Роман межгорья

Евгений Викторович зашел к Марии, посоветовался с ней по хозяйству: ведь он несколько дней не был дома. Мария одевала девочку, держа в зубах иглу с ниткой, и молча поздоровалась с Храпковым.

— Доброе утро, Евгений Викторович, — поздоровалась с ним и Тамара.

Ее сразу же после скандального процесса в Намаджане научили называть Храпкова по имени и отчеству, а не отцом. Тамара долго не видела матери, и ей захотелось увидеть отца. Мария с какой-то болезненной настойчивостью старалась воспитать в этом ребенке любовь к отцу, которого она и не помнила, пыталась воскресить в детской головке образ человека, который стоял на трибуне, и она, маленькая, показывала на него своим пальчиком.

Она не помнит. Но знает, что ее отец Саид-Али хороший, как вот на фотографии (Мария вырвала ее из какого-то старого удостоверения, неизвестно какими путями попавшего ей в руки). Этого отца Тамара знает, почитает и каждый вечер перед сном говорит ему «спокойной ночи», а утром целует и приветствует с «добрым утром».

— Доблое утло, Тамалоцка, — впервые за свою жизнь услыхала девочка шутливые слова Евгения Викторовича и обиделась.

С нею вот уже сколько времени не разговаривают так, она не слыхала подобных слов ни от матери, ни тем более от отца. «Евгений Викторович» — только добрый дядя, он не гонит ее, но зачем тогда дразниться? Как он смеет? Да она… Она пожалуется своему отцу, когда вырастет. Тогда она сама пойдет к отцу и расскажет ему.

Храпков оперся на косяк двери и терпеливо слушал эти угрозы. Детскую головку старательно наполнили рассказами об отце и сделали ее болезненно чувствительной.

Если своевременно не отдать ее отцу, то она в будущем действительно будет упрекать его. А эти упреки будут для него жестоким ударом.

— Мария, я хотел… эту комнату… товарищ Лодыженко редактирует со мной мою работу. Да ты не понимаешь этого, пойдем на минутку, я объясню.

— Тамочка, поиграй тут. Я с Евгением Викторовичем… — и, уже захлопнув дверь, она пожаловалась ему: — Как плохо стало без Джека. Она так любила этого пса!

Храпков решил побеседовать с Марией в своей комнате. Он смутился и не знал, с чего начать. Потом улыбнулся, вспомнив, как на Воскресенском рынке обозвали его «дредноутом».

— Мария! — сказал Храпков и сделал паузу, но совсем не от волнения. Он подбирал самые простые слова, чтобы Мария поняла его. Она стояла, держась рукой за медную дверную ручку.

— Саид-Али хочет, чтобы девочка жила у него. Я сам читал его записку, смятую и выброшенную тобой в уголок передней. Кстати, никогда не оставляй там мусора. Просто противно. Я врач или… или… грязная канцелярия?!

— Ну, так я же слушаю. Вот уже и плетенку для мусора купила.

— Одевайся и… пойдем!

— А вы?

— С вами я пойду к нему тоже.

— Нет, я одна. А как же вы?

— Это еще не решено. А потом… Да, комнату, что забита нашим барахлом, убрать надо. А ты же… будешь приходить сюда порядок наводить. Здесь же недалеко. Лодыженко обещал пожить у меня в этой комнате, и… я наконец закончу свою работу.

— Давно пора.

Мария вошла в комнату к Тамаре и загрустила. Она осмотрела комнату, набралась духу и обратилась к девочке:

— Тамочка, к папе хочешь?

— А я его в карман положила, — ответило дитя.

Мария присела на корточки и, обняв девочку, тихим голосом объясняла ей, а у самой горячие, тяжелые, как капли свинца, слезы текли по щекам, обжигая их.

— К живому папе, Тамочка, поведет нас Евгений Викторович. Хочешь?

— Хочу, тетенька. А чего ты плачешь?

— От радости, от радости!

— Мне тоже плакать?

— Чего?

— От радости… Тетенька, а игрушки забирать?

Евгений Викторович запер свою комнату и поджидал их у парадной двери на улице. Ему казалось, что прохожие по-дружески здороваются с ним, желают ему доброго утра. У него на душе творилось такое, что он хотел обнять каждого из прохожих и шептать им на ухо: «Фабиола»…

XXV

Саида не было дома, когда Евгений Викторович постучал к нему в дверь с черного хода. У него не хватило смелости войти в дом с парадного хода: там могут быть посторонние люди, инженеры, разве он знает.

Лодыженко был удивлен. К ним никто не заходил через этот ход. И еще больше он удивился, когда с черного хода зашел к ним в квартиру известный хирург. Следом за Храпковым вошла Мария, ведя за ручку Тамару.

— Тамарочка! Ты в гости? — крикнул Лодыженко и присел возле девочки.

— Нет! Я буду жить у папы. И тетя Маруся. Папа мне игрушку новую купит… Радио сделает…

Ее черные глазенки бегали по комнате, заглядывали во вторую большую комнату. В этих глазах светилось нетерпение:

— Где же папа?

Лодыженко пригласил гостей раздеться, а сам засуетился, забегал по комнате. Поживее поворачивайтесь, центральные телефонистки!

Дочь ждет отца!

Саида долго разыскивали по телефону в цехах. Наконец коммутатор Сельмашстроя соединил Лодыженко с Саидом.

— К тебе пришли гости! Правду говорю, гости… Да нет, нет… Честное слово, самые дорогие… Немедленно приходи домой… Ну, раз освободился, тем лучше. А, да… Приходи, увидишь… Принеси какой-нибудь гостинец!

Лодыженко, сияя, повесил трубку, а Храпков поднялся с дивана. Ему почему-то сделалось душно и тревожно. Он понимал, что совершал большое дело, был горд от сознания этого, но все же…

Душно и тревожно! Он выйдет на минутку. И пошел.

Тамара разделась, какую-то минутку осматривала все вокруг, знакомилась с обстановкой. Когда же увидела, что и Мария разделась, как дома, она сразу оживилась, взобралась на кровать Саида и принялась своими кулачками взбивать подушку, чтобы она стала — как это делает Мария — пышной.

— Куда же это ты с ногами? Никогда этого с ней не было, — оправдывалась Мария перед Лодыженко.

Евгений Викторович прохаживался по тротуару и пытался думать о своей работе и о том, как он предложит Лодыженко переехать к нему на квартиру, хотя бы на зиму… А там Тася возьмет перевод в Ташкент, а может, может, он…

Но какая-то дрожь пробирала все его существо. Он повернул к трамвайной остановке, откуда должен был идти Мухтаров. То старался он быть подальше от квартиры Саида, то снова хотелось встретиться с ним и первым сообщить об этой новости.

Он вскочил в чей-то двор, чтобы не глядеть на улицу. Рукой держался за сердце, которое, казалось, вот-вот выскочит из груди, распираемой чувствами, переполненной еще не осознанными ощущениями.

Саид-Али бежал к своему дому напрямик через улицу. Он не видел ни дороги, ни людей перед собой. Он догадывался, о каких гостях шла речь. Ведь еще вчера ночью, вернувшись из степи, они долго мечтали с Лодыженко об этом дне.

Без стука вбежал он в комнату и тут же зашатался. В глазах рябило, а в груди бушевала буря. Как назвать: Тамара? Доченька?.. А хватит ли выдержки, сил?