Романтические приключения Джона Кемпа

Мы ясно видели бородатые искаженные лица лугареньос. Но и они нас видели достаточно ясно: яркий свет факелов освещал наши лица.

— Около меня вы в безопасности, — повторил дон Бальтасар.

Вдруг я увидел, как один из лугареньос отделился от толпы и начал красться к воротам. У него через плечо висел мушкет, отнятый у часового. Я узнал его. Это был пират со сломанным носом, попробовавший моего кулака.

Дон Бальтасар протянул руку — и толпа попятилась назад. Я не понимал, отчего он не велит неграм разогнать этот сброд выстрелами.

— Смотрите на инглеса, — послышался ропот, и все закричали наперебой: — Эсселенсия, выдай нам инглеса!

Дон Бальтасар внезапно помолодел лет на десять. Он выпрямился во весь рост.

— Безумцы, — начал он без всякого гнева.

— Он сейчас выстрелит! — заорал где-то в галерее голос Кастро.

Я увидел красный огонь под воротами. Пират со сломанным носом выстрелил в меня. Звук выстрела затерялся под сводами ворот. Рука дона Бальтасара как будто двинула меня в сторону. Потом я почувствовал тяжесть его тела у меня на плече, и не мог понять, что случилось, пока он тихо не проговорил:

— Молитесь за меня, господа! — И отец Антонио принял его в свои руки.

Секунду после выстрела внизу стояла мертвая тишина. Вдруг толпа взвыла, как один человек, и Серафина пронзительно крикнула:

— Отец!

Священник, опустившись на одно колено, поддерживал серебряную голову старика. На тонкие черты лица уже легло спокойствие смерти. Дон Бальтасар спас мне жизнь. Его дочь бросилась на труп. О’Брайен, прижав руки к вискам, стоял неподвижно.

Епископ выполз откуда-то, как черепаха, и дрожащим голосом произнес отпущение грехов. И после этого вдруг поднялся невообразимый шум. Негры дали залп по толпе, и лугареньос, потрясенные неожиданной катастрофой, врассыпную бросились бежать. Служанки тихо визжали, бегая по галерее, растрепанные, обезумевшие. О’Брайен проскочил мимо меня, бормоча что-то, как сумасшедший. Я не помню, кто сунул мне в руки мушкет, как я очутился среди визжащих, орущих, ревущих людей и успел еще двумя здоровенными ударами приклада кого-то уложить на месте. С диким воем толпа бросилась к воротам, и через несколько минут двор был пуст. Шапки, лоскуты разодранных плащей, ножи валялись на камнях. Три человека лежали без движения, и тусклый свет фонарей освещал их бледные лица.

Я очутился среди визжащих, орущих, ревущих людей… Внезапно я вспомнил с содроганием о Серафине, прильнувшей к трупу своего отца. Отчаяние охватило меня: как она меня ненавидит теперь! Я готов был ринуться вслед за толпой, отдаться ей на растерзание. Но я поднял глаза и увидел О’Брайена.

Он стоял прислонившись к стене, как будто охваченный смертельным недугом. Никто не видел нас. Он поднял на меня глаза — быстро сунул обе руки в карманы. "Пистолет!" — подумал я, бросился вперед и, схватив его за руки, изо всей силы прижал к стене. Молча он стал вырываться. Завязалась беззвучная борьба. Он оказался гораздо сильнее, чем я думал, но я-то наверняка был ему под пару. Я боялся выпустить его руки, хотя желание схватить его за горло душило меня. Он яростно отбивался, пытаясь вынуть руку из кармана, не спуская с меня глаз. Внезапно я услышал свистящий звук. Я поднял глаза и увидел, что Томас Кастро крадется по двору и за спиной О’Брайена делает мне странные звуки здоровой рукой, а клинок его обрубленной руки зловеще нацелен в спину О’Брайена.

Я очутился среди визжащих, орущих, ревущих людей…

Как я мог держать человека, чтобы его в моих руках убили из-за угла, в спину ножом? Кастро прыгнул вперед. Его плащ развевался черными крыльями. Еще шаг, — но я, собрав все свои силы, круто повернул О’Брайена и толкнул вперед, не выпуская его из рук. Он очутился спиной к воротам. Я чувствовал, что силы оставили его.

Кастро быстро прыгнул в тень стены. Думаю, что О’Брайен едва ли заметил, что произошло. Я оказался много сильнее. Он забился у меня в руках, только глаза его дико сверкали, он скрипел зубами, как будто я толкал его к пропасти. Я затряс его так, что голова у него заболталась.

— Ведьмино отродье! — прошипел он.

— Вон отсюда! — крикнул я.

Я не мог найти никаких героических, никаких романтических слов, чтобы выразить мое решение избавиться от него. Все, что я мог сделать, — это выгнать его вон. Замок Риэго был всем моим миром — в нем было все мое горе, мое отчаяние, моя огромная любовь. В моем мире этому человеку нет места! И сильным толчком я швырнул его за ворота так, что он покатился под колеса епископской кареты. С грохотом и дребезжанием ворота захлопнулись.

Глава VI

Страшно мне даже мысленно переживать снова те три дня, когда отец Антонио, старый мажордом Цезарь и я встречались во дворе, на галереях, в пустых комнатах, и с тяжелым сердцем, с отчаянием в глазах как будто спрашивали друг друга: "Что же теперь делать?"

Конечно, против лугареньос были приняты всяческие меры предосторожности. Они осаждали замок издали. Они расположились лагерем в конце улицы и бродили меж старых построек, страшные и оборванные, в остроконечных шляпах и плащах. Их женщины все время носили им еду из деревни; и на берегу расположились группы их, а одна из шхун стояла на якоре против самых ворот замка. Но они не предпринимали никаких активных шагов против нас. Они бродили кругом и подстерегали момент, подходящий для выполнения плана, очевидно данного им кем-то. Они караулили меня. Но когда они нечаянно подожгли крышу одной из построек, находившихся неподалеку от замка, они прислали депутацию из трех человек с извинениями. Депутаты пришли невооруженные и просто выли перед отцом Антонио: "Не заступится ли его преподобие за них перед благородной сеньоритой?.."

— Молчать! Не сметь произносить ее имя! — загремел добрый патер, выдергивая у лугареньос руку, которую те пытались поцеловать.

Я видел издали, как они бросали на меня свирепые взгляды. Человек, стрелявший в дона Бальтасара, умер от ран в страшных мучениях. Остальных мертвецов уже выкинули за ворота.

"Депутатов" бесцеремонно выставили за ворота, несмотря на их уверения в преданности и уважении. Кастро последовал за ними, многозначительно переглянувшись с отцом Антонио. Он поддерживал нашу связь с внешним миром, пробираясь в замок под разными предлогами, главным образом, сопровождая священников, которые приходили по очереди молиться у тел обоих Риэго — последних в роду, — покоившихся бок о бок в черном бархате и белых кружевах на огромном ложе, выдвинутом на середину комнаты.

Два гигантских восковых факела на железных подставках пылали по обе стороны двери, а ветер с моря, врываясь в открытые окна, ритмично колебал пламя сотни свечей, — бледных при дневном свете, необычайно ярких ночью. И посейчас у меня в ушах звучит гул голосов, читающих заупокойные молитвы. У дверей всегда молился на коленях кто-либо из дворни, а старый мажордом часами неподвижно стоял у подножья гроба.

Жизнь в замке как будто остановилась. Все замерли, кроме тех, кто охранял его. Не было видно ни одной женщины. Все двери были наглухо, заперты, и немое отчаяние как будто олицетворялось опустевшим креслом дона Бальтасара, лежавшим на боку посреди двора. Я не мог видеть его и попросил Цезаря убрать его куда-нибудь подальше.

— Si, senor [29] , — проговорил он почтительно, и слезы вдруг закапали по его морщинистым щекам.

Английские цветы были растоптаны. Грязная шляпа плавала по воде фонтана, то с одной, то с другой стороны, распугивая золотых рыбок.

А Серафина… я боялся даже мыслью приблизиться к ней и думал о ней непрестанно. Ее скорбь была душой всего дома.

После того как я выбросил О’Брайена, я услышал о ней от отца Антонио. Добрый старик, совершенно растерявшийся от горя, рассказал мне, что ее в обмороке унесли от тела отца.

29

Да, сеньор (исп.).

— Но теперь… слезы облегчают, — несвязно пробормотал он, вытирая рукавом глаза.

Никогда не забуду, как он шагал мимо меня взад и вперед по большой пустой комнате, куда я пришел после борьбы с О’Брайеном. Я прислонился к колонне, и, казалось, силы совершенно оставили меня.

— А тот человек? — вдруг спросил патер.

— Я мог бы убить его своими собственными руками, — ответил я. — Я сильнее его, кроме того у него, наверно, было оружие, но я не мог быть участником убийства из-за угла.