Ропть

Извилинам дабы не дать запекаться.

И тут из под её скул голосок заскулил:

"Нам видимо нужно расстаться".

Шаркнул в тихие зори

Маститый мастак,

Сгорбившись вдвое,

Втрое меньше стал.

В сотню раз тише,

Вовсе безмыслен.

Плинтуса ниже,

С привкусом кислым.

Знал, куда шагал.

Где был обласкан и сожран.

Так поступает шакал -

Уходя, прихватить побольше

***

На десять больше, чем три с половиной сотни градусов поворота до её глаз.

Вроде и здесь, однако невероятно далеко.

От трахеи поршней лавиной вредоносный паралитико-нервный газ.

И застегнутая молния невнятной души за расстёгнутым мятым воротником.

В тот день был трезв. В тот день был скован дрожью похмелья,

Кожа чесалась с обратной стороны, а в прямоугольнике головы со стороны торца.

Бритву вогнал между рёбер. Ещё. Ещё. Пока не пропало рук сопротивление.

Затем своими трясущимися стал отделять куски от её лица.

Выпачканный, у стены, обнявши, замечал, как темнеет, снова светает.

Высохшие пальцы с хрустом ломали корку запекшейся крови, осыпая её пылью.

Решил бежать. Одумался -- долго отмывал руки, лицо, одежду. Пока штормил слезами.

И вот час за часом шёл по дорогам, но травит ядом каждый вздох приторный запах мыла.

Внутри - тяжело, гораздо легче -вне.

Прочь с поля боя, праздничный марш в тыл...

Редок тот, кто в любви признавался человечине -

Человеку в любви признавался каждый.

Словно башня растет к солнцу путь,

Но мечты о свете превратили их рот в пасть...

В тот день, когда решили, что руку не протянуть -

Не тоже самое, что в пропасть толкать.

Наедаясь всласть, напиваясь в запой,

Меня ветром бредёт по неделям.

"У всего должна быть цена!", "Немедленно стой!".

Мной город рыдает в похмелье.

Безутешится любвеобильная человечина

В бесконечном беспамятстве у стойки в баре.

И вихрями рыл улица смерчится,

Гнется, ломается, но не вымирает.

Лишь пугает. Хватает за шею.

Душит. Тянет в новый вихрь.

Холодной чешуйчатой толщей змея

Душ лоскуты треплет на нитки.

На снимках черты нагоняют трепет.

Хомут теплеет, нежневеют вожжи.

Так вертикальный день до горизонтальной ночи тело терпит,

Ведь все дороги заканчиваются лёжа.

***

Странно теперь помыслить о ней,

Ушедшей без глаз в болевом шоке.

Если вижу солнце, помню, что её кровь была алей

Угадываю её внутренности в каждой банке тушёнки.

Даже знаю, что прячется у зверя в прорехах плоти -

Там в костяном доме таится человек.

Из-за него каждого убитого голубя каждый дворовый кот ел.

Это он заставляет гиен лить в падаль язвительный смех.

Животная круть поднимается в грудь,

Трогает щеки, бьёт ключом, задевая ноздри.

Мечта дитёнка: хоть что-то стоящее изрыгнуть,

Обращается галлюцинацией, в которой себе кажется взрослым.

Холодную улицу форточка скуривает, как сигарету с ментолом,

Трепыхание комнаты гнёт позвоночник макушкой к печени.

Круговерть вертолетов и шум моторов,

Дыхание, ром, амфетамин - список обязательного для хорошего вечера.

Тайная вечеря оредевших волос в бровях -

С обеих сторон склонились к мессии красного круга точки,

Оставленого бычком в тот день, когда забили канабис в кальян

И курили в шкафу, щели которого были заклеены скотчем.

Остатки дыма маслянистым слоем на стенках

Готовы были мазать на хлеб и съесть на завтрак.

А на ужин первокурсницу, отличницу, целку

От девственной сухости взбитой в крем сметаной смазывали.

Прошлое вместе с крутью животной

Оказалось в руках липкой жижей.

Налился алым, забрызганный рвотой,

Мессия, который был выжжен.

И вот Тебя встретил. Помнишь,

Как криком заставлял тебя слышать?

Ведь с первой нашей встречи понял,

Точно такой же Ты же.

***

Не правда.

Центрифугой настенный круг -

Смерч внутри циферблата.

И каждый тик, каждый звук