Роман потерь

Я не могу допустить, чтобы она обладала такой властью. Возможно, все это только плод моего воображения. Возможно, она сидит в своих комнатах так же, как и я, потому что не в состоянии вынести любопытствующих взглядов, желающих убедиться в ее позоре. Потому что понесенный ею ущерб зрим, тогда как свой я прячу под личиной гордости. Хотя сейчас у меня нет сил, чтобы оставаться гордой. Даже собственные мысли наносят мне вред.

Как мучительно, когда твой собственный ум становится твоим злейшим врагом! Все в мире кажется ложным. Похожее чувство я испытала в детстве, и оно преследует меня до сих пор. Я имею в виду ужасный момент, когда начинается землетрясение и даже почва уходит из-под ног. Так и мои мысли не являются для меня сейчас убежищем и спасением. Мои настроения меняются, как гексаграммы, одно чувство перетекает в другое: желание превращается в страх, страх — в гнев, враждебность и мстительность.

Прошлой ночью я видела во сне Изуми.

Это было не так, как я ожидала. Мы не кипели от возмущения, не рвали друг друга на части, как разрывают куски ткани. Я не слышала этого зловещего звука, когда нечто целое рвется надвое. В моем сне царила тишина. Ткань была цела, и мы закутались в нее. Мы были подругами. Она одолжила мне свой гребень. Мы нежно перешептывались, осторожно, намеками говорили о человеке, которого любили. Мы превратили его в драгоценную раковину и положили ее между нами. Внутри нее пребывал океан нашего удвоенного опыта. Мы слышали его шум, когда прикладывали раковину к уху. Одна волна следовала за другой, один прилив растворялся в следующем.

Океан опыта менял нас, и мы меняли друг друга. Мои мучения усиливались ее муками. Ее радость росла вместе с моей радостью. Цвета нашей взаимной преданности становились глубже и ярче. Она смотрела на меня, и ее глаза были спокойны и полны света. И я думала: так она выглядит, когда они вместе. Вот так все было бы, если бы она любила.

Еще одно проявление фальшивого сочувствия. Императрица написала мне и поинтересовалась моим здоровьем. Она слышала, что я больна. Видимо, поэтому я пропустила праздник Камо? Жаль, писала она; она ожидала увидеть меня в розовых одеяниях. Она уверена, что они бы мне пошли. Возможно, появится другой случай надеть их.

Она писала, что собирается устроить небольшую вечеринку через две недели, в первый день месяца Кролика. Будут всего несколько женщин, чтобы поиграть в сравнения вееров, возможно, цветов или еще чего-нибудь — она пока не решила. Может быть, я возьмусь возглавлять одну команду, а Изуми — другую. Я могла бы надеть свои новые одеяния, все станут восхищаться ими.

Императрица прислала мне корзиночку с сушеной хурмой и немного китайских сладостей. Она выражала надежду, что я ими соблазнюсь; она была уверена, что я мало ем. Все заметили, как я похудела. Мне нужно поправиться; она пришлет мне деликатесы из своих запасов.

«Вы должны написать для меня какие-нибудь новые истории, — указывала она. — Вам следует продолжать работать, иначе вы утратите стиль. Я так скучаю, — признавалась она, — без этой вашей чудесной высокоумной манеры. Она всегда меня так забавляет».

Итак, мы должны участвовать в игре сравнений — Изуми и я. Мы должны выбирать одну вещь из большого числа подобных. Это могут быть, например, веера, картины, дикие гвоздики или певчие птицы в плетеных клетках. Нужно решить, какая вещь лучше. Какой веер расписан лучше других, какой рисунок превосходит остальные, какая из диких гвоздик воплощает в себе идеал цветка, какой дрозд поет, подобно птицам в раю Амиды.

Императрица будет сидеть перед нами, оценивать остроту нашего ума и проницательность. Даже наши жесты и тембр голоса, грацию движений, когда мы будем брать в руки различные образцы, цвета наших рукавов: многоцветных, изысканных и богатых у Изуми и монотонных, невыразительных, как окраска наседки на яйцах, у меня — все будет предоставлено оценке.

Почему она решила противопоставить меня и Изуми, подвергнуть нас внимательному изучению, подобно тем предметам, достоинства которых мы, в свою очередь, должны оценить? Почему нам надлежит быть главными предметами рассмотрения на ее вечеринке? Она жестока. Она хочет обнаружить во мне слабое место и недостатки и выставить их на всеобщее обозрение. Мое наказание еще не закончилось, она должна сделать это дважды.

А что Изуми? Отдает ли императрица ей предпочтение? Может быть, это соревнование — только способ вывести ее из мрачного настроения после пережитого бесчестья? Но, если это так, Изуми подобный спектакль понравится не больше, чем мне. Даже если она выиграет — а я не сомневаюсь в ее успехе, — победа не принесет ей радости.

Потому что чем изощреннее становится Изуми, тем тщательнее маскируется она своей скромностью. Сверкающие перья лжи она прячет за напускной сдержанностью. Она не захочет выставлять напоказ свои добродетели в противовес моим порокам. Повинные в неискренности редко наслаждаются похвалой, даже если ее расточают от чистого сердца.

Однако интересно, будет ли еще Изуми здесь через две недели?

Возможно, что перспектива этого состязания ускорит ее отъезд в Акаси. Даже если ее шрамы заживут, у нее найдутся причины уклониться от маленькой игры императрицы. Уверена, что она уедет к Канецуке до первого дня Кролика. Попрошу друга понаблюдать за ее приготовлениями к поездке.

До нас дошли тревожные вести о том, что люди в Ямато умирают от оспы в пугающем количестве. Прибывший вчера из Нары гонец сообщил императору, что смертность среди простого люда очень высока и есть опасение, что болезнь распространится на храмы и аристократические кварталы. Гонец рассказал, что, по слухам, эпидемией уже охвачены города по берегам реки Ёдо, находящиеся на расстоянии менее одного дневного перегона верхом.

Как я страшусь этой болезни. Я помню ее запах, который узнала, когда моя заболевшая мать лежала в отдельном помещении в саду. Нам, Рюену и мне, не разрешали входить туда, но окружающие не могли скрыть от нас запах: запах корней повилики и кипящего ревеня, запах грязной одежды и сгоревших маковых зерен. Не могли они скрыть и звуки: пение монахов, встревоженный голос отца, крики матери, когда ей меняли одежду и кожа отходила вместе с кусками шелка.

Позже, когда Рюен и я слегли от той же самой болезни, стало даже легче. Бред поднимал нас над нашими страхами и переносил в призрачное царство, где день неотличим от ночи, а сны и видения более реальны, чем сама жизнь.

Моя мать так и осталась в этом царстве, а Рюен и я возвратились. Почему так получается, что эта болезнь предпочитает забирать матерей, молодых и сильных, у их детей? Мы вернулись, а когда выздоровели, похороны уже прошли, и мы сидели вместе с отцом в поминальном зале с серыми занавесями и земляным полом, который пах дождевыми червями.

Вскоре Рюен настолько окреп, что смог гонять мяч, а специальное помещение для больных во внутреннем дворе разобрали. Одежду моей матери уложили в ящик из кедрового дерева, ее гребни и шпильки для волос заперли в коробочке из красного лака, ее бумаги сожгли.

Перед моими глазами до сих пор возникает лицо отца в тот момент, когда он ворошил пепел, и помню, что уже тогда, когда мне было всего тринадцать лет, я подумала: не забывай этого, это лицо горя, помни его во всей его пронзительности.

Мне написал Масато. Он видел сон, который не мог понять. Возможно, я смогу проникнуть в его смысл, писал он. «Поскорее ответь мне и объясни значение сна».

Он видел во сне, что мы стоим на берегу, наполовину промокшие, босые на холодном белом песке. (Что за неправдоподобие: чтобы такая женщина, как я, стояла босой со своим любовником на берегу! Смешно даже думать об этом.) Мы бросаем в воду ракушки и смотрим, как далеко они упадут.