Роман потерь

Поэтому сущность нашей любви очевидна лишь ей самой. Она пребывает во мраке, и даже мы, кто породил ее, не знаем ее до конца. Мы даем ей одно имя, а она становится чем-то иным. Мы не можем увидеть или потрогать ее, она ускользает от нас. Но она существует.

Что он подумает по поводу этой маленькой сказки? Может, найдет ее фальшивой и сентиментальной? Что я могу сказать на это? Лишь то, что я плакала, когда писала.

Четвертое письмо. Я не помню ни качества, ни цвета бумаги, на которой оно написано. Я писала его в сумерках, проплакав до этого несколько часов. Так что почерк был плохой. Я сразу же его запечатала, не желая перечитывать.

Оно начиналось, насколько я помню, с высокоумных рассуждений о подходящих средствах достижения цели. Я напоминала ему одну главу из сутры Лотоса, в которой рассказывается, как Будда прятался от своих учеников, чтобы заставить их понять правду.

Не лгал ли он мне об Изуми с той же целью? Мне нет никакого дела до жрицы, и я знаю, что слухи о Садако — ложь. Но что касается Изуми — это другое дело. Разве он не говорил мне, что не любит ее? Что предпочитает проводить время со мной, а не с ней? Разве не клялся, что, несмотря на все ее очарование (о, как эти слова ранили мое сердце, потому что мы оба знали, что это правда), я более страстная.

Тогда почему свою последнюю ночь в городе он провел с Изуми? Почему ей он посылает любовные письма, а со мной так холоден и немногословен? Почему собирался организовать ее тайный приезд в Акаси (слухи об этом распространились повсюду — как неосторожно она выдала их секрет) и не пригласил меня?

Всему этому было только одно объяснение. Он лгал, чтобы заставить меня понять правду. Ее он любил больше. Ему не было дела до того, что я знала его дольше и понимала лучше. Все годы, которые мы провели вместе, все наши тайны ничего не значили для него. Он растворил меня в себе, переплавил, как алхимик в своей лаборатории, и отлил меня со всеми моими нечистотами в презренную форму.

Неужели он не переплавит меня вновь и не придаст мне более привлекательную для него форму? Если бы он любил меня сильнее, я бы стала такой, как ему хочется. Я бы не ревновала, оставила бы упреки и жалобы.

Я верила каждому своему слову, когда писала это письмо. Но не посмела оставить для себя его копию на случай, если передумаю.

Последствия слухов, которые я распустила, превзошли все мои ожидания. Молва о любовной связи Садако и Канецуке дошла до ушей императрицы, которая, по словам Бузен, вызвала принцессу к себе.

— Как могла она осмелиться встречаться с таким человеком? — вопрошала императрица. (Она не кричала, как Изуми, но обмен репликами оказался достаточно горячим, чтобы несколько придворных все слышали.) — Именно с тем, кто из-за своей связи со жрицей создал угрозу безопасности трона! Неужели она не осведомлена о беспорядках в столице? Разве она не знает, кого считают их причиной? Ее поведение — предательство не только по отношению к жрице, но и к мачехе! Можно ли после этого предполагать, что император пошлет ее в Храм Изе?

Императрица выразила сожаление, что сама когда-то поддерживала Канецуке. Она не была согласна с решением выслать его — это сделал император, но теперь, когда погублена репутация двух принцесс! Это уж слишком. Разве не видит Садако, сколь эгоистично она поступила?

Мне не рассказали, что говорила Садако в свое оправдание, но это легко представить.

Теперь эта история дойдет до ушей императора. Когда это случится — вопрос времени. Нет сомнения в том, что неблагоразумие дочерей приведет его в ярость.

У меня был разговор с Рюеном, прибывшим с горы Хией, для того чтобы принять участие в богослужении о примирении. Он пришел в мою приемную во второй половине дня и сел по другую сторону ширмы. В щель над полом я видела края его серой одежды. Не думаю, что он видел меня, ради его спокойствия я села подальше.

— Надеюсь, у тебя все в порядке, — сказал он, и я насторожилась. Что-то в его голосе — нотки сарказма, надменный тон — всегда настраивали меня против него, еще до того как он переходил к намекам и выпадам в мой адрес.

Он действительно намекал.

— Я уверен, у вас здесь ходят те же слухи, что и у нас, — вкрадчиво начал он. Кажется, слухи уже добрались до горы Хией; носильщики донесли их туда так же быстро, как вино из монастыря и китайские сладости.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — ответила я. Если он станет пересказывать мне историю жрицы и Канецуке, у меня будет время собраться с мыслями.

Однако слухи, которые он имел в виду, оказались для меня неожиданными и так поразили, что я с трудом справилась с волнением. Должно быть, я слышала, сказал он, что жрицу в качестве наказания за свидания с посланником императора должны отправить во дворец императрицы в Первом районе. И еще я должна знать о том, что Садако тоже будет наказана. Ее отошлют в дом ее матери в отдаленной от центра западной части страны, у реки Кацура. Он предположил, что я знаю о ее романе с Канецуке.

Итак, ложные слухи достигли горы Хией! Должна признать, я скорее потрясена услышанным, чем удовлетворена. Садако заплатит за придуманную мною историю. Я прикрыла лицо веером, как будто недостаточно было ширмы, чтобы скрыть чувство вины на моем лице.

— Откуда у тебя такие сведения? — спросила я. Он сказал, что услышал об этом от священника, отправлявшего ночную службу во дворце, когда начали распространяться слухи о Садако. На прошлой неделе этот священник возвратился в Енрякудзи и доложил новости настоятелю. Во время обеда Рюен нечаянно подслушал их разговор.

— Какой ловкий этот Канецуке, — заметил мой брат, — за несколько месяцев соблазнить двух принцесс!

Я ответила, что слышала, что он действительно обаятельный мужчина. Его ловкость, как это называет Рюен, меня не удивляет.

— Да, — холодно заметил Рюен, — мне трудно представить, что это могло бы тебя удивить. — Он слышал, что Канецуке прекрасно владеет словом и обладает многими другими достоинствами.

— У него прекрасный почерк. Лучше, чем у тебя, — сказала я с излишней горячностью.

— Правда? Возможно, когда закончится его изгнание, он предложит настоятелю свои услуги в качестве секретаря. Нет сомнения, что эти долгие месяцы и направят его мысли в сторону религии.

— Он никогда не сможет выполнять такую роль так же хорошо, как ты. И, конечно, он не столь осмотрителен.

— Я действительно не имею привычки поступать опрометчиво, — согласился Рюен. — Если же это случается, то ты первая, кто выигрывает от этого.

— Если ты так заинтересован в моей осведомленности, скажи мне, как воспринял император новость о Садако и Канецуке?