Россия и ислам. Том 1

227 Там же. С. 249.

228 Ибо татаро-монгольское владычество было таким «сигналом», который вызывал явление, именуемое отечественным языковедом Ю.В. Кнорозовым см.: обзор И.И. Ревзина «Совещание в г. Горьком, посвященное применению математических методов к изучению языка художественной литературы // Структурно-типологические исследования. С. 291) фасцинацией, в ходе которого стирается – полностью или частично – ранее принятая информация.

229 Но наверное, в целом ряде случаев (и особенно в случае с «Хожением» Афанасия Никитина) перед нами – некоторое подобие афазии, т. е. расстройства символического формулирования и выражения (Head Н. Aphasia and Kindred Disorders of Speech. N.Y., 1926. P. 210), общее расстройство разных семиотических систем (Иванов Вяч. Вс. Лингвистика и исследование афазии // Структурно-типологические исследования. М., Изд-во АН СССР, 1962. С. 86).

230 Latom В., WoolgarS. Laboratory Life: The Social Construction of Scientific Facts. L. Sage Publ, 1979. P. 244.

231 Лишь разница между «эталонной» религиозной конструкцией и какой-либо иной – а вовсе не исследование ее только «изнутри» – дает нам подлинную «меру специфичности» последней. Поэтому религиоведческая компаративистика должна включать в себя не только определенные соотношения двух или более религиозных конструкций в целом или в определенным образом избранных фрагментах, но и сопоставление разных частей одной и той же конструкции друг с другом, системы религии в ее практической реализации в разных сферах культуры, с другими видами семиотических систем. Вслед за лингвистами (см. подробно: GrunbergJ.H. Essays in Linguistics. Chicago, 1957. Esp. Chapt VI) выделим три типа сравнения – генетическое, ареальное и типологическое, отличающиеся друг от друга как выбором объектов сравнения, так и целями сравнения (определяющимися, впрочем, уже выбором сравниваемых объектов). Хотя в принципе осознавалось, что все эти виды сравнения не являются взаимоисключающими в том смысле, что можно типологически сопоставлять родственные верования или исследовать их в плане ареального сравнения, определяя влияние одного на другое, тем не менее все еще чрезвычайно влиятельна тенденция отводить каждому виду компаративистики в сфере религиоведения свою довольно четко ограниченную область и свои особые критерии подобия. Ныне же речь должна пойти о необходимости универсализации типологического подхода. Ведь он: 1) позволяет исследователю каждый раз самому определять критерии сравнения и осуществлять таковое исходя из любого первоначального выбора – тогда как при генетическом сравнении выбор критериев строго ограничен и потому непроизволен (выбираются лишь те единственные в своем роде единицы, которые только и позволяют провести сравнение и построить модель, отражающую в основных чертах действительно существовавшие факты); 2) допускает возможность того, чтобы в основу сравнения лег любой факт или любое отношение в данной семиотической системе – тогда как при генетическом сравнении сравниваемые факты в совокупности составляют число заведомо меньшее, чем общее количество фактов этой же системы; 3) исключает фактор времени, непременно присутствующий в любом сравнительно-историческом исследовании; такое исключение времени, естественно, увеличивает возможность сравнения (см. подробно: Бурлакова М.И., Николаева Т.М., Сегал Д.М. Топоров В.Н. Структурно-типологические исследования. М., Изд-во АН СССР. С. 5. Серьезную попытку конкретизировать эту схему на религиоведческих материалах см.: Зализняк АЛ., Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н. О возможности структурно-типологического изучения некоторых моделирующих семиотических систем // Там же. С. 134–143).

232 Думается, что как раз эта установка на «тотальную конвертизацию» всего более соответствовала подлинной сути средневеково-христианского мировоззрения, склонного подчеркивать непрерывность и единство всей Вселенной.

233 В начале XVI в. Василий III справедливо негодовал на то, что его братья, удельные князья, «оказались неспособными эффективно участвовать в осуществлении военных кампаний даже на востоке (против крымских и казанских татар. – М.Б.)» (Зимин АЛ. Россия на пороге нового времени. М., «Мысль», 1972. С. 97)

234 Казакова НЛ. и Лурье Я.С. Антифеодальные еретические движения… С. 84–87). Нет, однако, примеров того, чтобы в допетровской России новокрещенцы из среды мусульман включались (как это было, скажем, в тогдашней Западной и Южной Европе) в интеллектуально-полемическую и апологетическую деятельность христианской церкви, будучи, даже в «ситуации крайностей», резервуаром физической, но никак не культурной энергии. Да и вообще говорить о том, что в организм русской духовности были имплантированы качественно отличные от нее структуры с автономными источниками функционирования и эволюции.

235 В данной связи обращаю внимание на книгу Н.А. Баскакова «Русские фамилии тюркского происхождения». М., «Наука», 1979. С. 7. (Есть аналогичные работы и о других регионах: R^as'^anen М. Der Wolga-bolgarische Einfluss im Westen im Lichte der Wortgeschichte // Finnisch-ugrische Forschun-gen. XXIX. Helsinki, 1946; Szyniewicz J. Flumeczenia slow i nazw orientalisty-cznych – St. Dziadulewicz. Herbarz, rodrintatarskich Polsce. Wilno. 1927). Хотя немалый ряд деталей книги Баскакова вызывает возражения, тем не менее она заслуживает лестной оценки, ибо прежде всего опирается на анализ дворянских генеалогий и геральдик, указывающих, что тюркско-мусульманское происхождение имело множество известных фамилий (Аксаков, Апраксин, Аракчеев, Арцыбашев, Бантыш-Каменские, Баратынский, Баскаков, Басманов, Бахтин, Бекетов, Бердяев, Бибиков, Бильбасов, Богданов, Булгаков, Голенищев-Кутузов, Голицын, Горемыкин, Горчаков, Давыдов, Дашков, Державин, Дмитриев-Мамонов, Дондуков, Загряжский, Зубов, Корсаков, Дунин-Барковский, Дурново, Ермолов, Измайлов, Каблуков, Карамзин, Кареев, Келдыш, Киреевский, Козлов, Колычев, Кондаков, Кочановский, Кочубей, Куракин, Кутепов, Куторга, Леонтьев, Матюшкин, Мещерский, Мичурин, Нарышкин, Огарев, Пирогов, Поливанов, Ромодановский, Растопчин, Рахманинов, Саблуков, Сабуров, Салтыков, Соймонов, Строганов, Суворов, Татищев, Телешов, Тимашев, Тимирязев, Тургенев, Тухачевский, Тютчев, Уваров, Урусов, Ушаков, Ханыков, Чаадаев, Черкасский, Чириков, Чичатов, Шаховской, Шереметьев, Шихматов, Якубович и др. «В родословных, – пишет Баскаков, – обычно указывается происхождение основателя данной фамилии, причем чаще всего родоначальник фамилии определяется как выходец с Запада или Востока. Западное происхождение основателя рода нередко приписывается искусственно при ярко выраженной восточной, тюркской по происхождению, фамилии, но сведения в родословных о восточном происхождении являются, как правило, более или менее точными и подтверждаются соответствующими восточными именами и прозвищами их родоначальников» (Баскаков Н.А. Русские фамилии… С. 10). Тюркские фамилии, уточняет далее Баскаков, происходят либо непосредственно от имени выходца из половецкой или узо-печенежской среды, а чаще – из Золотой Орды, а также Казанского, Астраханского, Крымского ханств, либо от прозвища, данного представителю русской по происхождению семьи тюрками-родичами (например, при смешанных браках русских с узо-печенегами и половцами, а позже – и с татарами) или соседями – представителями фамилий, тюркских по своему происхождению. Такие тюркские прозвища, данные кому-либо из членов традиционной русской семьи, закреплялись за получившим его лицом, и его потомки приобретали новую фамилию по данному прозвищу, а старая фамилия, таким образом, исчезала (Там же. С. 27–28).

236 Хлебников В. Избранные стихотворения. М., 1936. С. 130.

237 Карпович Е.П. Родовые призвания и титулы в России. С. 174–175.

238 Этноним татарин впервые упоминается в качестве названия тюркского племени tatar еще в орхонских надписях VIII в., а также в Словаре Махмуда Кашгарского (XI в.). Что касается современного названии казанских татар, то, по мнению Баскакова, они, возможно, получили это название не как преемники древнего племени, известного в VIII XI вв., но по имени собственному Татара, отца известного золотоордынского темника Ногая (Баскаков Н.А. Русские фамилии тюркского происхождения. С. 122).

239 Термин «аристократия» употребляется здесь чисто условно в применении и к татаро-мусульманской, и даже к старорусской истории – «совершенно чуждой феодальной закваски» (Карпович Е.П. Родовые прозвания и титулы. С. 26) западного типа, первым признаком которого «служит существование древнего дворянства, получившего свои фамильные прозвания по поземельным владениям» (Там же. С. 28). «Москва, чересчур любившая умаление, выразила это стремление и в умалении как крестных имен подвластных ей людей, так и родовых их прозваний» (Там же. С. 30).

240 Как предполагает Баскаков, в образовывавшихся вследствие конвертизации смешанных – русско-татарских – семьях сохранялись обычаи наименования детей двойными именами. При этом одно имя давали по православным святым, а второе – по старым (т. е. татаро-мусульманским) обычаям или верованиям. Это было «тайное имя, которым пользовались в быту, в семье. Видимо, только этим обычаем двойного наименования и можно объяснить наличие обязательного прозвища у каждого человека» (Баскаков Н.А. Русские фамилии…. С. 58). Прозвища эти – или вторые имена – либо переводились на русский язык (Зерно, Глаз и пр.), либо оставались татарскими. Так, Годун, прозвище предка Годуновых, связано с переносным значением слова «g'odon» – g`ad"un «глупый, безрассудный человек»; среди тюркских народов – например, у алтайцев – есть обычай называть своих детей и такими «плохими» именами, как kodun, g^odun («зад, прямая кишка»), в тех случаях, когда ребенок родился в год Свиньи по двенадцатилетнему животному циклу (см.: Баскаков Н.А., Тощакова Т.Н. Ойротско-русский словарь. М., 1947. С. 310–311). По алтайским поверьям, год Свиньи является опасным для жизни детей, которые похищаются в этом же году нечистыми силами. Для предотвращения такого несчастья родившимся в тот год детям дают имена с отрицательной семантикой. Прозвище Сабур имеет своей основой sabur – «терпеливый, выносливый» и т. д. Но, насколько мне известно, каких-либо иных данных о том, как историческое прошлое запечатлелось в психике новокрещеных аристократов, не существует. Между тем было бы важно показать, как соответствующие представления модифицировались при попытках сохранить их в фундаментально новой ситуации, как они влияли на последующее бытие этой категории лиц. Думается, что в будущих специализированных исследованиях о перешедших в православие татарах-мусульманах придется рассматривать и их устойчивые традиционные представления, и аккультурационные модификации в качестве различных сторон единой проблемы. Очевидно, тогда надо будет особо выделить набор «внутренних причин» (противоречия между различными религиозными традициями в золотоордынском, крымском, казанском и т. д. этноконфессиональных массивах) и «внешних» (противоречия между родоплеменными сознаниями, с одной стороны, и исламо-универсалистским – с другой; конкуренция внутри татаро-мусульманской элиты; реальность благ от христианизации и русификации и пр.). Особое внимание придется уделить идейным феноменам, сыгравшим роль того своеобразного моста, который проложило христианство между русско-православной культурой и татаро-мусульманским ареалом.

241 Так, в гербе рода князей Куракиных – изображения полумесяца и шестиконечной звезды, что вообще характерно для «гербов фамилий, связанных родством с выходцами из Золотой Орды» (Баскаков Н.А. Русские фамилии… С. 48; все другие примеры – из той же книги). В гербе рода Булгаковых – восьмиконечные кресты и атрибуты, также символизирующие связь этой фамилии с Золотой Ордой, а именно – два колчана и лук; в геральдике рода Дашковых (Дбшкувых) – «центральный щиток с изображением креста над полумесяцем и шестиугольной звездой – эмблема перехода обладателей гербов из ислама в христианство, встречающаяся часто в русской геральдике». В гербе Талызиных – всадник с поднятым ятаганом, пеший воин в восточном халате, восьмиконечная звезда; в гербе Турчаниновых – «серебряное стропило с крестом над ним (знак перехода в христианство) и тремя полумесяцами по бокам и снизу под крестом, а также с двумя полумесяцами на крыльях шлема, находящегося над щитом герба»; в гербе князей Черкас(с)ких – три шестиугольные звезды и полумесяц; в гербе Комыниных – две шестиугольные звезды и полумесяц; в гербе князей Юсуповых – четыре шестиугольные звезды. В гербах (родственных фамилий) Кочубеев и Селивановых – два полумесяца под крестом, «символ перехода из ислама в христианство»; в гербе Яминских – стрелы, две шестиконечные звезды и полумесяц, т. е. атрибуты, «общие для гербов, принадлежавших фамилиям, тюркским по происхождению, которые перешли на русскую службу примерно в одно и то же время» (Яминские, Киреевские, Архаровы, Телегины). В гербе Ермоловых – три пятиконечные звезды, что «характеризует эту фамилию как фамилию выходцев из Золотой Орды», в гербе Карамзиных – «на голубом поле серебряная луна, обращенная рогами вверх, и над нею крестообразно положенные два золотых меча», т. е. «атрибуты, характерные для выходцев с Востока»; в гербе Кондаковых – два ятагана и три шестиконечных звезды; в гербе Арцыбашевых – полумесяц над крестом, в гербе Тимирязевых – три шестиконечных звезды; в гербе Таракановых – шестиконечная звезда и полумесяц; в гербе Калитиных – три шестиконечных звезды; в гербе князей Бабичевых – полумесяц с крестом наверху, т. е. указание на то, что «предки носителей этой фамилии были мусульманами и лишь позднее перешли в христианство», и т. д.

242 См. там же. С. 119.

243 Там же. С. 124.

244 Так, о восточном происхождении рода Хотяинцевых свидетельствуют такие геральдические данные: в щите герба «изображены крестообразно две серебряные стрелы, летящие вниз сквозь золотой полумесяц к серебряной подкове» (Там же. С. 145). Герб рода Мячковых – это щит, имеющий голубое поле; на нем изображен негр в латах, держащий в правой руке золотой лук, а в левой – три стрелы, обращенные остроконечиями вверх; за плечами – золотой колчан со стрелами (Там же. С. 146); восточное происхождение рода Карандеевых подтверждает герб: щит, разделенный горизонтально на две части, причем в верхней на голубом поле изображен золотой крест, символ перехода в христианство, а под ним луна; в нижней части на серебряном поле крестообразно положены сабля, лук и колчан (Там же. С. 149).

245 Русские монархи настолько ею дорожили, что даже давали ее представителям царские титулы. Так титул «царя всея Руси» Иван Грозный пожаловал бывшему казанскому хану Симеону Бекбулатовичу, который впоследствии в «разрядных списках», т. е. в списках «московских служилых людей», значился «царем Тверским». В 1598 г. царь Борис Годунов пожаловал титул царя Касимовского пленному киргизскому царевичу Ураз-Махмету, а царь Михаил Федорович дал тот же титул Альп-Арслану, внуку сибирского царя Кучума. «От этого царя Касимовского пошли царевичи Касимовские, считавшиеся в числе русских дворян до 1715 г., когда умер бездетным последний царевич Касимовский. От родного младшего брата царя Касимовского и трех его двоюродных братьев пошли царевичи Сибирские. Род их продолжается доныне (написано в 1886 г. – М.Б.), но в 1718 г. Петр I приказал им вместо царевичей писаться князьями Сибирскими» (Карпович Е.П. Родовые прозвания и титулы в России. С. 165). Впоследствии члены грузинского и имеретинского царских домов, служа в России, носили титулы царевичей, которые лишь во второй половине XIX в. были заменены княжескими (См.: Там же). По подсчетам Карновича, численность княжеских родов татарского, мордовского и грузинского происхождения в десять раз превышала численность княжеских родов русского происхождения (Там же. С. 173–174). Вновь послушаем того же старого русского историка. «…Почти все наше древнее дворянство, – пишет он, – ведет свое начало от иноземцев. Вдобавок к этому в средневосточных губерниях России большая часть местного дворянства составились из крещенных татарских мурз и так называемых мордовских «панков». Эти инородцы пользовались, сравнительно с коренными русскими, большим почетом, так как им при крещении давался княжеский титул. Вследствие этого у нас существует до 100 таких княжеских фамилий татарского и мордовского происхождения, которые никогда не были известны ни в истории, ни в служебном поприще, ни в обществе. Потомки упомянутых мордвы и татар, в качестве помещиков, сделались преобладающим классом над коренным русским населением» (Там же. С. 234–235). В то же время, напоминает Карнович (я добавляю сюда же новейшие изыскания Баскакова), тюркского происхождения были государственные канцлеры, канцлеры и вице-канцлеры – Черкасский, Бестужев-Рюмин, Воронцов, Горчаков, Кочубей, Растопчин, Голицын, Куракин, Колычев; министр юстиции Уваров и князь Ширинский «имели своими родоначальниками татарских мурз. Татарского происхождения были министр Бибиков и известный государственный деятель Мордвинов» (Там же. С. 244), как и «памятный своим русофильством» (Там же) адмирал-министр Шишков (Баскаков Н.А. Русские фамилии… С. 123–124). Потомками мусульман-ориенталов были генерал-фельдмаршал Шереметьев, Салтыковы, Бестужев-Рюмин, Мусин-Пушкин, Кутузов. Что касается литературы, то здесь надо начать с Антиоха Кантемира, потомка «омолдаванившегося татарина. В первой половине прошлого столетия явился у нас гениальный, без всякой иноземной примеси, человек – Ломоносов. Но после него на русском Парнасе занимают почетные места лица иноплеменного происхождения. Державин – потомок татарского мурзы Багрима, о таком происхождении министр-поэт сам напоминает в своих стихотворениях… Болтин-татарин… Придавший новое направление нашей литературе, русский историограф Карамзин (Кара-мурза) происходил из татар… Жуковский по матери был турок. Поэт Лермонтов произошел… по матери, Арсеньевой, от татарина» (Там же. С. 245–247). Баскаков добавляет к этому имена Аксакова, Тютчева, Козлова, Киреевского, Чаадаева, Арцыбашева и многих других. И тем не менее «не только в них (в только что перечисленных лицах. – М.Б.), но и в их предках сгладились всякие следы иноплеменности, так как они были людьми вполне великорусскими» (Карнович Е.П. Родовые прозвания и титулы в России. С. 247). Иное, впрочем, дело, что «если в свою пору не существовало на свете, например, мурзы Багрима, татарина Кара-мурзы, поляка Гжибовского, шотландца Лермонтова и немца Радши, то позднее, статься может, не было бы у нас Державина, Карамзина, Грибоедова и Пушкина…» (Там же. С. 247–248).