Россия и Германия: вместе или порознь?
Шрифт:
Итак, в 30-е годы были налицо, с одной стороны, амбициозность «красных наполеонов», с другой — р-р-революционность красных интернационалистов с местечковым прошлым. Плюс просто карьерные авантюристы.
Смесь весьма взрывоопасная.
И это не «химера НКВД», а реальность. Так же, как реальность такие вот заграничные публичные заявления Троцкого: «Недовольство военных диктатом Сталина ставит на повестку дня их возможное выступление».
И Троцкий же открыто призывает коммунистов в СССР к государственному перевороту.
Самоуверенный Тухачевский в эти последние годы даже не очень-то
Это — официальный тезис для внутреннего употребления (чтобы, не дай Бог, Советский Союз не начал налаживать нормальные и уж тем более дружественные отношения с рейхом Гитлера при Генсеке Сталине, а не при Генсеке Троцком или там диктаторе Тухачевском).
Это — как раз та линия, которая совпадает и с политикой активного троцкиста, заместителя наркома иностранных дел Крестинского и самого наркома Литвинова.
Проходит год.
В апреле 1936 года имперская Англия хоронит короля Георга V. Тухачевский — советский военный представитель на этих похоронах. По пути в Лондон он останавливался в Берлине, где его старые знакомцы по рейхсверу, только-только переименованному в вермахт, устраивают ему сердечный прием.
Возвращается маршал через Париж. Прием в советском полпредстве, шампанское и еще невыветрившийся хмель с королевских поминок... Тухачевский теряет самоконтроль и брякает: «Мы должны ориентироваться на новую Германию... Я уверен, что Гитлер означает спасение для нас всех».
Сидящие рядом министр иностранных дел Румынии Титулеску и французская журналистка Женевьева Табуи озадачены.
Но уж просто был бы ошарашен, если бы это услышал, некто Пьер Фервак...
И вот почему...
Во Франции у Тухачевского был целый ряд знакомств, завязанных при обстоятельствах более чем необычных — в немецком плену, во время сидения в крепости-тюрьме Ингольштадт. Немцы сажали туда особо строптивых союзнических (фактически русских и французских) офицеров, совершивших по несколько попыток побега из плена.
В Ингольштадте четырехкратный «бегун», подпоручик Семеновского гвардейского полка Михаил Тухачевский не раз беседовал с будущим генералом Гойсом де Мейзераком, с будущим не просто генералом, а президентом Франции Шарлем де Голлем (тогда капитаном), но особенно он сошелся с Реми Руром.
Они спорили о политике и искусстве, о музыке и христианстве.
И обо всем этом, а прежде всего, о самом своем собеседнике, ставшем «красным маршалом», Реми Рур под псевдонимом Пьер Фервак написал книгу, которая была опубликована в 1928 году.
Через восемь лет автор и его герой сидели в парижском кафе, и одетый в штатское русский говорил французу (если верить последнему) весьма любопытные вещи...
Бывшие товарищи если не по оружию, то по плену, не забыли и о «текущем моменте»...
— С подачи русской эмигрантской прессы вас у нас числят германофилом, дорогой Мишель, — заметил Рур—Фервак.
— Уточним, дорогой Реми, — возразил собеседник. — Разве я был бы здесь, разве ездил бы в Лондон, если бы не считал, что советско-французский пакт, который ваша палата, надеюсь, ратифицирует, —. это наилучшая
для нас политическая комбинация.— То есть...
— То есть, Россия должна договориться с западными демократиями.
— Как это было и раньше, перед Великой войной?
– Да.
Разговор был с глазу на глаз, и так ли было все, рассказанное Ферваком, знали лишь сами Реми и Мишель...
Но что интересно: Тухачевский вполне мог подобное и говорить...
И при этом мог быть искренним как в разговоре в советском полпредстве, так и в разговоре за столиком парижского кафе.
В ту «Великую» войну поручик Тухачевский не успел даже покомандовать ротой, как был пленен.
В новой войне он имел шанс командовать всей армией России, а как минимум, играть в такой войне высшие командные роли и...
И мог бы установить свою диктатуру путем прямого военного переворота как в случае военных успехов СССР, так и в случае неуспехов.
В первом случае на него работала бы слава «красного Наполеона», а во втором — позор провалов, которые можно было бы списать на Сталина.
Как это себе представлял не один лишь Тухачевсий, новая Большая война могла состояться в союзе с «западными демократиями» против Германии. К этому вел Литвинов...
Именно так ведь и было с Первой мировой войной. А на то, что и в ту войну, и теперь России воевать с немцами было глупо и преступно по отношению к российским государственным интересам, Тухачевским и Литвиновым было плевать...
Но мог ведь «выстроиться» и союз с Германией. А почему бы и нет? Он-то как раз России был и нужен!
Так что комбинации могли быть разными — вплоть до противоположных.
А какими они могли сложиться реально, Тухачевского, пожалуй, не очень-то и заботило...
Он не только в стратегии, но и в политике, и в личной жизни явно исповедовал наполеоновский принцип: надо вовремя ввязаться в бой, а там посмотрим!
Званных, а точнее самозванных претендентов на высшую власть в огромной стране насчитывалось среди тех или иных оппозиционеров три.
Тухачевский был тайно не прочь сыграть роль или военного диктатора, или «сабли Троцкого».
Троцкий своих вождистских претензий не таил никогда.
Зиновьев по привычке был готов играть вторую скрипку, но если бы Троцкий каким-то образом исчез с политического горизонта, то Зиновьев не отказался бы и от первой роли.
Хотя этот «вождь» почти не котировался у военных. Оставались Троцкий и Тухачевский.
Вот деталь — из показательных...
Желчный по отношению к истории собственной же Родины биограф Тухачевского Борис Соколов приводит разведсводку эмигрантской врангелевской разведки от 15 февраля 1922 года, где говорится: «Единственная среда в России, которая могла бы взять на себя активную роль в деле свержения Советской власти, — это командный состав Красной Армии, то есть бывшие русские офицеры.... Тухачевский — человек выдающихся способностей и с большим административным и военным талантами... Сознавая свою силу и авторитет, мнит себя русским Наполеоном»...