Роман… С Ольгой

— Оля, что произошло? — подойдя к ней со спины, останавливаюсь в нескольких шагах. — Ты…

— Оставь меня, — она сводит плечи и формирует слабый горб, мне на обозрение выставляя позвоночник, как частый гребень маленького динозавра. — Иди в машину. Я вернусь через пять минут.

— Где болит?

— Нигде, — к лицу подносит руки, громко всхлипнув и безобразно шмыгнув носом, утыкается в сформированный из собственных ладоней ковш.

— Почему…

— Что «почему»? — снова раскрывается. Опустив плечи, жена вытягивается во весь свой рост и, судя по фигуре, выставляет подбородок, немного задирая нос. — Оставь меня в покое. Что теперь не ясно? Мне нужны жалкие минуты, чтобы просто привести себя в порядок: вытереть рот, лицо, высморкаться, наконец. Будешь стоять и слушать, как меня воротит? Воротит от тебя, от твоего присутствия. Здесь, рядом, возле, на протяжении всей моей никчёмной жизни. Сгинь, Рома! Хочешь на колени встану?

— Я не понимаю, — бухчу под нос, шепчу, завожусь и вынужденно отступаю.

— И не поймёшь.

Намекает, что мне не дано? Тупой. Жестокий. Неконтактный. Не способный на сочувствие.

— Объясни, — настырно предлагаю, выставив себе на пояс руки. — Возможно, я не блещу мозгами, но то, что ты не совсем здорова, очевидно и слепцу.

— Это не то, Юрьев. Выдыхай, но не слишком радуйся! Разводу всё же быть — уважительных причин для откладывания в долгий ящик нет.

Да понял я, что в этот раз она настроена серьёзно. Желает довести задуманное до логического гранд-финала? Уважу и являюсь в е. учий суд или туда, куда укажет.

— Что «не то»? Молотишь чушь и говоришь загадками. Какого чёрта? Ты просила убраться — я убрался. Чего ещё моя душа желает?

— Недалеко, — вдруг с недовольством отвечает.

— Ну, извини, — теперь пришел черёд, похоже, разводить по сторонам руками, — что за два дня не смог найти достойное и комфортное жильё.

— А эту девку зачем привёл?

— Оля, Оля, Оля, — покачиваю головой. — Ты, видимо, кое-что забыла.

— Нет, — она в точности зеркалит мою позу. — Как можно забыть, если муж постоянно, — водит перед лицом раскрытой ладонью туда-сюда, — у меня перед глазами мелькает? Вот он здесь, а вот он… — внезапно поперхнувшись, захлёбывается собственной слюной, давится, кривится, сплюнув в сторону и заправив за ухо волосы, всё же продолжает, — исчезает по причине личных проблем и каких-то неожиданных обстоятельств. Юрьев бегает на свидания. Господи… — запустив руки в волосы, поднимает их, формируя огромное нечёсаное «гнездо».

— Это, что ли, причина?

— Что? — щурится и кривится.

— Это вызвало рвоту? Моя личная жизнь без тебя.

— Личная жизнь, Юрьев? Ты серьёзно? По-твоему, продефилировать с напомаженной сукой под носом у пока ещё жены означает жить полноценной жизнью? Ты хоть оприходовал эту Василису? Попробовал? Или так «девственником» по девкам и остался?

— А ну, закрой рот! — стою, не двигаясь, но тоном и словами угрожаю.

— Закрыть рот и знать своё место?

— Да.

— Ты век не перепутал, парень? — звучит весьма язвительно и крайне ядовито.

— Подталкиваешь?

— Я тебе счастья желаю. Неужели…

Василисе высказал и ей сейчас скажу:

— Я счастлив, Лёля. Счастлив! Решаешь за меня? Марго, я так понимаю, старается? Она транслирует, а ты, как верный приёмник, воспринимаешь. Сказала сделать так, а Оленька, естественно, берёт под козырёк. Лучше бы мой член в рот брала, а не прислушивалась к херне, которую свекровь вещает!

— Ты… Ты… — она почти подпрыгивает, но всё-таки стоит на месте. — Не смей! — с визгом вскрикивает.

— Сравнивать мать с тобой или предлагать тебе закрыть крайней плотью рот?

— Идиот! — жена опять терзает волосы и, отступив назад, резко отворачивается, обращаясь ко мне трясущейся спиной. — У меня задержка, Рома. Почти месяц. Двадцать четыре дня. Знаешь, что это означает?

Сука! Издевается?

— Ты в положении? — как будто даже в стойку становлюсь и подаюсь всей верхней половиной тела на неё. — Беременна?

— Слава Богу, нет, — с издевательским смешком надменно отвечает. — Никаких детей. Эта тема закрыта навсегда.

Я точно слышу, как Лёлька слабо шепчет:

— Этого мне только не хватало. Нет, нет, нет. Никаких маленьких. Лучше смерть.

— Слава Богу? — но я цепляюсь лишь за возглас облегчения, как за жалкую соломинку, которая могла бы нас спасти. — Ребёнок чем виноват? Или…

— Эмоциональность и чувственность не твои сильные черты, Юрьев. Не утруждайся и перестань бить на жалость. Дети — не панацея от всех болезней, физических или душевных, и уж тем более не суперклей, способный собрать в кучу то, что на мелкие кусочки давным-давно разлетелось. Да, я говорю: «Слава Богу», потому как воспитывать малыша в семье, в которой отец с матерью находятся в непримиримом вечном конфликте и не способны ужиться на жалких ста квадратных метрах, заведомо обречь ни в чем неповинного на вечные муки и адову каторгу. Мы были бы ужасными родителями, Юрьев. К тому же, я курю и под настроение позволяю себе пропустить бокал вина, а ты…

— А я убийца! — перебиваю, первым рявкнув, чтобы только не слышать это же словечко, выплюнутым из Ольгиного рта.

— В любом случае, тест показал отрицательный результат, а тошнит меня потому, что укачало. Бешеная скорость, сумасшедший водитель и агрессивная езда. Смешать и не взбалтывать. Я зачиталась, а когда подняла голову и посмотрела, то…

— А задержка?

— В книжках, написанных квалифицированной в этих вопросах Марго, подобное проходит под кодовым название «ранняя менопауза».

— Тебе тридцать восемь и…

— Хм! Боже, как же ты подкован, Юрьев, — недовольно хмыкнув, нескрываемо язвит жена. — Слыхал про истощение яичников в двадцать пять?

— Перестань!

Я знаю, что мы сможем. Нам стоит только захотеть.

— Я записалась на приём к гинекологу. Он подтвердит — тут без сомнений. Поэтому…

— Чтобы не укачивало, садись, чёрт тебя дери, вперёд! — не дав ей договорить, мгновенно предлагаю. — Потом поговорим.

— Всё уже нормально, — она обходит, толкаясь в мою грудь плечом. — Всё будет хорошо, — я чувствую прикосновение её прохладных пальцев, которые порхают над моей правой рукой и задевают обручальное кольцо. Ольга всхлипывает. Я знаю, Лёля сожалеет, хоть и не показывает вида, старается держаться молодцом и колоться не прекращает, не обращая внимания на возможные последствия и сочащиеся сукровицей раны. — Родители заждались, Рома. Поехали.

— Садись вперёд…

У отца завтра день рождения. Мы с женой приглашены на праздник, который Марго назвала пиром во время чумы. Однако забить на чествование отец семье не позволяет. Так и сказал в нашу последнюю встречу:

«Я не я буду, если не подниму один бокал крепленного вина за здоровье пока еще не приставленного раба божьего Игорька».

Там за городом нам с Олей светит очень плодотворное общение с предками на протяжении двух полных дней и обязательная ночёвка в комнате с одной полуторной кроватью. Да! Так уж вышло, что скромный дачный домик за годы нашего владения не приобрел законченный вид и не облагородился комфортом. Типовое одноэтажное строение — слава Богу, что не деревянное — с общей комнатой, небольшой кухней, двумя спальнями и огромной верандой, где будет накрыт круглый стол и выставлен покрывшийся средневековой копотью пузатый самовар. Вишневые, яблочные и абрикосовые прутики, добавленные в бурлящий кипяток, придадут колорита и, конечно, аромата напитку, который отец считает своим фирменным блюдом. Мы будем веселиться и праздновать, не вспоминая, как тяжело он болен, и не считая мгновения до разлуки, предначертанной грёбаной судьбой…

— Как доехали? — отец цепляет ручку кошачьей переноски и стягивает Пашку с заднего сидения.

— Нормально, — я же забираю вещи Оли.

— Как она? — кивком указывает на удаляющиеся фигуры матери и Лёли. — У них опять идиллия? Красивые, чёрт возьми, гадюки. Со спины выглядят, как родные сёстры. Ритка-Ритка, как ты хороша. Обожаю доченьку, в особенности, миленькие поцелуйчики в полысевшее темечко. Она настроена на ласку?

— Да, — сообщаю скупо, без деталей.

Врать-то не умею!