Россия и Германия: вместе или порознь?

Вот 1929 год с его сохой, крестьянством уровня прошлого века и наукой, уже ушедшей от былой неприкаянности при царе, но еще не ставшей крупной производительной силой.

А вон там — год 1939-й. Год, по трезвым оценкам, выводящий мир в эпоху нового серьезного военного противостояния. Разница — всего десять лет.

За этот срок надо было пройти путь от сохи до танка Т-34, штурмовика Ил-2 и реактивной артиллерии, более известной как «Катюши».

А еще надо было от подола рубахи вместо носового платка прийти к массовому владению этой техникой, к сотням тысяч летчиков, танкистов, авиамехаников, радистов.

Так что глупости писал скрупулезный исследователь истории советской науки Грэхэм. Темпы-то были взяты с умом, да вот задачи такими темпами надо было решить безумно сложные. Но надо.

И можно лишь удивляться тому, насколько остро Сталин с его всего-то духовной семинарией, прошлым боевика, профессионального ссыльного и бегуна из ссылок понимал необходимость для страны мощной науки. Не вообще понимал, а понимал практически, вот прямо сейчас.

Ведь не сами по себе начали расти в СССР научные центры всего спектра знаний, а по постановлениям ЦК партии большевиков. Тот же академик Крылов говорил, надо думать, со знанием дела: «Русская наука в прошлом не пользовалась уважением царского правительства. Тогда ученый-одиночка работал в основном «на свою науку». Сейчас ученый работает на народ: он решает задачи гигантского строительства, он создает новую промышленность, новую технику. Впервые в нашей стране ученый стал подлинно государственным деятелем».

Но кому нужны были такие государственные деятели? Троцкому? Зиновьеву?

Им были нужны деятели новой революции, как минимум, в европейском масштабе.

А наука? В начале 1920-х в Петрограде, где тон задавал Зиновьев, по воспоминаниям Сергея Фриша: «в учебной части университета всеми делами вершили некие Мацулевич и Лейферт — оба большие карьеристы и люди малопорядочные». Остается добавить: и оба троцкисты.

И не стараниями троцкистов готовились те постановления ЦК, которые давали начало академическим институтам: энергетическому, геологическому, палеонтологическому, зоологическому, химической физики, ботаническому, генетики, географии, физиологии растений, физическому, обшей и неорганической химии, физических проблем, органической химии, математическому, микробиологии, горючих ископаемых, биохимии, коллоидно-электрохимическому, эволюционной морфологии и палеозоологии.

Это только новые институты, только Академии наук СССР, только за пять лет — с 1930 по 1934-й.

И за этим блестящим перечнем стоял именно сталинский, лично сталинский взгляд на то, чем должна заниматься страна — дискуссиями о строении партии, или работой под партийным руководством.

Петр Капица пробыл в Кэмбридже у Резерфорда 13 лет. В 1934 году ему намекнули из дому: «Пора бы и честь знать». Отдадим Капице должное — он вернулся в СССР и сразу же стал крупной фигурой в теоретической и прикладной физике, директором Института физических проблем Академии наук.

Вот как писал он Сталину и Молотову о проблемах с материальной базой института: «Какое же Вы правительство, если не можете заставить построить?».

Тираны такой запальчивости не прощают, а вот Сталин против такой критики не возражал. Потому что за ней стояло не мелочное самолюбие позера, не брюзжание завистника и не злорадство скрытого врага, а деловое желание увидеть поскорее построенными новые лаборатории, установки, цеха. Желание делать новую науку новой державы.

И во имя этой же цели Сталин умел видеть разницу между, скажем, Львом Давидовичем Троцким и Львом Давидовичем Ландау. Первый показывал кукиши Сталину, а внешний мир видел кукиши в сторону СССР. И это было непрощаемо.

Второй держал фигу Сталину и Советской власти в кармане. Однако при этом в Харькове, в Украинском физико-техническом институте, основанном в 1928 году, он был занят хотя и особого рода, но тоже строительством. Строительством нового знания. И этого оказывалось достаточно для того, чтобы враждебный социализму Ландау мог продолжать работать.

В 1932 году из Харькова на имя Сталина, Молотова и Орджоникидзе ушла телеграмма директора УФТИ Обреимова: «10 октября научным сотрудникам УФТИ первыми в СССР и вторыми в мире удалось осуществить разрушение ядра лития путем бомбардировки ядрами водорода, ускоренными в разряженной трубке».

Да, мы были вторыми, но после кого? В том же 1932-м ускоритель протонов первой построила страна Ньютона, Максвелла, Фарадея, Кельвина, Резерфорда.

В Англии умели ценить труд ученого издавна. Однако, ни англосаксы Черчилль и Рузвельт, ни, тем более, череда французских и германских парламентских политиканов не шли ни в какое сравнение со Сталиным в сознании перспектив научного знания и его будущего места в прогрессе общества. Политический лидер, он имел здесь точность взгляда организатора науки, соединенного с расчетом умного промышленного воротилы, знающего, что вложенное в науку всегда окупится с лихвой.

Гедиминовичи—Голицыны «строили» в это время пирамиды из стульев.

Троцкий строил планы свержения Сталина.

СССР Сталина просто строил.

Недаром Горький создал журнал с названием «СССР на стройке», где в редакционной статье первого номера заявлялось: «Чтобы лишить наших врагов внутри и вне Советского Союза возможности искажать и порочить показания слов и цифр, мы решили обратиться к работе солнца — к фотографии. Солнце не обвинишь в искажениях, солнце освещает то, что есть, так, как оно есть...».

Как много было сказано позже о том, что Сталин якобы искоренял дух свободы. Попробуем посмотреть на этот устоявшийся миф с непривычной стороны.

Любой специалист по детской психологии скажет, что основы личности закладываются к пяти—шести годам. Не расходится с наукой и народная мудрость: «Воспитывай, пока лежит поперек лавки. Лег вдоль — уже не выправишь». Что ж, верно... И уж во всяком случае, к двадцати-то годам человек в основном «отформован». Не так ли, читатель?

И если так, возьмемся за тезис номер два... Символом пытливой ершистости, неприемлющей соглашательство, символом отношения к миру как к дому, где главное — чувство хозяина жизни, стали знаменитые «шестидесятники», которые сами называли себя «детьми» хрущевской «оттепели».

«Накройте стол на площади Восстанья», — это ведь стихотворный «заказ» для конкретного состава «сотрапезников»: Вознесенский, Рождественский, Евтушенко, Ахмадулина.

Но «шестидесятники» — не группа и даже не слой. Это — действительно поколение. Поколение Московского фестиваля, песен Визбора и Пахмутовой. Поколение Гагаринской весны, Братской ГЭС, молодых стихов тех же Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, фильмов Хуциева, Муратовой, Шепитько, фантастики Стругацких и Ивана Ефремова...

В начале шестидесятых этому поколению было лет тридцать. Значит — рождения примерно тридцатого—тридцать третьего года.

То есть, если верить лжекомментаторам Сталина, основы личности этих будущих «раскованных носителей нового сознания» закладывались под стоны «узников ГУЛАГа», «стадный рев толпы», приветствующей «московские процессы», и скрип сапог «палачей НКВД», поголовно-де арестовывающих целые кварталы.

Причем, ко дню смерти реального Сталина, то есть к 5 марта 1953 года, это были уже двадцатилетние парни и девушки, вся жизнь которых от первого крика до первого поцелуя прошла исключительно в сталинскую эпоху!