Роман лорда Байрона

Тут Али запнулся, с видом крайнего замешательства, словно не решался высказать свои мысли. «Нет, это исключено, — проговорил он наконец. — Ни одна женщина не может задумать такое — и все же я почти убежден: ей прекрасно было известно, что муж вернется и когда именно — и тем не менее она позволила мне вольности у себя в Спальне — и все прочее. Когда капитан и в самом деле явился и обнаружил меня там, куда она меня пригласила, — и я увидел его лицо, побагровевшее от гнева, и шпагу, которую он выхватил из ножен, пока я пытался привести себя в порядок, — что ж — мне вдруг почудилось, будто они мгновенно обменялись какими-то сигналами непонятного мне свойства — и все же — все же…»

Али оборвал на этом рассказ, но лейтенант Апворд, обладавший куда более широким опытом касательно мира Женщин — и в особенности жен, — нежели тот, какой Али суждено приобрести, вовсе не был столь же озадачен. Среди великого разнообразия представителей падшего рода человеческого есть и такие, чьи побуждения мы хоть и не способны понять, но вполне можем систематизировать, а уж полное их описание заняло бы многие тома; и полковой хирург знал, что раз существуют мужчины, готовые вызвать кого угодно на дуэль единственно из желания утолить смутную ненависть ко всему живущему, то найдутся и женщины, готовые подтолкнуть супруга к дуэли или к убийству — с мужнего согласия, немого или высказанного — при обстоятельствах, которые по видимости разрывают, а в действительности, будто жар горнила, только крепят союз между ними — союз, явно заключенный не на Небесах и не освященный свыше.

«Капитан был готов убить меня, и хотя я умолял его жену рассказать правду, она только заливалась слезами — а он подступил ко мне, невооруженному, со шпагой».

«Так шпага была при нем?»

«Да, и это меня удивило — не тогда, а позже: это вопреки обычаю — вечером, в лагере, носить при себе шпагу».

«Верно», — подтвердил полковой хирург, мысленно заключив: капитан с женой затеяли непростую игру; время, надо полагать, было тщательно выбрано: жертва, интереса ради, не столь уж беспомощна, однако не сможет и оказать должного отпора, который мог бы привести к нежелательной развязке — а она-то, похоже, как раз и случилась.

«Он нанес мне удар, и я почувствовал, что ранен, — продолжал Али. — Для обороны я схватил первое, что попалось под руку — это оказался сапог; ответный удар застиг капитана врасплох, мне удалось вышибить его шпагу и завладеть ею прежде него. Вооруженный, я повернулся к нему лицом — но он рванулся за пистолетом, которого я не видел, — и, пятясь от меня, стал взводить курок — я был напуган, он растерян — и я проткнул его насквозь».

«Вы его убили? Его же шпагой? Офицера французской армии? Ч… возьми!»

«И все же я это сделал, — отозвался Али. — Он рухнул наземь и испустил дух. Супруга в слезах бросилась на его залитую кровью грудь — но, как ни странно, не произнесла ни слова и не подняла тревоги. Больше я ничего не видел — и кинулся прочь. Никто меня не остановил — бегая по поручениям капитана, я многим примелькался — да и ночь была темной. Скоро я оказался за пределами лагеря, среди костров и обиталищ людей, которые сопровождали армию. По правде говоря, я понятия не имел, что со мной станется в их обществе, — разоблачат меня и возвратят в лагерь за вознаграждение или еще как, укроют меня или спокойно дадут умереть, — а это, если никто не окажет помощь, было неминуемо: рана оказалась небольшой и уже запеклась, но крови я потерял много».

Тут Али вновь откинулся на подушку — ведь он не был итальянским тенором, способным, даже умирая от раны, изложить пространную историю, — и только к вечеру пришел в себя. Открыв глаза и вспомнив, где находится (Долорес держала руку на его лбу), он судорожно вцепился в свой наряд — жест, который нередко за ним замечали. Полковой хирург поинтересовался, что же он ищет. Сначала Али отмалчивался, но, когда вопросы сделались настоятельными, попросил нож — распороть швы — и вытащил из подкладки пачку бумаг, которую не без опаски передал лейтенанту для изучения.

«Еще до поединка, — пояснил Али, — капитан, как только возвратился к жене, швырнул на столик кипу бумаг, перевязанную лентой. Мне их содержание неизвестно, однако раньше я видел сходные пачки депеш и потому предположил, что эта связка состоит из писем и документов, имеющих отношение к вечернему военному совету. Прежде чем ринуться за дверь, я забрал их с собой — и вот они, перед вами».

Осмотр подтвердил, что бумаги действительно являются донесениями и протоколами, прямо излагающими стратегические планы французского главного штаба. Лейтенант Апворд пожелал узнать, полагает ли французское командование, что эти бумаги все еще находятся в руках капитана; Али ответил, что уверенности в этом у него нет, однако, вполне вероятно, французам до сих пор неизвестно, что ни в палатке капитана, ни среди его вещей этих бумаг больше нет — и это обстоятельство придаст им еще большую ценность, если полномочные офицеры обратят эти документы к надлежащим целям.

«Надлежащим целям, — призадумался лейтенант Апворд. — Да, вот именно: надлежащим!»

Лишь на краткий миг полковой хирург испытал соблазн объявить начальству эти секреты добытыми им самим — что, без сомнения, значительно повысило бы его Репутацию и, возможно, помогло бы достичь заветнейшей цели, Производства в чин столь высокий, который позволил бы оставить службу и с триумфом возвратиться в Англию. Однако, поразмыслив, лейтенант счел этот шаг ошибочным и бесчестным — а кроме того, сколько он ни ломал голову, ему никак не удавалось сочинить правдоподобную историю, каким образом эти бумаги могли попасть к нему в руки. Посему он решил довольствоваться отраженной славой, которая, несомненно, его осенит, когда он представит Али и похищенные бумаги совету Богов, в чьей власти тогда было вершить человеческие судьбы.

Поначалу верховные распорядители склонялись к мнению, что представленные документы надлежит отклонить, — доклад Али показался им неубедительным, и на него самого, узнав, чей он сын, взирали с недоверием: даже в Иберии было кое-что известно о смерти его отца и последовавшем за ней бегстве — к тому же Али сражался на стороне французов, разве нет? Был он и вправду, как утверждал, насильно завербован или же поступил на службу добровольно — кто знает? Да особого значения это, собственно, и не имело: ведь он, оказавшись у французов, очевидным образом предпочел Смерти низкое Бесчестие (на что никто из них, как они были твердо уверены, не пошел бы). Им хотелось знать: «Как, прежде всего, он попал из Шотландии на берега Франции?» — «Как получилось, что из пешего Новобранца он сделался Адъютантом французского офицера?»; Али мог бы понурить голову или хранить молчание, однако отвечал он с таким прямодушием и бесспорной искренностью, что привел судей в некоторое замешательство. Между тем разложенные перед ними бумаги были подвергнуты рассмотрению — и постепенно суть дела начала проясняться. Французские военачальники невысоко ставили своего противника. «Il est evident, — говорилось в протоколе, — que les anglais pusillanimes pr'eferent ramper comme des vers 'a travers la terretrainant leurs bagages, leurs animaux et leurs chariots plut^otque de se lever et de se batter. Une fois provoqu'es, ils sont susceptibles 'a se batter en retraite 'a plat ventre. C'est done l'objectif de sa gracieuse Majest'e Joseph d'Espagne ainsi que de I'Empereur, de provoquer une bataille qui reglera la questuin une fois pour toutes» [17] и проч. — вкупе со множеством прочих оскорблений и язвительных насмешек над трусостью англичан и их выжидательной тактикой. В заключение заносчивые французские вояки заявляли, что их pusillanime [18] противник должен быть вовлечен в сражение посредством «une faiblesse apparente de notre part de sorte б tenter cet ennemi, si timide soit-il!» [19] Члены генерального штаба по очереди просматривали бумаги — хмыкали — бормотали что-то невнятное — взвешивали мысленно, насколько драгоценны неопровержимые сведения о том, что думает о них противник и какие выводы он сделает, наблюдая их действия, — и благодаря этому утвердится в собственном заблуждении — и таким образом совершит опаснейшую из военных оплошностей: без веских оснований исполнится презрением к врагу. (Так говорится в книгах — моем единственном источнике познаний в этом предмете; такой способ изучения материала является наилучшим — в отличие от непосредственного опыта, что охотно подтвердит любой безногий или ослепший Ветеран, а равно и любой из Королевских Советников.)

17

«Ясно, что малодушным англичанам приятней ползать по земле, как черви, волоча за собой имущество, скот и повозки, чем встать в полный рост и сражаться. Если их спровоцировать, они вступят в битву, но робко, готовые к отступлению. Таким образом, цель его всемилостивейшего величества Иосифа Испанского, а также Императора, состоит в том, чтобы спровоцировать сражение, которое все решит раз и навсегда» ( фр.).

18

Малодушный ( фр.).

19

«Нашей кажущейся слабости, дабы введенный в заблуждение враг, при всей его трусости, решился на вылазку!» ( фр.)

Штабным оставалось только укрепить тыл — не Армии, а свой собственный: нельзя же представить дело таким образом, что основа стратегии — свидетельства перебежчика и беглого отцеубийцы, который сообщил военные секреты противника в обмен на покровительство. Нет! В сердце событий должен быть тот, кто пожертвовал всем ради триумфа Нации, — Патриот — Герой с незапятнанным именем. Ради такой цели французский Солдат (кем он и был), Капер (этого он не признавал) и убийца (что он горячо отрицал) посредством полевого повышения в званиимолниеносно превратился в британского воина и младшего офицера: о подобной стремительности полковой хирург мог только мечтать. Лейтенант, в душе добрый малый, был обрадован таким взлетом по службе своего пациента почти как собственной удаче и сиял его отраженным светом.

«Выпьем за ваше здоровье, — воскликнул он, похлопав юношу по плечу, — отпразднуем ваше продвижение и Восстановление в Правах — вполне оно заслужено или нет — но кто из нас допустит, чтобы его путь наверх изучали чересчур придирчиво? И, надеюсь, вы возвратите мое нынешнее поздравление в какой-нибудь другой счастливый день».

«Конечно, — отвечал Али, — если мой прибыток не окажется вымыслом или призраком — в чем, думаю, не могу полностью поручиться. А сейчас, хотя немного вина будет очень кстати, поскольку я чувствую жажду и хотел бы успокоиться, — я все же разбавлю его водой: голова у меня и без того идет кругом и меня шатает из стороны в сторону, даром что я не брал в рот ни капли».