Россия и мусульманский мир № 8 / 2013

Для реализации либерального проекта модернизации понадобилась соответствующая идеологическая обработка населения, которая осуществлялась по двум направлениям. С одной стороны, проводилась целенаправленная политика по дезавуации советского наследия и преодолению «нерыночных» стереотипов граждан СССР, а с другой – на контрасте с деградирующей социалистической системой пропагандировались в качестве «современных» и «успешных» идеи политической демократии, свободного рынка, парламентаризма, многопартийности и пр. И опять же – «ничего личного»: представители элиты (за редким исключением) не являлись искренними адептами либерализма, они исходили из вполне рационально понимаемой выгоды, которую сулил им этот идеологический проект.

Всю относительность «либерально-демократического настроя» правящего постсоветского российского истеблишмента продемонстрировали события сентября-октября 1993 г. и первая чеченская война, которые сопровождались вопиющими отклонениями от базовых принципов либеральной идеологии и многочисленными нарушениями прав и свобод человека. При этом стоит отметить, что отечественная элита в этом плане мало чем отличалась от своих западных «коллег», которые откровенно пренебрегают либеральной догматикой в случае угрозы своим корпоративным интересам (вспомнить хотя бы маккартизм, войну во Вьетнаме, уничтожение общины «Храма народов» в Гайане, «принудительную демократизацию» Югославии, Ирака, Ливии и др.). Как пишет в своей статье М. Белоусова, «с точки зрения политических элит, жалобы на нарушения прав человека – удел слабых и неспособных. В отличие от рядовых граждан они не апеллируют к абстрактному “государству” как источнику или нарушителю их прав. Находясь “внутри” государственной системы, они располагают дополнительными эффективными ресурсами (административный, клановый, финансовый) для защиты и реализации своих прав. Таким образом, они отделяют себя от “остальных”, воспринимая реализацию прав человека как нечто зависящее (производное) от борьбы за власть».

При этом идеологический заряд либерализма с точки зрения воздействия на массы оказался достаточно слабым: его хватило на то, чтобы сломать прежнюю Систему и перекантоваться на этапе становления новой российской государственности, но не более. Уже в 1995–1996 гг. либеральный проект стал терять актуальность и привлекательность, что продемонстрировали, в частности, выборы в Госдуму второго созыва, а также «проблемная» президентская кампания Б.Н. Ельцина. Несмотря на «вымученную» победу правящего истеблишмента в президентской гонке 1996 г., стало ясно, что этот успех является последним, если не будет кардинальным образом пересмотрен идеологический антураж российского постсоветского режима. Либерализм уже откровенно враждебно воспринимался массами, и появлялось все больше политиков (системных и несистемных), стремившихся на волне идеологического недовольства прийти к власти. Так, на оппонировании либеральному проекту в конце 90-х годов сделали себе имя сперва руководитель Движения в поддержку армии генерал Л.Я. Рохлин, а затем лидеры блока «Отечество – вся Россия» Ю.М. Лужков и Е.М. Примаков.

О кризисе идеологии либерализма в России тех лет можно найти свидетельства многих очевидцев, но примечательно, что это признают не только противники демократов, но и сами представители либерального лагеря «ельцинской» эпохи. В частности, экс-губернатор Ярославской области А.И. Лисицын, один из адептов либеральных реформ 90-х годов, в своих воспоминаниях признает, что в конце правления первого президента России «демократические, рыночные и прозападные взгляды политиков разделялись обществом все меньше: призывы к достижению личной свободы и правового государства не подкреплялись экономическими благами и практическими государственными действиями, а потому выглядели голословными и демагогическими».

Поэтому правящей элите понадобился новый идеологический поворот, способный, с одной стороны, консолидировать элиту, а с другой – удовлетворить запросы населения страны.

Ставка была сделана на идеологию неоконсерватизма, получившую свое российское воплощение в начале 2000-х годов в концепте «суверенной демократии». Данный интеллектуальный замысел, несмотря на жесткую критику со стороны оппозиции за «абстрактность» и «эклектичность», нес в себе ряд важных смыслов. Прежде всего впервые после 1991 г. страна получила вариант национальной идеи, которая в целом на тот момент отвечала настроениям общества. Так, при всем своем негативном отношении к Б.Н. Ельцину и его курсу большинство граждан России не были готовы «вернуться в прошлое» и отказаться от пусть и вполне условных, но «демократических» и «рыночных» реалий. Но при этом на рубеже 1990–2000-х годов отчетливо ощущался социальный запрос на державность и патриотизм, а населению требовалась компенсация за национальное унижение, связанное с крушением Советского Союза. В этом плане «суверенность» фактически становится умеренным ответом на имперские, а где-то даже националистические устремления россиян.

Кроме того, концепт «суверенной демократии» позволил власти в начале 2000-х годов снизить градус социального противостояния в обществе и мобилизовать массы на основе «социального компромисса». И это притом, что в конце 90-х годов, особенно после финансово-экономического обвала 1998 г., социальное размежевание в России достигло своего апогея, едва не дойдя до классовой борьбы. Об этом пишет, например, К. Клеман: «На период с 1997 по 1999 г. пришелся пик коллективных действий, отмеченный такими явлениями, как “рельсовая война”, продолжительные эксперименты рабочего контроля над производством (например, на целлюлозно-бумажном комбинате Выборга, на Ясногорском машиностроительном заводе), или “палаточные городки” (например, в Ярославле или Астрахани). В то же время кризис легитимности власти достиг своего апогея. Стачкомы и демонстранты требовали отставки Ельцина и жестко противостояли новым собственникам, купившим заводы с целью перепродажи или спекуляции. Недовольство политической властью и олигархами нарастало».

Нo особое значение «суверенной демократии» стоит отметить с точки зрения примирения российской элиты, которая в последние годы правления Б.Н. Ельцина находилась в состоянии перманентных конфликтов и информационных войн.

С приходом к власти В.В. Путина отечественный истеблишмент приобретает отчетливую двуличность: одну его часть составили так называемые «питерские либералы-прагматики», работавшие с новым президентом России в мэрии Санкт-Петербурга, другую – «силовики», выходцы из спецслужб. При этом если первые были сторонниками «умеренной демократии» и рыночной экономики, то вторые придерживались скорее авторитарных и державно-патриотических позиций. Соответственно, концепт «суверенной демократии» позволил примирить эти два сообщества, дав каждому из них необходимую идеологическую надстройку для проведения в жизнь собственной политической и социально-экономической линии.

Позже концепция «суверенной демократии» органично (с точки зрения приоритетов российских элитных групп) была дополнена идеей участия России в «глобальном акционерном обществе». Эта идея зарождается после прихода к власти В.В. Путина, однако ее активная практическая реализация начинается как раз при Д.А. Медведеве.

В течение первых лет XXI в. страна была вынуждена заниматься внутренним обустройством. Именно на этот период приходятся перестройка политической системы и федеративных отношений, активные социальные и экономические реформы, формирование новой повестки дня для России как современного, демократического и в то же время сильного государства. При этом в 2000–2006 гг. руководство страны еще не могло позволить себе проводить активную внешнюю политику: были слишком велики внутриполитические и внутриэкономические риски и «перегрузки». А потребность в таковой явно ощущалась: на постсоветском пространстве одна за одной свершались «цветные революции», НАТО все ближе придвигалась к границам России, одновременно появилась угроза развертывания системы ПРО в Европе.

Кроме того, несмотря на объективно возникшую потребность в преодолении униполярности (в связи с появлением де-факто политических и экономических альтернатив новому мировому порядку США), никто из ведущих государств мира (даже КНР) не осмеливался напрямую заявить Вашингтону о необходимости поделиться глобальным «контрольным пакетом акций». Эту миссию взял на себя В.В. Путин во время своей мюнхенской речи 10 февраля 2007 г., в которой он заявил о недопустимости сохранения мировой монополии Вашингтона в современных условиях: «Сегодня мы наблюдаем почти ничем не сдерживаемое, гипертрофированное применение силы в международных делах, военной силы, силы, ввергающей мир в пучину следующих один за другим конфликтов. В результате не хватает сил на комплексное решение ни одного из них. Становится невозможным и их политическое решение. Мы видим все большее пренебрежение основополагающими принципами международного права. Больше того, отдельные нормы, да, по сути, чуть ли не вся система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов, перешагнула свои национальные границы во всех сферах: и в экономике, и в политике, и в гуманитарной сфере – и навязывается другим государствам. …И это, конечно, крайне опасно».

Одновременно была заявлена главная идея новой российской внешней политики: отныне окрепшая Российская Федерация станет претендовать на свою долю в мировом глобальном «акционерном обществе» и будет жестко отстаивать свои интересы, исходя из величины своего «пакета».

Можно выделить основополагающие принципы стратегии участия России в «глобальном АО». Прежде всего, это прагматичное и жесткое отстаивание своих прав на влияние в мире, соответствующее проценту «контролируемых акций», в диалоге со своими международными партнерами. Так, например, в этой связи нельзя не отметить жесткую, но в рамках международной процедурной практики, реакцию Москвы при ее проверке на «уступчивость» в войне «08.08.08», когда с подачи США режим Михаила Саакашвили поставил под сомнение авторитет России не только в Закавказье, но и на Кавказе в целом. В этой ситуации поддержка Южной Осетии и Абхазии со стороны Москвы стала фактически вынужденной, поскольку их «сдача» угрожала стабильности ситуации в регионе и была чревата вытеснением оттуда России. При этом стоит отметить, что сила, использованная в данном конфликте, в целом была дозированной. Несмотря на призывы российских «ястребов» «жестоко покарать агрессора», «взять Тбилиси» и пр., данные боевые действия не превратились в войну с грузинским народом, а стали лишь демонстрацией готовности России взять на себя ответственность за стабильность ситуации на постсоветском пространстве.

Тесно была взаимосвязана с вышеуказанными событиями и активизация России в рамках ОДКБ, который она стремилась (и стремится) превратить в мощный военно-политический блок, в оплот защиты постсоветского пространства от «рейдерства» со стороны США и Евросоюза. При этом также прагматично учитывается, что большинство постсоветских государств заинтересованы в материальной поддержке со стороны России, обеспечиваемой в том числе и по линии евразийского экономического партнерства.

Кроме того, с учетом объективного роста протестных настроений руководство стран «пророссийского пула» держит в уме возможность силовой поддержки со стороны ОДКБ в случае внутренних вызовов стабильности (массовых беспорядков, путчей, «цветных революций»).