Ромашка для Горыныча

— Совсем обнаглели, бесстыдники! — в уши внезапно врезается противный старушечий визг. — Хоть бы людей постыдились! Ночи вам мало? Так теперь и посерёд бела дня разврат устраиваете?

Я резко трезвею и открываю глаза.

Господи, помилуй, что я творю? Нет, нет, нельзя!

— Егор, стой, стой! — собираюсь с мыслями и упираюсь ладонями в твёрдую грудь.

Он будто не слышит, снова касается губ, и меня едва не накрывает повторно. Кручу головой, уворачиваюсь.

— Нет, нельзя! Стой!

— Ромашка, ты просто охрененная! — хрипло шепчет он.

— Остановись! Стоп! Хватит! — уже буквально кричу.

Наконец, Горин отрывается от меня. Смотрит в глаза, а у самого взгляд тёмный, пьяный.

— Ты нереально кайфовая, — шепчет, а глаза так и шарят по мне. — У меня от тебя крышу напрочь сносит.

Сглатываю. Знал бы ты, Егор, как у меня её сносит… Но нет! Запрет! Табу!

— Отпусти меня, пожалуйста. Я всё равно с тобой никуда не поеду, — прошу и закусываю губу.

Как же хочется сказать совсем другое.

Он отпускает меня медленно, с неохотой. Твёрдые руки скользят по талии, то ли отпуская, то ли лаская, и я держусь, чтобы не закрыть глаза.

— Ромашка… — произносит глухо, и судорожно выдыхает, пытаясь взять себя в руки. — Поехали. Ну, почему ты так упрямишься?

Молчу. Упрямо трясу головой. Как объяснить мажору, если и себе объяснить не в силах, что не будет у нас с ним ничего и никогда? Я для него очередная добыча, ещё непокорённая высота, а вот он для меня — мечта, которая никогда не сбудется. И так больно от этого, что где-то в груди трещат рёбра, пытаясь удержать в клетке бестолково трепещущее глупое сердце.

— Оставь меня в покое! Отвали!

Стараюсь говорить твёрдо, но не нахожу сил посмотреть в глаза. Потому что не могу. Потому что точно знаю, что этот бой я проиграла…

— Ладно, — наконец, говорит он, отступая на шаг. — Делай, как знаешь, ромашка.

— Ты уже достал меня этой "ромашкой"! — бросаю зло.

Да, правильно — нужно злиться. Злость убивает всё то нежное, сладкое, щемящее, что сейчас разливается у меня внутри.

— Достал? — Егор криво усмехается. — О'кей, Соната, как скажешь!

Я, наконец, поднимаю на него глаза, а он отступает и поднимает руки в знак капитуляции. В тёмных глазах сверкают молнии.

На остановке начинается движуха — кажется, подъехала какая-то маршрутка.

Отступаю, отворачиваюсь и бегу к ней. На этот маршрут очередь небольшая, и мне достаётся место у окна. Стараюсь не смотреть, но, когда проезжаю мимо машины Горина, невольно поднимаю взгляд. Он стоит, сложив руки на груди, и смотрит прямо на меня. И мне от этого пристального обещающего взгляда становится очень страшно.

И только по дороге до меня доходит то, что с самого начала лежало на поверхности: откуда он узнал, когда и во сколько меня выписывают, если я даже девчонкам об этом не сообщила, собираясь сделать им сюрприз?!

Глава 10

Когда пришли девчонки, у меня уже всё было готово: по комнате плыл аромат варёных сосисок, в миске красовалась варёная картошка, а из чашки красными боками помидорок-черри подмигивал свежий салатик.

— У-и-и! Сонька! — верещит Алина, увидев меня. — Тебя выписали? Почему не предупредила?

— А мы сегодня к тебе собирались! — сообщает Рита, подбегая следом за Алиной и обнимая нас двоих.

— Девочки, я по вам так соскучилась! — смеюсь и приглашаю их ужинать.

— В честь чего пир? — интересуется Алина, присаживаясь и голодным взглядом окидывая накрытый стол.

Улыбаюсь и неопределённо жму плечами.

— Ни в честь чего. Просто решила отметить степуху и угостить подруг, — перевожу взгляд с Алины на Риту.

Та смущённо улыбается.

— Ну, тогда давайте есть.

Алина берёт вилку и накалывает сосиску.

— Красота! Вкуснямба, — стонет Рита, отправляя в рот кусочек помидора и блаженно замирая.

Стараюсь выбросить из головы то, что произошло сегодня на остановке, но губы всё ещё слегка покалывает, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не коснуться их кончиками пальцев. Усилием воли отгоняю мысли о наглом мажоре, потому что думать о нём ни в коем случае нельзя.

Вместо этого рассказываю забавные больничные истории или пересказываю услышанные от соседок по палате приколы. Решаю не упоминать встречу со своим биологическим отцом. С таким родителем уж лучше быть круглой сиротой.

Девчонки, в свою очередь, делятся новостями, общажными и вузовскими.

— Ой, что тут было! — в какой-то момент возбуждённо восклицает Рита и прижимает ладони к щекам. — Ты не представляешь, Сонь! Такие разборки!

— Кто с кем разбирался?

Спрашиваю скорее из вежливости, потому что подобного рода сплетни мне ни разу не интересны.

— Никто ни с кем не разбирался, — резко говорит Алина и кидает на Риту предупреждающий взгляд.

Откладываю вилку, скрещиваю на груди руки и откидываюсь на спинку стула.

— Ну и?.. — жду подробностей.

Рита, смущённая, знакомо теребит рукав кофты. Значит, сейчас выдаст что-то серьёзно-эпичное.

— Да не было там ничего такого, — фыркает Алина и показательно беззаботно кладёт в рот дольку помидорки.

Рита кидает на неё осторожный взгляд, поджимает губы и решительно поворачивается ко мне.

— Сонь, нас просили тебе не говорить, но… Тебя это касается в первую очередь, поэтому я думаю, ты имеешь право знать!

Вообще не понимаю, о чём идёт речь, и что такого могло произойти за время моего отсутствия, что касалось бы меня?

Алина тяжело вздыхает и недовольно качает головой, но я упрямо смотрю на Риту.

— Помнишь, когда ты заболела?

Киваю.

— Ну вот, — продолжает она. — Алинка тогда вызвала "скорую", но врач никак не могла привести тебя в сознание и сказала, что нужно ехать в больницу. И Алинка побежала за ребятами.

Рита замолчала.

— Ну и?.. К чему вся это предыстория? — спрашиваю, не дождавшись продолжения.

— Я побежала к айтишникам, — тяжело вздыхает Алина, понимая, что рассказать всё равно придётся, — потому что они не спали — голоса были слышны. В общем, забегаю, а там Горин. Я только сказала, что тебе плохо и надо в больницу… Короче, он отнёс тебя в "Скорую"… А на утро об этом знала вся общага.