Роман с автоматом

В тот день, ранней весной, в день появления последней моей фотографии, которую мне суждено было увидеть, когда на улицах появлялся первый робкий солнечный свет, а в нашем подвале еще стоял холод, нас нашла мама. До этого она не знала, где мы прячемся, и думала, что сидим у Саши дома. Как правило я старался сам приходить домой к обеду, чтобы не заставлять маму искать нас и не обнаруживать наш тайник. Тогда же я не успел явиться вовремя, мать терпеливо ждала, потом пошла домой к Саше, и, не застав меня там, пошла искать на улице. Но этому предшествовало другое событие: в наш подвал забрела собака.

Это случилось как раз во время нашего «перекура», когда, изрисовав очередную пачку бумаги, мы неторопливо подносили фломастеры ко рту, а потом стучали ими по краям пепельницы. Собака была неопределенной породы, должно быть лохматая дворняга, с примесью какой-то овчаркиной крови. Она была невысокая, кривоногая и грязная, хотя на ее шее сквозь немытые клочья шерсти был виден коричневый ободок ошейника. Саша сразу узнал собаку: она жила в двадцатой квартире и знаменита была тем, что сама ходила гулять. Хозяева, полуспившийся электрик и толстая, вечно пахнувшая дешевым подсолнечным маслом жена просто открывали дверь квартиры и выпускали ее. Собака стояла у лифта и ждала, пока кто-нибудь не поедет вниз. Тогда она заходила в лифт, нюхала узкую щель между дверьми, в которой мелькали этажи, выходила на первом и шла гулять. Нагулявшись, она заходила в дом и ждала на лестничной клетке лифта наверх. Жильцы, как правило, узнавали ее и высаживали на нужном этаже.

Я никогда не заходил с ней в лифт, и если видел, что она дежурит на этаже, ждал, пока придет кто-нибудь другой и уедет с ней. Я панически боялся собак. Я не боялся, что меня укусят, и снисходительно-успокаивающая фраза хозяев «не бойся, она не кусается» нисколько на меня не действовала. Одна мысль о том, что это животное может прикоснуться ко мне, потрогать меня влажным носом или лизнуть отвратительно-розовым шершавым языком, мокрым от клейкой и нестерпимо вонючей слюны, заставляла меня дрожать и наполняла тяжелой, вязкой тошнотой. Ехать с собакой в лифте, чувствовать ее дыхание, движение ее боков, видеть приоткрытую пасть, и все так близко, почти на уровне собственного лица – эти полминуты всегда были для меня тяжелейшим испытанием.

Теперь эта собака зашла в святая святых – наш подвал, наше с Сашей секретное место. Саша радостно заулыбался, подошел к собаке и начал ее гладить. Собака доверчиво смотрела на него, обнюхала его живот, руки и двинулась ко мне. Я отпрянул, поднимая руки вверх, чтобы она не смогла до них дотянуться. Собака, видимо решив, что я с ней играю, попыталась подпрыгнуть, чтобы достать до рук, и если бы Саша не схватил ее за голову и не начал снова гладить, наверняка бы это сделала. Я отошел еще дальше, по-прежнему держа руки поднятыми.

– Ты что, боишься? Не бойся! – подбодрил меня Саша, продолжая гладить грязную шерсть.

– С чего ты взял? Ничего я не боюсь! – Я попытался придать своему голосу как можно больше презрения. – Я не хочу с ней играть, она грязная! И вообще, я знаю, собаки – убийцы!

Саша перестал гладить собаку и посмотрел на меня.

– Не убийцы, ты что! Они друзья человека, и людей спасают!

– Убийцы! – повторил я упрямо. Я впервые испытывал вдохновение.

Грязный, темный лифт, полный собачьего дыхания, шуршащий по спине вонючий хвост, омерзительное тепло животной плоти – никогда, никогда больше не повторится.

– Мама недавно читала в газете, – я понизил голос, – про семью, где жила большая собака. Они ходили гулять с ней каждый день, а потом как-то раз не появились. Сначала никто не заметил, но потом заметили и начали искать. Сломали в доме дверь, зашли. И увидели, что собака съела всю семью.

– Да? – Саша смотрел недоверчиво, руки все еще гладили собачью голову, но все более медленно и механически.

– В газете написали! – повторил я для убедительности. – И эта собака – тоже! Ты думаешь, что она ест? Ее ведь Николаевы не кормят!

Саша внимательно смотрел на меня, в больших черных глазах мелькнуло что-то похожее на испуг. Моя детская голова, неспособная осознавать и взвешивать важные решения, предалась воле спинного мозга, позвоночника, телесных ощущений. Все мое тело в тот момент стало страхом и первой детской ненавистью. Я чувствовал себя канатоходцем, идущим над пропастью, одурманенным, парализованным страхом высоты, гонимым этим страхом вперед, быстрее, быстрее, охраняемым этим страхом, не дающим потерять равновесие.

– Николаевы не кормят, никто не кормит! Вот она и бегает весь день по двору. А в соседнем доме на прошлой неделе ребенок пропал. Маленький совсем, три годика. Мама про это говорила. Ты слышал?

– Слышал, – соврал Саша.

Мать никогда не говорила мне про пропавшего ребенка.

– А у собаки потом, дядя Коля недавно говорил, в тот день на морде была кровь. Представляешь?

Саша внимательно слушал, перестав гладить собаку, которая теперь обнюхивала ящик, на котором лежали стопки комиксов и фломастеры. Главное не дать собаке ко мне подойти.

– Помнишь разоружение? Этих проклятых монстров: дыж, дыж! Помнишь?

– Помню! – ответил Саша.

– Вот и собаку теперь тоже нужно: дыж! – Я быстро указал рукой на железную палку, лежавшую в углу, и поднял ее.

Саша испуганно посмотрел на меня.

– Нет! – сказал он наконец. – Это же Николаевых собака. Это нельзя.

Собака медленно двинулась вглубь подвала, видимо потеряв к нам интерес.

– Ну ладно, давай еще покурим!

Мы сели возле коробки, Саша вручил мне зеленый фломастер, сам взял синий, я снова дал ему и себе прикурить, на этот раз пропустив «ребят». Пока мы молча курили, я прислушивался к движению в глубине подвала. Собака медленно ходила там, то совсем исчезая в темноте, то появляясь, то поворачиваясь к нам и поблескивая глазами. Когда наши глаза встречались, тошнота снова поднималась во мне.

– Сволочь! – произнес я тихо, показывая в сторону собаки. Саша ничего не отвечал. Собака резко метнулась к стенке и залаяла глухим, бухающим лаем, отлетавшим от стен жутковатым эхом. Из угла прошуршало мимо нас и исчезло в бетонной дырке какое-то маленькое, быстрое животное – должно быть крыса.

– Саша, тебе что, не жалко маленького ребеночка? – спросил я, не отрывая глаз от собаки.

– Жалко конечно! – ответил он неуверенно.

– Представь себе: твоего двоюродного братика сожрет собака! – применил я мамин аргумент.

Собака вертелась в темноте, все чаще глядела в нашу сторону. Наши глаза все чаще встречались.

– Или вот: она сейчас прыгнет и сожрет тебя!

Саша посмотрел на меня, потом на собаку. Глаза собаки сверкали в темноте жуткими стеклянными пуговицами, и я понял, что наконец-то нашел правильный подход.

– Видишь, она на тебя смотрит! Собаки, когда так смотрят, всегда потом бросаются на людей! Особенно такие. Она ведь голодная. Она хочет есть!

Саша зачарованно слушал меня. Собака посмотрела на нас и не торопясь двинулась в нашу сторону. Я, чувствуя приближающееся головокружение, повторил еще раз, тише, но так же твердо и уверенно: