Ромовый дневник

Я улыбнулся и закурил сигарету.

Лоттерман посмотрел на меня с любопытством.

– От всей души надеюсь, что хоть ты нормальный. Еще одни извращенец стал бы здесь последней каплей.

– Извращенец? – переспросил я.

– Ну-ну, ты знаешь, о чем я. – Лоттерман махнул рукой. – Извращенцы в широком смысле – пьяницы, бродяги, воры… Одному Богу ведомо, откуда они являются.

– Ага, – кивнул я.

– Фунта дерьма не стоят! – с жаром воскликнул он. – Скользят тут как змеи, широко мне улыбаются, а йотом исчезают, ни черта никому не сказав. – Он грустно покачал головой. – Как мне выпускать газету, когда кругом одни алканавты?

– Дело табак, – подытожил я.

– Вот именно, – пробормотал Лоттерман. – Хуже не придумаешь. – Тут он поднял голову. – Я хочу, чтобы ты как можно скорее тут со всем ознакомился. Когда здесь закончим, иди в библиотеку и поройся в старых номерах – сделай кой-какие выписки, выясни, что тут вообще происходит. – Он кивнул. – А потом можешь посидеть здесь с Сегаррой, нашим главным редактором. Я велел ему тебя проинструктировать.

Мы еще немного поговорили, и я упомянул о слухе насчет того, что газета может закрыться. Лоттерман явно встревожился.

– Тебе это Сала наболтал, верно? Ну так не обращай на него внимания – он псих.

Я улыбнулся.

– Очень хорошо. Я просто подумал, что надо спросить.

– Слишком много психов тут околачивается, – рявкнул Лоттерман. – Нам бы немного душевного здоровья.

По дороге в библиотеку я задумался о том, как долго я задержусь в Сан-Хуане – как скоро меня наградят ярлыком типа «змея» или «извращенец», как скоро я начну лягать себя по яйцам или буду покрошен на мелкие кусочки националистическими головорезами. Я помнил голос Лоттермана, когда он звонил мне в Нью-Йорк, – помнил странную отрывистость и загадочные фразы. Тогда я этого не почувствовал, зато теперь узрел воочию. Я почти мог представить себе в тот момент Лоттермана – как он судорожно хватается за телефонную трубку и старается не срываться на крик, пока у его порога собирается толпа, а пьяные репортеры заливают мочой всю редакцию, как он напряженно выдавливает: «Дело верное, Кемп, вы разумно рассуждаете, просто приезжайте сюда, и…»

И вот он я – новый типаж в змеиной яме, пока еще не классифицированный извращенец, щеголяющий пестрым галстуком и рубашкой на пуговицах сверху донизу, – уже не молодой, но и не совсем за бугром – человек на неком рубеже, топающий и библиотеку, чтобы выяснить, что тут вообще происходит.

Я просидел там минут двадцать, когда худощавый импозантный пуэрториканец вошел и похлопал меня по плечу.

– Кемп? – спросил он. – Я Ник Сегарра – есть у тебя свободная минутка?

Я метал, и мы обменялись рукопожатием. Глазки у него были маленькие, свинячьи, а волосы так идеально причесаны, что мне пришла в голову мысль о небольшом парике. Сегарра выглядел как человек, который вполне мог писать биографию губернатора, а также как человек, регулярно посещающий губернаторские вечеринки с коктейлями.

Когда мы проходили по отделу новостей, направляясь в однин из углов к столу Сегарры, мужчина, который, казалось, только что сошел с рекламы самого лучшего рома, закрыв за собой дверь, помахал Сегарре. Затем он подошел к нам – элегантный, улыбчивый, очень загорелый, с лицом истинного американца. В своем сером полотняном костюме он сильно смахивал на дипломата. Он тепло приветствовал Сегарру, и они пожали друг другу руки.

– Какая там любезная толпа на улице, – сказал незнакомец. – Один мерзавец даже харкнул в меня, когда я входил. Надо же – слюны людям не жалко.

Сегарра покачал головой.

– Это ужасно, ужасно… А Эд только продолжает их злить… – Тут он взглянул на меня. – Пол Кемп, – сказал он. – Хел Сандерсон.

Мы пожали друг другу руки, У Сандерсона была крепкая, отработанная хватка, и у меня возникло чувство, что когда-то в молодости его убедили мерить мужчину по силе рукопожатия. Он улыбнулся, затем взглянул на Сегарру.

– Есть время выпить? У меня тут для тебя кое-что интересное.

Сегарра взглянул на часы.

– Да, конечно. Я все равно уже уходить собирался. – Он повернулся ко мне. – Поговорим завтра – идет?

Когда я направился к двери, Сандерсон крикнул мне вслед:

– Хорошо, что ты с нами, Пол. Как-нибудь вместе позавтракаем.

– Непременно, – откликнулся я.

Остаток дня я провел в библиотеке и ушел оттуда в восемь. На выходе из здания я столкнулся с входящим туда Салой.

– Чем сегодня заняться думаешь? – спросил он.

– Ничем, – ответил я.

Сала явно обрадовался.

– Вот и славно. Мне нужно кое-какие фотографии в местных казино сделать – присоединиться не желаешь?

– Желаю, – сказал я. – А прямо так идти можно?

– Да, черт возьми, – кивнул он и ухмыльнулся. – Все, что тебе нужно, это галстук.

– Хорошо, – сказал я. – Я сейчас к Элу – подходи, когда закончишь.

Сала кивнул.

– Буду минут через тридцать. Надо одну пленку обработать.

Вечер был жарким, и береговая линия кишела крысами. В нескольких кварталах от здания редакции стоил на приколе огромный лайнер. Тысячи разноцветий мерцали на его палубе, а изнутри доносилась музыка. Внизу у сходней толпились, как мне показалось, американские бизнесмены и их жены. Я перешел на другую сторону улицы, но воздух был так недвижен, что я по-прежнему отчетливо слышал их болтовню – радостные полупьяные голоса откуда-то из американской глубинки, из какого-нибудь невзрачного городишки, где они проводили по пятьдесят недель в году. Я остановился в тени старинного пакгауза и прислушался, чувствуя себя человеком, вовсе лишенным родины. Туристы меня не видели, и я несколько минут слушал голоса из Иллинойса, Mисссури и Канзаса, слишком хорошо их распознавая. Затем, но прежнему стараясь держаться и тени, я двинулся дальше и повернул на холм к Каллс-О'Лири.

В квартале перед Элом было полно народу: старики сидели на ступеньках, женщины то и дело входили и выходили, дети гонялись друг за другом по узким тротуарам, из открытых окон звучала музыка, голоса что-то бубнили на испанском, из грузовика с мороженым доносилось позвякивание «Колыбельной» Брамса, а дверь Эла заливал мутный свет.

Я прошел в патио, по пути заказав гамбургеры и пиво. За одним из дальних столиков в одиночестве сидел Йемон, внимательно изучая какие-то записи в блокноте.

– Что там такое? – поинтересовался я, усаживаясь напротив.

Он поднял взгляд, отталкивая блокнот в сторону.

– А, этот чертов рассказ про эмигрантов, – устало ответил он. – Его надо было сдать еще в понедельник, а я даже не начал.

– Что-то объемное? – спросил я.

Йемон взглянул на блокнот.

– Н-да… для газеты, пожалуй, слишком объемное. – Он посмотрел на меня. – Насчет того, почему пуэрториканцы уезжают с Пуэрто-Рико. – Он покачал головой. – Я всю неделю откладывал, а теперь, когда здесь Шено, дома этим заниматься ни черта не могу…

– А где ты живешь? – спросил я.

Он одарил меня широкой улыбкой.

– Тебе обязательно следует посмотреть – прямо на пляже, милях в двадцати от города. Красотища! Нет, тебе непременно следует посмотреть.

– Звучит заманчиво, – отозвался я. – Мне бы и самому что-нибудь такое присмотреть.

– Тебе нужна машина, – сказал Йемон. – Или как у меня – мотороллер.

Я кивнул.

– Ага, с понедельника начну подыскивать.

Сала прибыл в тот самый момент, когда Гуталин вышел с моими гамбургерами.