Роман о Лондоне
Шрифт:
Бредя по парку, Репнин как будто и впрямь слышит шепот Барлова, на лице его застывает глупая улыбка. Эту улыбку могли бы заметить и встречные, но они проходили и не обращали внимания. В Лондоне вообще люди проходят мимо друг друга и в парках, и в метро, не оборачиваясь.
В какой-то отрешенности Репнин дошел до сквера рядом с той улицей, на которой жил, но, казалось, домой идти не намеревался. Бессознательно он даже спустился в метро, будто хочет снова поехать к собору святого Павла, но потом, очнувшись, повернул назад. Пришла в голову мысль сегодня же зайти в паспортный стол, проверить, в порядке ли у него паспорт, если вдруг надумает махнуть в Париж. Но потом решил перенести это на завтра. У него был польский эмигрантский паспорт. Он хотел выяснить, не вышел ли его срок, можно ли им при случае еще воспользоваться.
Поднимаясь из метро, он все, что происходило с ним в этот день, находил странным. При выходе заметил над головой огромную черную трубу и сначала решил, что это какой-то нефте- или газопровод, а может быть, кабель электросети. И только потом сообразил, что это заключенная
Вероятно, и так бывает, что речки текут у тебя над головой.
Ступеньки эскалатора вынесли его наверх. Уже миновал полдень, когда Репнин добрался до дома. Уставший, не подымая головы, словно грузчик, вернувшийся после тяжелой работы, он отпер дверь и вошел в прихожую. Дом встретил его приятной прохладой. На полу, опущенная в щель для почты, лежала телеграмма. Он с удивлением взглянул на нее. Подумал — от Нади. Однако телеграмма была лондонская и состояла всего из нескольких слов. «Буду завтра, после полудня. Miss Moon».
На телеграмме был штамп почтового отделения, расположенного в одном из восточных районов Лондона, который населен нищими евреями, выходцами из России и Польши. Подумалось, с чего там могла оказаться мисс Мун, его знакомая по сапожной мастерской? Но уже в следующую минуту до него дошло, кто скрывается под именем Miss Moon, о которой совсем недавно в Ричмонде он говорил со своей юной соотечественницей, адресовав этой англичанке несколько комплиментов. Вспомнил о ней, рассказывая о том подвале, о лавке семьи Лахуров, где некогда работал. Следовательно, Ольга Николаевна вструхнула? Боится звонить? Ездила в такую даль, чтобы телеграммой предупредить его о своем приезде. На всякий случай замести следы? Просто смешно. Он решил, что завтра на целый день куда-нибудь исчезнет.
В доме царила полная тишина. В чужом доме. В этом огромном городе, незнакомом и чуждом ему, несмотря на столько прожитых здесь лет. И хоть она сообщила, что приедет только завтра, он с опаской и как-то нерешительно подошел к окну. Улица была пуста.
Значит, вот чего добивается этот носатый шотландец?
Хочет сделать из него агента?
А что надо его супруге?
Она желает завтра посетить своего любовника. Любовника, который по возрасту годится ей в отцы и который сейчас в ее браке с шотландцем должен выступать в роли «помощника».
И снова поразила мысль о том, что на этой улице, в этом большом городе никто ничего не знает о его существовании, о визитах к нему этой женщины. Никому, кроме Мэри, не известно, что он живет в квартире поляка, в чужой квартире. А ведь, может статься, через несколько дней он будет неподвижно лежать здесь, в этом доме, на полу, мертвый, после того, как, следуя примеру Нея, даст сам себе команду, с пулей в сердце.
Soldats droit au coeur! [34]
Направляясь в кухню, в этом чужом доме, он мысленно смеялся: в какой пустоте, в каком непонятном мире живет человек. Его никто не знает, хотя в этом районе Лондона он жил и раньше долгие годы. Терьера Ордынский забрал с собой, и Репнина никто не встречал, даже собака. Лишь одиночество. За каждой дверью в этой квартире зияла пустота, все двери были настежь распахнуты, и, казалось, только за ним они захлопнутся, навсегда. Приятно веял сквознячок.
Репнин вскипятил чай.
Как и все русские люди, он был уверен, что летом, в жару, чай охлаждает. Конечно, он ошибался, но так уж это усвоил с детства. Когда пил чай, в глаза бросились темные пустые квадраты на месте снятых со стены портретов Наполеона. Ему показалось глупым то, что он сделал. Что спрятал их в шкаф. Подумал, Мэри, конечно, расскажет об этом Ордынскому, когда тот вернется. И, преодолевая внутреннее сопротивление, он вытащил из шкафа портреты и повесил их на прежнее место. Какое ему, черт возьми, дело до Наполеона!
Перед зеркалом, на мраморной полке камина стояла фотография жены. Да, да, завтра, когда приедет Ольга Николаевна, она его не застанет дома. Не хочет он выступать в роли помощника в чьем бы то ни было браке. Он снова отыскал и взял в руки книгу о Санкт-Петербурге, то есть о Ленинграде, с фотографиями, которые день ото дня становились для него все милей и дороже.
Не сводя глаз с этих фотографий, Репнин подумал, что они помогают ему освободиться от стыда, который он испытывал из-за того, что некогда, во время царя и Распутина, сам принадлежал этому городу. В течение многих лет, стоило зайти разговору о его родном городе — а о нем в Лондоне тогда без конца болтали, — Репнин разражался страстным панегириком в адрес русских аристократов, которые, мол, поднимали бунты даже против царей. Да здравствует декабрь! — кричал внутри его какой-то голос. Звенел в голове. Что это — смех Барлова или шепот сердца, которое надрывно стучало? Да здравствует Московский взбунтовавшийся гвардейский полк! Да здравствует Тульчин! Российскому декабрю слава! Довольно нам Наполеонов на стенах! А перед глазами возникли швейцарские ледники, снега и лед, и российское воинство спешило на помощь союзникам. А союзники? — которые тогда так же помогали, как и в последней войне, по словам огромного шотландца, помогали советской армии — где были союзники? В швейцарских горах российское воинство спускалось с ледников в долины, переправлялось через реку, брело по воде, а затем на другом берегу снова карабкалось в гору, чтобы ударить неприятеля с тыла, оставляя за собой на льду и в снегу
тысячи погибших солдат. Русское воинство спешило на помощь союзникам. Словно огромная черная гусеница, сквозь пургу и метель, колонна русских солдат пришла на помощь союзникам в долине Муоты. Марш через Альпы продолжался кряду шестьдесят часов. И кто же были те покорители Альп? Множество простых мужиков, превращенных в солдат. Солдат — это великомученик. Какая необыкновенная метаморфоза мужика!А что об этом говорят в Лондоне?
Ордынский смеялся, вспоминая, как герцог Йоркский, отправившись на подмогу русским, взобрался на какую-то гору. А потом? Потом взял и спустился. Захлебываясь от смеха, Ордынский повторил стишок, который сочинили о герцоге сами англичане. А в наполеоновские времена в России произошло семь тысяч восстаний и крестьянских бунтов. Накануне же революции количество таких выступлений народа возросло до тридцати тысяч. Об этом повсюду в мире умалчивали.
А о чем больше всего заботился Наполеон? Ему было необходимо жениться! Он уже стал императором. Просил у русского царя руки одной из великих княжон. Ну почему же, черт побери, ему не дали ее? Может быть, тогда он не пошел бы на Москву войной? А сейчас за все это расплачивается Репнин. Сидит в Лондоне, в чужой квартире русский князь. Наполеон отправился на Москву более чем с шестьюстами тысячами солдат, но уже после первого сражения под Смоленском, говорят, призадумался. Потерять столько тысяч убитых из-за одной княжны! И все же великий Наполеон решил продолжать продвижение к Москве. Не знал, что найдет он там вместо принцессы. Пятьсот пятьдесят тысяч его солдат остались в России навечно. Не будь маршала Нея, не вернулся бы ни один из них.
Какого черта было Репнину пускаться в разговоры с этим тюкнутым шотландцем? Москва горела? Да здравствует Ростопчин! В России всегда отыщется какой-нибудь Ростопчин.
Он ничем не связан с шотландцем, предложившим ему заняться ввозом русских рысаков или бухгалтерией на судне, курсирующем на линии Гулль — Ленинград. Но все теснее становится связь между ним, белым русским эмигрантом, и той новой, красной, русской армией. Какая-то странная радость, какая-то гордость овладевает им, эмигрантом, при мысли об этой армии, о России, в которой родился, которую любит, хотя и не может туда возвратиться. Все, о чем разговаривают они с Ордынским, с шотландцем — далекое прошлое. За стенами их домов, на улицах, возле собора святого Павла рождается иной, новый мир. Шумит городской транспорт, бурлит торговля — этот идол англичан, кипит работа, строится новый Лондон. По чему его без конца одолевают вопросами, что он думает о Сталине? Почему сейчас ему навязывают место помощника бухгалтера на корабле, который будет курсировать между Гуллем и Ленинградом? Как здорово было бы плавать по Балтийскому морю Петра I, как прекрасно было бы превратиться из конюха в моряка! Почему же, однако, всех их хотят на веки вечные зачислить лишь в одну человеческую расу — эмигрантов? Расу, которую они считают «полезной» (useful), которую хотят использовать в качестве консультантов при импорте русских рысаков. Или в качестве младших кассиров на судне. Откуда это постоянное стремление убедить их, эмигрантов, в том, что сто лет назад англичане разбили русских в Крыму? Что Севастополь тогда пал? Но Санкт-Петербург тогда не пал. Английский флот под Санкт-Петербургом выглядел просто смешно. Русские орудия из Кронштадта потешались над ним. Да здравствует Кронштадтская крепость!
Парк сказал ему, что в Крыму, мол, русские узнали англичан. А разве англичане в Крыму не узнали, что такое русские? И еще как узнали! Да здравствует Инкерман! Да здравствует Малахов! Сто тысяч французов, пятнадцать тысяч итальянцев, тридцать две тысячи англичан, двадцать восемь тысяч турок было разбито русскими в Крыму, точно в день годовщины сражения при Ватерлоо. Но какая же связь между прошлым и их теперешней жизнью? Бесконечные, набившие оскомину напоминания о войнах, сражениях, в которых якобы одни одерживали победу за победой, а другие накапливали поражения. Разве это не смешно? И более всего поражало настойчивое стремление втолковать ему все это в то время, когда он был занят лишь тем, чтобы найти способ заработать себе в Лондоне на жизнь. В Лондоне ему меньше всего недоставало разговоров о баталиях, войнах и победах. Какое отношение имеют они к его поискам работы и заработка? Почему ежедневно ему напоминают о Крыме?
Парк упрекнул Репнина, тот-де, преувеличивает русский героизм и значение русских побед, забывая беспримерные жертвы, принесенные английскими юношами под Пашенделом, Репнин отвечал, что Парк ошибается. Он ни на минуту не сомневался в героическом подвиге английских молодых людей, отдавших свои жизни под Пашенделом во время первой мировой войны. Это известно всему миру. Впрочем, в истории любого народа можно найти немало примеров и трусости, и геройства. У русских — безумная, чисто русская удаль. У шотландцев — их пятьдесят первая дивизия, которая четыре раза поголовно была уничтожена и которая шла в сражение под музыку. Никто никогда не отрицал отвагу английских моряков, погибавших на морях и океанах. То, что не нравится другим народам в согражданах Парка, это торгашеский дух, который англичане проявляют во время войны. Слава Богу. Англичане всегда боролись до последнего француза, шотландца или ирландца. Всегда боролись до последнего индуса, австралийца или новозеландца. На осаду Нанта они послали вооруженных ножами шотландцев под предводительством лорда Ловата. А когда, ради пробы, совершали нападение на Дьепп, отправили на гибель три тысячи канадцев. Они всегда воюют до последнего союзнического солдата.