Роман

— Мы не измеряем талант писателя фунтами написанных книг. Если бы это было так, то сэр Вальтер Скотт стоял бы неизмеримо выше Гюстава Флобера, с чем трудно согласиться. Крейна можно также поставить в один ряд с англичанином Э. М. Форстером, который написал очень мало, но заметно выделялся среди писателей своего времени, особенно в сравнении с таким напыщенным типом, как Хью Уолпол. Крейн горел ярким пламенем, Синклер Льюис чадил, так и не познав огня.

Следующий вопрос, прозвучавший из уст взволнованной женщины, тоже был интересным:

— В четверку, которую вы с презрением отвергаете, попали лауреаты Нобелевской премии, которыми мы очень гордимся. Как вы считаете, каким образом это характеризует ваше мнение о них?

— Думаю, что это в гораздо большей степени характеризует Нобелевский комитет, чем меня. — К счастью, разразившийся смех растопил лед и позволил мне парировать дальнейшие вопросы, сохраняя в зале дружескую атмосферу. В нескольких случаях я с готовностью соглашался:

— Вы правы. Мои суждения на этот счет либо плохо продуманы, либо ошибочны, и я, конечно же, не буду навязывать их.

Но, опираясь на опыт, приобретенный в долгих дебатах с Девланом, я продолжал отстаивать свой выбор, причем так, что большую часть времени аудитория смеялась вместе со мной. Моя речь звучала убедительно, но не высокомерно и к какой-то момент даже вызвала значительное расположение зала, когда я признал:

— Понимаю, что далеко захожу в своих суждениях и предсказаниях, но мне хочется, чтобы вы запомнили еще одну мою фразу: «Пицца никогда не придется по вкусу в Соединенных Штатах. Слишком много теста».

Лекция закончилась аплодисментами. Публика решила, что раз я не стал требовать от нее отказаться от любви к четверке Нобелевских лауреатов в угоду другой четверке, чьи книги были такими занудными, что немногие дочитали до конца даже одну из них, то ко мне можно отнестись как к молодому дарованию с собственными взглядами. Они заключили также, что из меня, наверное, выйдет неплохой преподаватель.

Но подлинное удовлетворение я испытал, когда один из присутствующих репортеров написал блестящий отчет о лекции и ее обсуждении, который не замедлил попасть на страницы газет под заголовком «Он сказал, кто хорош и кто плох». Забавная статья с фотографиями восьми названных писателей и того, кто их назвал, была перепечатана другими изданиями и вызвала оживленную дискуссию, вынесшую Мекленбергский колледж и меня в заголовки газет.

Затем шум поутих, но в 1982 году телекомпания Филадельфии устроила ток-шоу, на котором на меня нападали трое критиков, отстаивавших традиционные ценности. Но остроумие и манеры, которым меня научили в Колумбийском университете, помогли мне отразить эти нападки. Передача получилась интересной и была показана впоследствии по государственному телевидению.

Вторая передача на радио зимой 1983 года прошла без острот и едких замечаний. На радиостанции Аллентауна решили, что раз я преподаю в соседнем Мекленберге, то должен больше заниматься своим земляком — популярным писателем Лукасом Йодером, и подготовили получасовую передачу, в которой я — в качестве молодого выскочки — и степенный Йодер отвечали на вопросы женщины-профессора филологии из Брайн Мауер.

В том, что передача удалась, не было ничего удивительного. Если не качество его книг, то объемы их продаж заставляли меня благоговеть перед Йодером, с которым я прежде не встречался. Поэтому я не позволил себе встать в позу юного янычара с дурными манерами и наброситься на обожаемого писателя. Уже где-то в середине передачи я признался себе, что мне нравится этот старый гусь, который знает, как надо преподносить себя публике. Но умненькая профессорша жаждала крови, и вскоре из ее уст прозвучало:

— Очевидно, мистер Стрейберт, если применять те же мерки, что и к четырем отвергнутым вами Нобелевских лауреатам, то вам наверняка придется отмести и вашего соседа Лукаса Йодера, который относится к той же самой категории.

— Когда моим соседом является человек, проделавший такой путь, я не могу опускаться до мелких придирок, — сказал я с улыбкой. — Мистер Йодер чертовски хороший писатель.

— Но не вашего типа?

— Должен признаться, мне импонируют новые и более смелые подходы. Но я снимаю шляпу перед всяким, кто способен написать пять хороших романов. Такое бывает не часто.

— Считайте, что их шесть, — заметила женщина. — Мистер Йодер сообщил мне, перед тем как мы собрались здесь, что он работает над следующей книгой из этой серии.

— Секстет, — воскликнул я, впервые использовав это слово применительно к книгам. — Надеюсь, их ждет большое будущее в этих местах.

— А в других местах? — быстро спросила ведущая в надежде втравить меня в перебранку.

Но из этого ничего не вышло, потому что Йодер опередил меня:

— Полагаю, что книга сама находит свое место и живет своей собственной жизнью. Мне бы не хотелось пророчествовать о том, что случится со мной, и я уверен, что профессор Стрейберт тоже не захочет подвергать себя такому испытанию. — Затем добавил, подмигнув: — Я нахожу, что профессора недалеко ушли от писателей в своих предсказаниях относительно того, какая из тем переживет свое время. Но дайте им полсотни лет, и они вынесут правильный приговор. — Прежде чем кто-либо из нас успел вставить слово, он заключил: — Правда, через пятьдесят лет на сцену выйдут другие критики, чтобы пересмотреть все предшествующие оценки. Думаю, что я еще увижу возрождение Диккенса, в котором признают одного из подлинно великих, Стрейберт.

— Что ж, может быть, — согласился я.

Передача завершилась в обстановке подлинного дружелюбия, чему немало способствовали заключительные слова женщины-профессора из Брайн Мауер:

— Уважаемые слушатели, вы были свидетелями необычно галантной беседы радикального молодого человека, знающего, куда он идет, и известного писателя старшего поколения, знающего, где он побывал.

— И проницательного профессора, который знает, как заставить нас разговаривать, не хватая друг друга за глотку. Это была честь для меня — находиться сегодня здесь, — заметил я.

Йодер молча улыбнулся в знак согласия своей хитроватой улыбкой.

В конце концов после первого публичного выступления я привлек к себе внимание в стране и познакомился со знаменитым земляком Лукасом Йодером. Но самым неожиданным результатом его стало письмо, пришедшее из Нью-Йорка от женщины, имени которой я никогда не слышал. Оно было от Ивон Мармелл из «Кинетик пресс» и гласило:

«Уважаемый профессор Стрейберт! Как многие другие, я с большим интересом следила за ходом обсуждения лекции, которую вы прочли в Мекленбергском колледже, и пришла к выводу, что вполне разделяю ваши взгляды на сущность романа. Если вам случится быть в Нью-Йорке, я надеюсь встретиться с вами за ленчем и поглубже вникнуть в ваши идеи. Такой обмен мог бы оказаться полезным и для вас. Пожалуйста, позвоните мне».