Романтические приключения Джона Кемпа
Шрифт:
И, выскользнув из моих рук, она внезапно исчезла, как будто пропала сквозь стену.
В каком-то бреду я дошел до своей комнаты — и остановился посреди нее: в конце коридора послышались шаги — это был он. Я схватил остро отточенную рапиру — о, я был готов отпарировать нападение всего мира! Он остановился в дверях. Я опустил оружие, — он был безоружен, — и сказал презрительно:
— Входите. Неужели вы думаете, что я нападу на безоружного?
— Разве? — он высоко поднял брови. — Но я не очень-то верю в английское благородство.
И обойдя стол, он вытащил небольшой револьвер из кармана, небрежно положил
— Да и вы едва ли поверили бы в благородство "проклятого" ирландца, — иронически произнес он.
— Нет, я просто считаю, что управляющий поместьями дона Риэго едва ли осмелится убить гостя в этом доме — родственника и друга хозяев, — проговорил я.
— А вы думаете, что друг и даже родственник Риэго избежал бы виселицы за убийство дона Патрицио О’Брайена, одного из коронных судей при морском трибунале, члена совета, прокурора святейшей церкви…
— Главного начальника воров и грабителей, — добавил я.
Он только небрежно отмахнулся.
— А, все средства борьбы с вами, англичанами, хороши! Если б просто было пойти грабить — я, вот как сейчас стою перед вами, пошел бы на это. — Его голос внезапно зазвучал ненавистью: — И вы… вы, несчастный нищий английский мальчишка, смеете становиться мне поперек дороги! Вы… появившийся черт знает откуда… Как! Значит мне уступить? Из-за каприза девчонки! Мне — мужчине!
— Но я не очень-то верю в английское благородство
Он отошел к окну, очевидно, чтоб успокоиться. Рапира и пистолет лежали на столе. Одним взмахом руки я мог бы избавиться от этого человека. Но он стоял спиной ко мне — и его неосторожная небрежность совершенно обезоружила меня. Он снова обернулся и удивленно посмотрел на меня, как будто забыл обо мне.
— Нет, вы сошли сума, — внезапно сказал он. — Вы потеряли разум. Вы не понимаете, вы не можете понять, что значит мужская любовь, вы с вашими телячьими нежностями! Глупец, несчастный маленький глупец! Да, я ведь годами дышал этим воздухом, и только для этого жил, работал…
— Интриговал и подличал, — перебил я.
Это его отрезвило.
— Я взрослый человек, а вы почти мальчик, — произнес он, — и ваша любовь перед моей, как… как…
Его глаза остановились на хрустальном графине — и одним взмахом он сбросил его на пол. Осколки веером рассыпались по паркету.
— Как вот это, — докончил он.
Несколько минут мы молчали. Потом он заговорил неожиданно-спокойным, почти вкрадчивым голосом. Он говорил, что, конечно, не придает значения пустячной интрижке между ребятами, что он мог бы засадить меня в тюрьму…
— В тюрьму?! — крикнул я.
— Да, вы еще не знаете, что способен сделать на Кубе Пат О’Брайен. Но я… Я предлагаю вам другой выход. Вы в таком возрасте, что вам пора начать свою карьеру. Вы неправильно — слышите, совершенно неправильно — поняли отношение к вам доньи Серафины. Конечно, в вашем возрасте… Я предлагаю вам бросить все это, и сейчас же уехать в Мексику.
Мне показалось, что он сошел с ума или издевается
надо мной, но он спокойно продолжал:— Сегодня в ночь одна из моих шхун отправляется туда. Я дам вам возможность уехать.
Его спокойствие отрезвило и меня. Я стал внимательно слушать. Речь шла о том, чтоб отвезти какие-то важные бумаги испанскому коменданту Тамаулипаса. Там найдут для меня какое-нибудь хорошее место в королевских войсках. Я был родственником Риэго. Я смогу сделать большую карьеру. В голосе О’Брайена слышались добродушные нотки. Он дал мне понять, что делает это не из любви ко мне, — о, нет! — но ради… ради той, которая отнеслась ко мне со свойственной женщинам добротой — о, ничего больше, вы сами должны это понять! — он даст мне эту возможность. Мне показалось, что в его глазах мелькнуло просящее выражение. Только страстная любовь и ревность могли заставить этого человека пуститься на такую сложную игру. Но я не выдал себя и, сдерживая гнев, спросил:
— А когда вы хотите меня отправить?
— О, немедленно. Сегодня. Сейчас!
— И ни с кем не прощаться.
— О, конечно! Это в ваших же интересах!
Он говорил уже совершенно спокойно.
— Я рад, что вы понимаете ваше положение. Вы далеко пойдете на королевской службе по рекомендации самого О’Брайена. Только одно условие, — он вынул из кармана лист бумаги и перо, — вам нельзя никого видеть. Но вы должны написать. Донья Серафина несомненно поинтересуется. Кузен, и потом… Дону Бальтасару я сам объясню… Я вам продиктую: ради своей будущей карьеры, жаждая всей душой принять участие в жизни, вы с радостью принимаете предложение сеньора О’Брайена. Она поймет.
— Да-а, она поймет! — проговорил я.
— Ну, вот. И это вы должны написать по прибытии в Тамаулипас. Вы должны дать мне слово написать, а ваше слово…
— Клянусь небом, сеньор О’Брайен! — крикнул я с невыразимым презрением. — А я-то думал, что вы хотите заставить ваших мерзавцев перерезать мне горло во время плавания. Если б я согласился уехать, я не заслужил бы лучшей участи!
Он вздрогнул. Я тоже весь дрожал от бешенства. Секунду мы смотрели друг на друга, потом он провел рукой по лбу.
— Какой дьявол сидит в вас, парень? — проговорил он. — Я кажется делаю одни ошибки.
Он подошел к маленькому окну и, высунувшись, крикнул:
— Шхуна сегодня не пойдет.
Очевидно несколько его головорезов стояли под окном на страже. Их ответа я не слышал, но через минуту он сказал отчетливо:
— Отдаю в ваши руки этого шпиона.
Потом он вернулся к столу, сунул пистолет в карман и небрежно обратился ко мне:
— Глупец! Я заставлю вас еще молить о смерти.
— Вас я еще разоблачу когда-нибудь. Теперь я о вас все знаю!
— Что? — бросил он через плечо. — Вы разоблачите? О, только не вы — и знаете почему? Потому, что мертвые не разговаривают.
И круто повернувшись, он вышел в коридор, где в густую тьму уже просачивались отблески рассвета.
Глава V
Следующий день показался мне сплошной паузой, затаенным дыханием надвигающихся событий. Я никого не видел. Серафина не выходила, в комнату Карлоса меня не пустили — ему было совсем плохо, — О’Брайен занимался у себя в комнате. Отец Антонио, проходя мимо меня, одними губами шепнул: