Роман в лесу
Шрифт:
— О, ни в коем случае, — ответил маркиз, — она интересует меня более, чем когда-либо; настолько, что, право же, любая охрана не кажется мне чрезмерной, и я прошу вас, Ла Мотт, не допускать к ней даже прислугу без того, чтобы видеть их своими глазами. Достаточно надежна комната, где она содержится?
Ла Мотт заверил его в этом, но попросил перевезти ее на виллу как можно скорее.
— Если она каким-либо способом все же вздумала бы улизнуть, — сказал он, — я знаю, как вы будете недовольны и чего мне следует от вас ожидать. Эта мысль держит меня в постоянной тревоге.
— Сделать это сейчас невозможно, — сказал маркиз, — оставить ее здесь вернее, и вы напрасно беспокоите себя мыслью о ее бегстве, если комната ее действительно так надежна, как вы говорите.
— У меня не может быть никаких
Ла Мотт не видел в этом необходимости, и они порешили, что слуга вернется домой.
Побеседовав около получаса с Ла Моттом, маркиз покинул аббатство, и Аделина увидела это со смешанным чувством недоумения и переполнявшей ее благодарности. Каждую минуту она ожидала, что ее призовут вниз, и старалась приготовить себя к тому, чтобы выдержать присутствие маркиза. Она прислушивалась к каждому звуку снизу, и всякий раз, как в коридоре раздавались шаги, сердце ее учащенно билось при мысли, что это Ла Мотт, который отведет ее к маркизу. Это мучительное состояние длилось так бесконечно, что ей уже было невмоготу выносить его, как вдруг она услышала под окном голоса и, подойдя, увидела, что маркиз уезжает. В первый момент она отдалась чувству радостной благодарности, переполнившей ее сердце, но затем попыталась обдумать это событие, которое после всего, что произошло, было поистине странно. Оно в самом деле представлялось совершенно необъяснимым, и после долгих бесплодных попыток истолковать его она оставила этот предмет, решив убедить себя, что отъезд маркиза может предвещать только что-то хорошее.
Время обычного визита Ла Мотта приближалось, и Аделина ждала его с трепетной надеждой услышать, что маркиз отказался от своих преследований; однако Ла Мотт был молчалив и угрюм, как обычно, и Аделина лишь в последнюю минуту, когда он уже покидал ее комнату, нашла в себе мужество спросить, скоро ли ожидают маркиза вновь. Ла Мотт, уже отворив дверь, чтобы уйти, ответил: «Завтра», — и Аделина, скованная страхом и деликатностью, поняла, что ей не удастся ничего узнать о Теодоре, не задав прямого вопроса. Она выразительно посмотрела на Ла Мотта, показывая тем, что хотела бы еще о чем-то спросить, и он остановился; однако Аделина, вспыхнув, молчала, пока он снова не сделал движения к двери; только тут она слабым голосом попросила его вернуться.
— Я хотела бы спросить, — проговорила она, — о том несчастном молодом человеке, который навлек на себя гнев маркиза, пытаясь услужить мне. Упоминал ли о нем маркиз?
— Упоминал, — ответил Ла Мотт, — и ваше равнодушие к маркизу нашло теперь полное объяснение.
— С тех пор как я принуждена испытывать неприязнь к тем, кто меня оскорбляет, — сказала Аделина, — право же, мне можно позволить быть благодарной тем, кто мне помогает. Если бы маркиз заслуживал моего уважения, он, вероятно, располагал бы им.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал Ла Мотт, — об этом молодом герое, который, кажется, до того смел, что поднял руку на своего командира, прекрасно позаботились, и я не сомневаюсь, он скоро почувствует цену своего донкихотства [81] .
Негодование, горе и страх боролись в душе Аделины; она считала недостойным себя дать случай Ла Мотту еще раз произнести имя Теодора; и все же мучительная неопределенность заставила ее спросить, слышал ли он о нем с тех пор, как его увезли из Ко.
81
С. 184 …своего донкихотства. — Хотя ко времени действия романа «Дон Кихот» (1605–1615) был уже опубликован, однако слово это как нарицательное еще не вошло во французский язык.
— Да, — сказал Ла Мотт, — он был благополучно доставлен в свой полк и останется там под арестом, пока маркиз не приедет, чтобы выступить его обвинителем.
У Аделины не было ни сил, ни желания расспрашивать дальше, и, когда Ла Мотт покинул ее комнату, она предалась отчаянию, им усугубленному. Хотя в сообщенных Ла Моттом сведениях не было
ничего нового (ибо то, что она от него услышала, лишь подтвердило ее прежние опасения), на сердце у нее стало еще тяжелее, и она поняла, что бессознательно теплила слабую надежду, что Теодор как-нибудь сумеет бежать до того, как его доставят на место назначения. Теперь же все надежды развеялись; он испытывает все муки тюремного заключения и терзается страхом за свою жизнь и за безопасность ее, Аделины. Она рисовала себе темный и сырой подземный каземат, где он лежит, прикованный цепями, бледный от слабости и горя; она слышала его голос, трепетом наполнявший ее сердце, он звал ее по имени и возводил глаза к небу в немой мольбе; она видела горькую гримасу на его лице и слезы, струившиеся по щекам; ей вспоминалось при этом его великодушие, которое и сбросило его в пучину несчастья, она знала, что ради нее обрек он себя на муку, — и ее горе перешло в глубокое отчаяние, слезы иссякли, и она погрузилась в безмолвное оцепенение.Наутро приехал маркиз и, как накануне, быстро уехал. Затем прошло несколько дней, он не появлялся; но однажды вечером, когда Ла Мотт и его жена сидели, по обыкновению, в гостиной, он прибыл, некоторое время беседовал с ними на общие темы, но мало-помалу впал в задумчивость и после паузы вдруг встал и отвел Ла Мотта к окну.
— Я желал бы поговорить с вами наедине, — сказал он, — если вы располагаете временем; если нет, отложим до другого раза.
Ла Мотт, заверив его, что совершенно свободен, хотел было пройти с ним в другую комнату, но маркиз предложил прогуляться по лесу. Они вышли вместе и, дойдя до уединенной поляны, где под раскидистыми ветвями буков и дубов, сплетавшихся над нею, гуще становились сумерки и торжественней мрак, маркиз повернулся к Ла Мотту и сказал:
— Ваше положение незавидно, Ла Мотт; это аббатство — унылое место для человека, как вы, любящего общество, имеющего также все данные быть его украшением.
Ла Мотт поклонился.
— Желал бы я, чтобы в моей власти было вернуть вас свету, — продолжал маркиз. — Знай я подробности той истории, которая вас исторгла оттуда, мое вмешательство, полагаю, могло бы сослужить вам службу. Кажется, вы упоминали, что это было дело чести.
Ла Мотт молчал.
— Впрочем, я вовсе не желал бы опечалить вас… и не банальное любопытство причина моих расспросов, но искреннее желание дружески помочь вам. Вы уже говорили мне о некоторых частностях постигшего вас несчастья. Думаю, что широта вашей натуры привела к таким тратам, которые вы попытались возместить игрой [82] .
82
С. 185 …попытались возместить игрой. — Карточная игра и ее разрушительное влияние на личность и семью — одна из популярных тем романов того времени.
— Да, милорд, — сказал Ла Мотт, — это правда; я растратил большую часть огромного состояния, потакая своей слабости к роскоши, а затем прибег к недостойным средствам, чтобы возвратить его; однако же избавьте меня от этой темы. Я хотел бы, насколько это возможно, забыть о деле, которое должно запятнать меня навеки и, боюсь, милорд, жестокие последствия которого смягчить не в вашей власти.
— Возможно, тут вы ошибаетесь, — возразил маркиз, — не следует упускать из виду мое влияние при дворе. Не пугайтесь, я не собираюсь строго попрекать вас, я вовсе не склонен осуждать ошибки ближних. Мне отлично известно, что такое оступиться в случае крайней необходимости; думаю, Ла Мотт, отныне вы найдете во мне друга.
— Я это вижу, милорд.
— И если вы вспомните, что я простил некое недавнее дело…
— Это правда, милорд; и позвольте мне сказать, я способен оценить ваше великодушие. Дело, на которое вы намекаете, далеко превосходит все самое дурное в моей жизни… и то, что я должен рассказать, поэтому не унизит меня еще больше в ваших глазах. Растратив большую часть моего состояния на роскошь и удовольствия, я обратился к игре, чтобы благодаря этому получить средства для продолжения привычной жизни. Некоторое время мне везло, и я мог жить, как жил прежде; обнадеженный сверх самых радужных ожиданий, я продолжал удачливо играть.