Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну
Шрифт:
Шапошников же дал и образную, и, одновременно, профессионально точную обрисовку войны: «За немцами с берегов Шпрее остается честь установления термина „встречный бой“. Так вот, мировую войну в соответствии с её характером мы бы подвели под рубрику встречной войны. Может быть, на этом помирятся буржуазные дипломаты, политические деятели и историки в определении характера войны, а кстати, и раз делят пополам ответственность за войну».
Сказано отлично, но, всё-таки, может быть кому-то можно было отдать и «большую половину»? Ведь Шапошников сам писал, что «рука сербского Генерального штаба направляла револьвер Принципа, бросая тем самым вызов Австро-Венгрии на кровавую борьбу»… А кто направлял сербский Генштаб?
Нет, роль Германии была особенно неоднозначной, роль Австрии с самого начала была подчиненной.
Подлинными
Эта «эдуардгреада» выглядела так. Накануне вручения австрийского ультиматума Сербии Грей отклонил предложение Сазонова о коллективном воздействии России, Англии и Франции на Вену. Ему нужно было, чтобы ультиматум был предъявлен. Содержание его для англичан не было секретом: кроме заблаговременной информации австрийского посла, основные положения ультиматума были изложены 22 июля в «Таймс» (контролируемой еврейскими кругами еще со времен Дизраэли-Биконсфилда). То есть тоже накануне.
В «день ультиматума», 23 июля, Грей принял австрийского посла Менсдорфа и стал рассусоливать о том-де ущербе, который нанесет война торговле четырех великих держав: России, Австрии, Франции и Германии. Англию он не упомянул, из чего австриец сделал благоприятный вывод: Англия воевать не будет. О Грее же Менсдорф доносил: «Он был хладнокровен и объективен, как обычно, настроен дружественно и не без симпатии к нам». А до вступления Англии в войну оставалось менее полумесяца.
Всю последующую неделю Грей, которого Сазонов даже в двадцатые годы аттестовывал «убеждённым пацифистом», неутомимо занимался одним: направлением Европы к войне. День после вручения ультиматума — 24 июля — он провёл в неустанных трудах.
Уже сам, лично, он сообщает русскому послу Бенкендор фу, что готов-де при посредничестве «незаинтересованных» держав (Англии, Франции, Германии и Италии) обсудить кри зис с Австро-Венгрией и Сербией.
Россия у Грея оставалась за скобками, но Сазонов — то ли по наивности, то ли затемняя истину — и этот лицемерный шаг Грея позже оценивал высоко (мол, Грей «согласился», на конец, с его предложением).
Грей, впрочем, сморщил при этом такую едва уловимую — не кислую, а лишь с джентльменской кислинкой, мину, что Бенкендорф назавтра доложил в Петербург: «Я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, указывающего на то, что Англия серьезно считается с возможностью остаться нейтральной. Мои наблюдения приводят к определенному впечатлению обратного порядка». Неглупы были русские немцы Бенкендорфы во все их времена!
Потом Грей вновь принял Менсдорфа. Вчера он отказался обсуждать австрийскую ноту по существу, заявив, что ему, мол, нужно увидеть документ воочию. Теперь австриец привез официальную копию.
— Сэр, вот аутентичный текст.
Грей начал «тщательно» вчитываться в уже хорошо знакомый текст без каких-либо эмоций на идеально выбритом лице. Потом отложил бумагу и вздохнул:
— Вы дали сербам слишком мало времени и были чересчур категоричными. Но документ — поразительный, поразительный…
— Что вы имеете в виду, сэр?
— Ах, господин посол, я имею в виду то, что Англия, к счастью, здесь лишь беспристрастный наблюдатель.
И, наконец, 24-го же числа наступает очередь посла Германии в Лондоне фон Лихновски. Тут Грей был просто-таки категоричен:
— Пока речь идёт о локализации столкновения между вами и сербами, это меня не касается…
— Понимаю вас, сэр, — согласился Лихновски.
— Но если бы общественное мнение России (!? — С.К.) заставило (Ха! — С.К.) русское правительство выступить против Австрии, то опасность европейской войны, по нашему мнению, надвинется вплотную, — вёл далее Грей.
— Европейской? — невольно поёжился Лихновски.
— Да… И всех последствий такой войны четырёх, — Грей слегка, но отчетливо повысил свой тихий размеренный голос, — великих держав совершенно нельзя предвидеть.
Лихновски чуть не спросил: «А Англия?», но и так всё было ясно. Четыре державы — это Россия, Австро-Венгрия, Германия и
Франция… «Итак, Англия, слава Богу, ставит себя вне конфликта», — облегчённо подумал про себя Лихновски.Через день, 26 июля, английская команда Золотого Интернационала пошла уже с королевского козыря. Георг V интимно беседовал с племянником — братом кайзера принцем Генрихом Прусским. Король говорил так, словно он со своим подданным сэром Греем читал с одного листа: войну-де нужно локализовать между Австрией и Сербией, а Англия будет ней тральной. Генрих передал брату, что эти слова явно «сказаны всерьёз».
Однако всерьёз говорилось другое. 27 июля на заседании кабинета Грей ультимативно потребовал участия Англии в войне и, в противном случае, пригрозил отставкой. Но это было уже просто кокетством — ВСЕРЬЁЗ возражать никто не собирался.
Уинстон Черчилль со свойственной ему выразительностью очень точно продемонстрировал врожденное двуличие и лицемерие образцового английского джентльмена — он сообщал жене, что энергичные военные приготовления обладают для него «отвратительным очарованием». Первое слово было попыткой самооправдания, второе — содержало истину.
Июльские маневры Королевских военно-морских сил по казали мощь Англии очень наглядно: для того, чтобы объединенные флоты проплыли мимо яхты Георга V на инспекторском смотре, понадобилось шесть часов. А в ночь на 29 июля уже без парадной помпы, с потушенными огнями британские дредноуты вышли из Портленда, прошли Английский канал (то есть Ла-Манш) и направились на боевую базу в Скапа-Флоу.
Теперь и для Британии наступал предвоенный финал. Каким же он был? Во всех трудах о Первой мировой войне заседание английского кабинета 27 июля, где Грей грозил отстав кой, выглядит прямо-таки шекспировским сюжетом. После доклада Грея, который якобы впервые обратил внимание кол лег на то, что на континенте вот-вот грянет война, воцарилось молчание. Его нарушил лорд Марли, которому в 1914 году исполнилось уже семьдесят шесть лет. Это был английский либерал старого закала. Он написал биографии Вольтера, Руссо, Кромвеля и собственного патрона — Гладстона. Написал Морли и двухтомную «Жизнь Кобдена». Фабрикант Ричард Кобден — убежденный сторонник фритредерства (свободы торговли), был своеобразным политическим деятелем середины XIX века. Он выступал против Крымской войны, против владения Гибралтаром. Морское владычество Англии считал узурпацией, а господство над Индией — авантюрой. В качестве первого шага к международному разоружению Кобден требовал одностороннего уменьшения британской армии и флота. Сам Морли, будучи статс-секретарем по делам Индии, взглядов своего героя не разделял и подавлял индийское освободительное движение жестоко. Но чего у него — как и у Кобдена — нельзя было отнять, так это любви к Англии как к державе, а не филиалу конторы Дяди Сэма и Ротшильдов. Морли числили в прогерманцах, но он был всего лишь пробританцем, который понимал, что хорошие отношения с немцами в интересах англичан.
Лорд Морли после доклада Грея высказался против войны с Рейхом. Его поддержали еще десять членов кабинета. Ллойд Джордж с несколькими министрами якобы колебались. С Греем были только премьер Асквит, Холден и Черчилль. Конфуз? Исторический момент? Нет, читатель, — спектакль. Хотя и без публики — друг перед другом.
Пару лет назад в 1912 году во время Агадирского кризиса в том же кабинете Асквита соотношение было обратным: на стороне мира с Германией оказались три человека, включая все того же Морли. И вдруг такая метаморфоза! А ведь и тот кризис был чреват для Англии войной. Более того, тогда имен но жесткая позиция Англии сдержала развитие конфликта.
На этот раз угроза выступить против Германии наверняка обеспечивала бы тот же эффект. То есть, не давая карт-бланш Грею на жесткую публичную антигерманскую позицию, несогласные с ним министры скорее приближали европейскую войну, чем отдаляли её. А то, что Англия вначале занимала нейтральную позицию, лишь оттянуло бы её выступление в поддержку франко-русской Антанты. Правда, Морли требовал мира с Германией.
Для большинства же в либеральном кабинете «колебания» и «пацифизм» были играми джентльменов. Лишний раз это невольно подтвердил сам Грей, ни в какую отставку не подавший. Развитие событий стало ясно до очевидности. Проявить свою позицию Англии нужно было тогда, когда не было бы обратного хода у России.