронической улыбкой и демонстративным шармом, которые он являл миру. Именно это ее в нем и привлекало.

Она напомнила себе, что ей следует быть осторожной.

Глава девятая

— Взбодрись, — сказал Саймон. — Тебе будет полезно выйти, пообщаться с людьми, поразвлечься.

— Мне все еще страшно. Они поймут, кто я. Кто-нибудь обязательно меня узнает.

— Ну, поскольку ты постоянно появлялась в телевизионных новостях и в каждой газете города, конечно, узнают. «Таинственная подруга Артура Баннермэна» — в кругу Хьюго это вряд ли кого-то шокирует.

— Я встречалась с ним раньше, вместе с тобой.

— Знаю. Но Хьюго к любому человеку относится так, словно только что с ним познакомился. Картер Пьер-пойнт быт в связи с Хьюго — уж не представляю, зачем, разве что в шестидесятых годах среди некоторых выпускников Йеля это было модно — так Картер рассказывал мне, что даже когда он жил с Хьюго, он должен был представляться ему каждое утро, когда они просыпались вместе в постели. Хьюго вовсе не груб — просто все люди держатся у него в памяти не дольше двадцати четырех часов.

— Мне никогда особенно не нравились его работы.

— А они никому не нравятся, даже самому Хьюго. Смысл не в этом. Это антиискусство — колоссальная шутка. Коробки для кукурузных хлопьев пяти футов высотой, с настоящими хлопьями в них! Хьюго сейчас больше уже не рисует. Он восседает на диване и просто дает ценные указания своим ученикам. Это критики серьезно воспринимают работы Хьюго, но не он сам.

— А повод какой?

— Раз в неделю окружение Хьюго устраивает прием, только для того, чтобы мир убедился в том, что тот еще жив. Кстати, не придется ждать долго, чтоб люди начали задавать тот же вопрос о тебе. Прошла ведь неделя с тех пор, как он умер?

— Более или менее.

— Завтра будет неделя, чтобы быть точным. Ты не можешь прятаться вечно.

— Я не прячусь.

— Угу. Ты живешь в моей спальне для гостей, пользуешься черным ходом и проскальзываешь в офис на грузовом лифте. И носишь темные очки и шляпу с полями, как Грета Гарбо.

— Я не хочу, чтобы меня преследовали репортеры.

— Это я могу понять. «Артур Баннермэн умер в вашей постели?» Согласен, это не тот вопрос, на который хочется отвечать. Но признайся, у тебя есть для них в запасе гораздо лучшая история. Так расскажи ее, Бога ради! Стерн считает, что ты должна. Я считаю, что ты должна. Твой друг Рот считает, что ты должна. Так какого черта ты ждешь?

— Я хочу, чтобы семья приняла меня. И не думаю, что лучший способ для этого — мое появление на первой полосе «Нью-Йорк пост».

— Ты живешь в мире иллюзий. Они никогда не примут тебя. Чем скорее ты сбросишь перчатки и нанесешь удар, тем лучше.

— Я не согласна. Да, Сесилия вела себя ужасно. Но Патнэм не был враждебен. И Роберт, по крайней мере, хочет договориться.

— А как же! — Саймон откинулся на сиденье и глянул на перегородку, дабы убедиться, что шофер их не слышит. — Он тебя морочит. Выигрывает время.