Россия и мусульманский мир № 5 / 2016
Шрифт:
При этом Израиль не имеет претензий к соседям и не претендует ни на что, помимо обеспечения собственной безопасности, но готов жестко реагировать на любые попытки ослабить его обороноспособность, с чьей бы стороны они ни исходили. В этой связи появление ВКС России в Сирии, мешающее Ирану взять ее под полный контроль, расценивается израильским руководством с позиции позитивного нейтралитета. Не случайно Израиль стал первой страной западного сообщества, наладившей с Москвой координацию по ситуации в Сирии. Отметим, что это прервало опасные попытки Саудовской Аравии втянуть израильский ЦАХАЛ в войну с Ираном, предпринимавшиеся на протяжении длительного времени не без определенных успехов.
Наконец, в рамках данной статьи нельзя не сказать о провале палестино-израильского «мирного урегулирования». Позиции сторон оказались абсолютно и окончательно несовместимыми – и были таковыми изначально. Односторонние уступки для поддержания иллюзии переговорного процесса не одобряются израильским обществом, в том числе вследствие поддержки антиизраильского терроризма руководством ХАМАС в Газе и Палестинской
При этом катастрофическая ситуация с беженцами, в том числе арабскими, в ближайшее время может привести к унификации программ их поддержки международным сообществом, лишив палестинцев статуса «беженцев первого сорта». Тем более что положение Иордании, граничащей с Ираком и Сирией, а также Ливана, более чем шатко. Алжир с его правящей геронтократией и борьбой за власть в элите нестабилен. Судан расколот, он так и не вышел из гражданской войны, несмотря на отделение Джубы. Сомали разделен на враждующие анклавы. Эритрея все больше ориентируется на Саудовскую Аравию и ОАЭ. Опорой Джибути служат иностранные военные базы. Все эти страны и территории представляют собой еще одну зону нестабильности. То же можно сказать об африканской периферии БСВ – Сахаре и Сахеле, сепаратистские и радикально-исламистские движения которых дестабилизируют зону от Марокко до Мавритании и значительную часть Черной Африки.
Пожалуй, единственная «хорошая» новость, касающаяся БСВ, состоит в том, что Балканы и Закавказье по сравнению с Сахелем и Аф-Паком являют буквально оазис спокойствия. Что само по себе демонстрирует, насколько запущена ситуация в регионе, несмотря (а скорее благодаря) попыткам его «демократизации». Демонтаж Шенгенской зоны из-за направляющихся в Германию через Балканы беженцев может стать началом конца Евросоюза. На Закавказье влияют Турция и Иран, а также противостояние между Вашингтоном и Брюсселем, с одной стороны, и Москвой – с другой. Но по сравнению с тем, что там могло бы происходить, их положение сравнительно стабильно. В Афинах, Белграде или Будапеште с этим вряд ли кто-нибудь согласится, однако, вспоминая хотя бы о проблеме рабства в Ираке, Судане и Мавритании и геноциде христиан в Сирии и Ираке и курдов-йезидов в Ираке, понятно, в чем состоит разница между кризисом и катастрофой.
Место и роль ислама в регионах Российской Федерации, Закавказья и Центральной Азии
Инфраструктура трудовых мигрантов в городах современной России
(На примере мигрантов из Узбекистана и Киргизии в Москве)
Хотя приток внешних мигрантов в Россию продолжался на протяжении всего постсоветского периода, Российская Федерация как иммиграционное принимающее государство сложилась только в 2000-е. В последние годы, по данным Федеральной миграционной службы, на территории нашей страны единовременно находятся 10–11 млн иностранных граждан: по показателям на август 2014 г., почти 9 млн из их числа родом из государств, входивших в Советский Союз, в первую очередь, из Средней Азии (более 40% или примерно 4,9 млн человек), 2 млн – из Украины, прибывших из Молдовы и Азербайджана – по 600 тыс. человек соответственно (Официальные статистические данные 2014). Следует отметить, что начиная со второй половины 2000-х годов значительно изменилась и доля присутствия иностранных работников трех посылающих среднеазиатских государств: так, если в 2005 г. на Узбекистан, Таджикистан и Киргизию приходилось 16,8% общего миграционного потока в Россию, то с 2008 г. их составляющая равняется уже 55% от всех официально работающих в России иностранцев и почти три четверти (73%) от работников из стран СНГ [Флоринская 2013].
Центрами притяжения мигрантов являются города и в первую очередь мегаполисы, и это вполне объяснимо: среди россиян преобладает городское население, и работу по социально-экономическим причинам проще найти в городах, особенно в Москве и Санкт-Петербурге, а также в Московской и Ленинградской областях. Хотя статистика, дающая точное число иностранных мигрантов в Москве, отсутствует, различные экспертные оценки, отсылающие к данным ФМС, фиксируют цифру в 1 млн мигрантов.
Внешняя трудовая миграция в российские города приводит к заметным социальным, политическим и этнокультурным трансформациям, которые в свою очередь являются серьезным вызовом как для российских властей, так и для общества в целом. Причем реакция государства и принимающего общества чаще всего либо запаздывает, либо исполнение миграционной политики оказывается весьма далеким от положений, прописанных в Концепции государственной миграционной политики РФ [Концепция государственной миграционной политики 2012]. Сталкиваясь с многочисленными повседневными потребностями и не находя возможности удовлетворить их с помощью имеющихся в российских городах институций, мигранты начинают искать собственные пути посредством различных стратегий самоорганизации. Другими словами, инкорпорация иностранных мигрантов – это двусторонний процесс, успех которого зависит не только от политики
принимающего государства, но и от поведения самих мигрантов. Причем мигранты в этом случае выступают и как объект миграционной политики и действий принимающего общества, и как субъект и равноправный актор процесса инкорпорации.При этом следует иметь в виду, что прибывающие в Россию в составе разных миграционных волн в течение всего постсоветского периода не однородны по своим социально-демографическим характеристикам. Одну из значительных ролей в организации формальных и неформальных мигрантских связей и сообществ играет взаимодействие старожильческой части приехавших еще в советское время и недавно прибывших мигрантов. В результате формируются сообщества, которые являются гетерогенными по своим потребностям, истории переселения, стратегиям и уровню самоорганизации, со своими экономическими потребностями. Помимо этого возникают новые экономические ниши и своеобразная мигрантоориентированная инфраструктура, в первую очередь в сфере потребительских и посреднических услуг. Способствуют ли социальные институции, создаваемые и ориентированные на мигрантов, их инкорпорации или провоцируют формирование параллельного социального пространства и приводят к исключению или даже к сегрегации? Какую роль в этом занимают этнические и неэтнические стратегии? В данной статье предпринимается попытка ответить на эти вопросы на примере узбекских и киргизских мигрантов в Москве.
Статья основана на данных нескольких исследовательских проектов. Первое из них, выполненное в 2009–2011 гг., было посвящено диаспорным СМИ и базировалось на 25 глубинных полу-структурированных экспертных интервью с редакторами и издателями диаспорных газет и журналов, с активистами этнических общественных организаций, а также на качественном анализе тематического содержания печатных диаспорных СМИ (всего не менее 40 наименований). Второе исследование проводилось в 2012 г. (пилотаж) и в 2013 г. 8 : оно фокусировалось на изучении «этнических» кафе и их роли в инкорпорации мигрантов и трансформации столичного городского пространства. Эмпирическая часть состояла из серии включенных наблюдений (около 40 кафе: 21 киргизском и 15 узбекских), из анализа публикаций в СМИ, экспертных интервью с работниками кафе (20 интервью), опроса посетителей (собрано 210 анкет) и глубинных интервью с посетителями кафе (20 интервью). Наконец, в третьем исследовании 2013–2014 гг. 9 внимание было сосредоточено на том, как мигранты из Узбекистана и Киргизии осваивают социальное и городское пространство российской столицы, каким образом происходит расселение и формирование городских пространств с мигрантоориентированной инфраструктурой. Эмпирическую базу данного проекта составили 60 глубинных интервью с киргизами и узбеками (этническая принадлежность определялась по родному языку), собрано 397 анкет 10 .
8
Проект «Инфраструктура миграционных сообществ как потенциал интеграции мигрантов и трансформации городских пространств (на примере этнических кафе в Москве)», поддержанный грантом РГНФ № 13-33-01032. Год выполнения 2013. Руководитель – В.М. Пешкова, исполнитель – А. Чекалина.
9
Проект «Трансформация городских пространств: анализ инфраструктуры миграционных сообществ (на примере г. Москвы)» при поддержке РФФИ 13-06-00855, руководитель – Е.Б. Деминцева, участники проекта в 2013 г. – Д.С. Елманова, В.М. Пешкова, А.Л. Рочева; в 2014 г. – В.М. Пешкова, Д. Кашницкий.
10
Среди опрошенных 17,6% имели российское гражданство, однако срок его давности составил 2–3 года и за некоторым, пусть и важным, исключением существенно не менял статус мигранта, поскольку большинство их даже при наличии российского гражданства не планировало жить в России. Подробнее о методологии исследования см.: [Деминцева, Пешкова 2014].
Изучение особенностей расселения иммигрантов является составной частью большинства западных теоретических работ, направленных на объяснение формирования этнических сообществ и интеграции / сегрегации. Англоязычная, она же американская, научная традиция начинает свой отчет с начала XX в., когда была основана чикагская школа социологии, долгое время являвшаяся единственной доминирующей парадигмой для понимания пространственной мобильности мигрантов и того, каким образом происходит инкорпорация иммигрантов в американское общество. В ее рамках были выделены и изучались такие формы расселения мигрантов в городах, как гетто или этнические анклавы, которые, согласно чикагской школе, являются результатом комбинации как внешних выталкивающих факторов (например, дискриминации и предубеждения), так и внутренних оснований (этнической солидарности и взаимных интересов).
Моделью расселения для американских иммигрантских сообществ являлись нью-йоркские гетто, расположенные, как правило, в центре города [Вирт 2005]. Причем большей части жителей таких поселений приходилось жить в них из-за ограниченного социального и человеческого капитала, к тому же часто основанного на этнических связях, что приводило к сегрегации мигрантов [Flippen, Parrado 2012; Logan, Wenquan, Alba 2002; Massey 1985]. Но по мере улучшения материального положения, а также роста уровня образования и знания английского языка многие иммигранты стремились переехать из этнических анклавов в районы, не заселенные иммигрантами, и постепенно ассимилировались. Этот процесс описывается хорошо известной чикагской моделью пространственной ассимиляции иммигрантов [Берджес 2000; Парк 2002].