Роман в социальных сетях

«И когда-нибудь нужно понять, что слова даны не для того, чтобы выражать мысли, а для того, чтобы их скрывать», — подумал при этом Авдей Каллистратов.

«Меня от вас тошнит! — оценила их дуэт «Дама с @». — Только ленту засоряют!»

«Бездельники, — поддержала «Зинаида Пчель». — Работать не хотят, вот и умничают».

Сидор Куляш был на короткой ноге с руководством, ценившим его журналистскую хватку. Он считался генератором идей, способным из всего извлекать выгоду, и благодаря этому числился на канале незаменимым.

— Жизнь сама подскажет, что взять, — забросив ногу на ногу, учил он. — Надо лишь пристально в нее вглядываться.

— По этой части у тебя талант, — соглашались с ним. — У тебя собачий нюх на нашу собачью жизнь.

Начальство явно выделяло Куляша из коллектива, и когда ему пришла мысль сделать репортаж о «Раскольникове», его выслушали за закрытой дверью.

— Из этого выйдет неплохой сюжет, — рассказал он историю киллера. — Тут и мораль, и триллер — народу понравится.

— В самом деле? Ну что же, займитесь этим.

И Сидор Куляш занялся. Он предложил «Раскольникову» переписку. «Заочное интервью», — пояснил он. Из группы «Раскольникова» уже исключили, так что сообщение для него Сидор Куляш оставил на всякий случай, авось зайдет. Кроме того, он поинтересовался, кто еще, как «Дама с @», вел с киллером личную переписку. Таковых не оказалось. Однако Сидор Куляш не отчаивался, собирая информацию, где только можно. Он разослал всем членам группы вопросы, среди которых были и такие:

1) Считаете ли вы, что подобные «Раскольникову» составляют необходимую часть рода человеческого? Заложена ли тяга убивать в их генетике, как первородный грех? Или она развивается под влиянием общества?

2) Исключение из виртуальной группы — символический жест, сродни гражданской казни. Не раскаиваетесь ли вы в содеянном? Будь вы присяжным в суде, смогли бы вы вынести «Раскольникову» смертельные приговор?

Сидор Куляш называл подобные опросы «зондажом общественного мнения».

«Олег Держикрач» ответил развернуто, подтверждая каждый пункт ссылками на учебники по психопатологии и экскурсами в историю. «Ульяна Гроховец» и «Иннокентий Скородум» ограничились односложными «да» и «нет», а «Зинаида Пчель» отделалась категоричным: «Идите к черту!»

«По-моему вы сильно рискуете, — написала «Дама с @. — Сначала вы предложили его исключить, теперь хотите на нем нажиться. Похоже, «Раскольников» человек ранимый, вдруг обидится? Смотрите, никакой администратор не запретит ему вас разыскать».

«Кому помешают десять минут славы?» — отшутился «Сидор Куляш».

«Какая слава у убийцы! — возмутилась «Аделаида». — Кто захочет его знать! И зачем ему известность?»

«Ой, только не надо этого, я вас умоляю! Каждый мечтает попасть на телевидение».

«Не любите вы людей, «Сидор Куляш». Презираете…»

«Почему? Люблю. Просто мама в детстве учила меня говорить правду».

«И быть храбрым», — гнула свое «Дама с @».

«На том стоим!»

Но в глубине Сидор Куляш испугался: «Сумасшедший же…» Он хотел даже отказаться от своей затеи, но, представив недоумение начальства, понял, что отступать некуда. «Прямо хоть пистолет покупай, — покрылся он потом. — И в подъезд заходи, да оглядывайся».

Раньше Сидор Куляш не задумывался о смерти. «О жизни надо думать, — отмахивался он. — А смерть сама о себе подумает». Но теперь эти слова показались ему пустыми и ничтожными, не способными ни утешить, ни защитить. «Надо бы в церковь, — промелькнуло у него. — Там же по этой части». Но потом вспомнил, что в церкви никогда не был, что всегда смеялся над ее рецептом спасения, и ему стало невыносимо грустно.

— Давай заведем детей, — обнял он жену, когда они, наконец, встретились в постели. — Мальчика и девочку.

— При условии, что рожать будешь ты, — отстранилась она. — Ну, дорогой, какие дети? Мы же договаривались сначала наладить жизнь.

— Да, договаривались…

Сидор Куляш вспомнил их разговор, состоявшийся вскоре после свадьбы, и подумал, что с тех пор прошли годы, проведенные ею среди банковского персонала, что, пробившись в его среднее звено, она метит теперь в топ-менеджеры.

«А директором все равно не станешь, — пробубнил он, слушая сонное посапывание. — Станешь старухой». Он вдруг вспомнил отца, променявшего его на бумажки — акции, векселя, облигации, которым отдавал все время, вместо того, чтобы проводить его с сыном, и подумал, что теперь банк отнимает у него любовь, точно положив ее на депозит. Сидор Куляш, не мигая, смотрел на спящую жену, и ему были ненавистны ее сплетни про сослуживцев, корпоративные посиделки и бесконечное обновление гардероба, которые входят в офисную жизнь. Раньше он ждал ее допоздна, не сомкнув глаз, но она возвращалась уставшая, чужая, быстро раздевалась и, едва клюнув в лоб, отворачивалась к стене. А он еще полночи глядел в темневший потолок и, глотая обиду, думал, что у нее своя жизнь, и единственный выход для него наладить свою.

«Почему каждый следующий муж хуже предыдущего, а каждая следующая жена — лучше? — поднявшись с постели, вынес он раз под утро тему для обсуждения. — Как после этого говорить о равенстве полов?»

Он подождал с час, но комментариев не последовало. И вдруг его охватил страх. ««Раскольников»! — вспомнил он. — Чертов репортаж! Может, и правда, зря связался? Но за что меня убивать? Это же работа. Такая же как у него».

Когда-то Сидор Куляш спал как убитый, а просыпался с трудом, будто возвращался с того света. Эта привычка дорого ему обходилась, а в юности едва не стоила ему диплома. Утреннюю лекцию в университете он обычно просыпал, но на последнем курсе ее часы выпали строгому профессору с острой, клинышком, бородкой. Он был «грозой студентов», которого на экзаменах боялись, как огня. Сидор дважды делал попытку получить в зачетку его подпись, и оба раза неудачно. «Невежество, — возвращал ее профессор, вздернутой бородкой указывая на дверь. — И как вы только к нам поступили». Предмет был профилирующим, и перед Сидором замаячило отчисление. Он долго подбирал слова, прежде чем пожаловаться отцу.

— Почему сразу не обратился? — нахмурился тот.

— Надеялся, справлюсь…

А потом был звонок ректору, неловкая поза профессора, пришедшего принимать экзамен на дому — дело представили так, будто Сидор заболел, — непрерывное щебетание матери в прихожей: «Ну что вы, профессор, какие тапочки, это большая честь для нас…», шарканье придвинутого к кровати стула: «Когда на лекциях вы сидите, я стою, когда вы лежите, я позволю себе сесть», и виноватая улыбка, сползавшая на безжизненно повисшую бородку: «Что же вы сразу не сказали, что больны, ну, поправляйтесь, поправляйтесь…», а в промежутке вопросы, напомнившие классику: «Не Париж ли столица Франции?», и быстро вынесенный вердикт: «Отлично, надеюсь, моя экзекуция не слишком вас утомила». А потом, уже под одеялом, куда не проникал свет, была животная радость, смешанная со стыдом, и гулкие удары сердца, заглушавшие голоса в прихожей: «Может быть, чаю?» «Нет-нет, спасибо, дела», и уже после, когда хлопнула дверь, стук пальца по одеялу: «Вылезай, дорогой, все кончилось… Ты доволен?»

Этот домашний экзамен стоил Сидору всех пропущенных лекций.

Но крепкий сон остался в прошлом. Теперь Сидор Куляш сидел перед монитором и размышлял о том, каким боком выйдет ему репортаж о «Раскольникове». Воображение рисовало ему страшные картины, когда человек с аватарой окровавленного топора потребует у него ответа, у Сидора дергалось веко, но вскоре он взял себя в руки. «Нервы разошлись, — снова юркнул он в постель, накрывшись с головой одеялом. — А все чертова группа, надо с ней закругляться».