Россия и современный мир №1 / 2014

8. Сравнительное государственное управление: Теория, реформы, эффективность. – СПб., 2000. – С. 54.

9. Сухарев О.С. Теория эффективности экономики. – М., 2009. – С. 30.

10. Тарасенко Ф.П. Прикладной системный анализ. – М.: КНОРУС, 2010. – С. 138–141.

11. Шевалье Ж. Государственная служба. – M., 1996. – С. 98–132.

12. Эффективность государственного управления. Пер. с англ. / Под общ. ред. С.А. Батчикова и С.Ю. Глазьева. – М., 1998.

13. Epstein P. Using Performance. Measurement in Local Governments. – Denver, 1988.

Российская внешняя политика и экспертно-аналитические организации 37

Д.В. Ефременко

Ефременко Дмитрий Валерьевич – доктор политических наук, заместитель директора ИНИОН РАН.

Бурной зимой 2011–2012 гг., когда российский политический режим проходил очередную фазу самовоспроизводства в условиях всплеска протестной активности городского среднего класса, обнаружилась весьма показательная индифферентность оппозиционных сил к внешнеполитической проблематике. Манипуляции в ходе избирательных кампаний, предполагаемые подтасовки итогов голосования, жесткий контроль над ведущими средствами массовой информации, разгул коррупции, неэффективность управленческой вертикали – эти и множество других тем находились в центре общественного внимания. Однако внешняя политика и международный статус России детально практически не обсуждались. Еще до рокировки между Дмитрием Медведевым и Владимиром Путиным, объявленной 24 сентября 2011 г. на съезде «Единой России», дело в основном ограничивалось довольно поверхностными рассуждениями о том, кто из участников кремлевского тандема был бы для Запада предпочтительным партнером. Но и позднее реакция общественного мнения на внешнеполитические высказывания Владимира Путина в период предвыборной кампании была довольно вялой; что касается оппозиционеров, то никто из них даже не пытался предложить какие-либо программные установки в этой области хотя бы в порядке реакции на статью кандидата в президенты, опубликованную в «Московских новостях» [13].

37

Статья отражает результаты исследования, проводимого при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, грант № 13-03-00553.

Автор выражает признательность председателю Президиума Совета по внешней и оборонной политике, главному редактору журнала «Россия в глобальной политике» Ф.А. Лукьянову за содействие в подготовке настоящей статьи.

То обстоятельство, что внешняя политика перестала быть темой, обсуждение которой провоцирует глубокую поляризацию мнений в обществе, можно считать существенным достижением российского руководства. При этом, разумеется, нет оснований говорить об отсутствии противоречий по вопросам внешней политики между сторонниками и противниками Владимира Путина. Скорее, нежелание оппозиционеров всерьез втягиваться в дискуссию по внешнеполитической проблематике связано с тем, что возможная альтернативная платформа пока не выглядит достаточно реалистичной с точки зрения мобилизации электората и политических активистов. По сути дела, даже в момент наибольшего подъема протестных выступлений оппозиция не оспаривала монополию Путина на определение российской внешнеполитической повестки. Сегодня, спустя без малого два года, ситуация практически не изменилась.

Следует ли из этого сделать вывод, что проблемы выбора внешнеполитического курса в обозримом будущем останутся на периферии общественного внимания? Может ли в ближайшее время сформироваться спрос на новые идеи и подходы в области международных отношений? И не получится ли так, что уделом экспертов и аналитиков останется лишь комментирование решений, принимаемых за кремлевской стеной? Вклад в поиск ответов на эти вопросы призвана внести настоящая статья.

Изменение социального ландшафта и эмансипация групп интересов

Устойчивость и востребованность внешнеполитических идей напрямую определяются интересами влиятельных групп во власти, бизнесе и обществе, и артикуляцией этих интересов в публичном пространстве. В постсоветскую эпоху появились принципиально новые группы интересов, которые на протяжении 1990-х годов вполне успешно осваивали публичное пространство, начиная с массмедиа. Воссоздание вертикали власти не означало устранения групп интересов – напротив, происходила их дальнейшая консолидация. Однако формы артикуляции и механизмы согласования различных интересов и разрешения конфликтов существенно изменились, будучи в период путинского президентства тесно привязанными к власти. Пожалуй, наилучшим образом специфику этой ситуации описывает предложенная Ю.С. Пивоваровым метафора «властной плазмы», способной объединять даже несоперничающие друг с другом кластеры российской элиты на основе специфического регулирования отношений «власть–собственность». Именно в этой аморфной субстанции разрешаются и возникают вновь конфликты между основными группами интересов [12, с. 162–167]. «Властная плазма» служит питательной средой для дальнейшего структурирования и дифференциации групп интересов, часть из которых имеет уже вполне определенные геоэкономические и геополитические предпочтения (постсоветское пространство, Европейский союз, США, Китай и страны АТР). Проблема заключается в артикуляции этих предпочтений.

Протестные выступления зимы 2011–2012 гг., их спад и последовавшая затем перегруппировка сил правящей корпорации свидетельствуют о том, что «властная плазма» как механизм политико-экономического управления и «разруливания» конфликтов перестает устраивать многие влиятельные силы, равно как и массовые группы, на которые эти силы хотели бы или могли бы опереться. Разрешение политического кризиса, сопровождавшего президентскую избирательную кампанию, на основе проведения политической реформы и постепенного демонтажа вертикали власти могло бы создать благоприятные условия для эмансипации основных групп интересов, их перехода из состояния «властной плазмы» к полноценному существованию в публичном политическом пространстве. Однако фактическое развитие внутриполитических процессов после начала третьего президентского срока В.В. Путина представляет собой иной, консервативный тренд, характеризующийся использованием более эффективного политического инструментария для сохранения и укрепления существующего режима.

Следует подчеркнуть, что большее разнообразие политтехнологических инструментов и повышение эффективности методов контроля внутриполитических процессов со стороны власти отражают, главным образом, ситуативные обстоятельства, связанные с недостаточной сплоченностью, идеологической гетерогенностью, узостью социальной базы и дефицитом лидерства оппозиционных сил. Вместе с тем продолжают нарастать фундаментальные макросоциальные изменения, связанные с укреплением российского среднего класса и формированием его идентичности. Первым проявлением этих изменений были демонстрации на Болотной площади и проспекте Сахарова.

По всей видимости, в ближайшие годы российский средний класс, как и другие крупные социальные группы, еще не будет в состоянии сформировать четкий запрос на то или иное направление внешней политики. Скорее, этот запрос останется размытым и внутренне противоречивым, в чем-то отдаленно напоминающим весьма эклектичные внешнеполитические устремления тех широких слоев американского общества, на которые сегодня опираются оппоненты президента Обамы, в том числе пассионарии из «партии чаепития». В Америке, однако, элитарные группы способны гибко реагировать на запросы широких слоев, сопрягать их с интересами бизнеса, военно-промышленного комплекса, различных меньшинств и т.д. Группы российской элиты, погруженные во «властную плазму», варятся в собственном соку, не испытывая (до последнего времени) сильной потребности во взаимодействии с массовыми группами. В конечном счете речь идет о качестве нынешней российской элиты, о степени ее укорененности в современном российском обществе и об осознании ответственности перед этим обществом.

Российский городской средний класс, или «новые сердитые», как его представителей метко назвал А. Чадаев [16], информационно и технологически уже вполне интегрирован в глобализированный мир, но это не значит, что при жестком критицизме в отношении власти и элиты он заведомо станет генерировать запрос на прозападный внешнеполитический курс. Скорее, это будет установка на то, чтобы отношения России с внешним миром начали реально работать на его, среднего класса, интересы. Не исключено, что в среднесрочной перспективе, например ближе к президентским выборам 2018 г., все же появятся основания говорить о формировании широких коалиций в поддержку стабильности или обновления, коалиций, отражающих и массовые запросы, и интересы тех или иных групп элиты. Их возникновение могло бы стать основой трансформации социально-политического порядка, преодоления нынешней модели «властной плазмы». Одним из многочисленных последствий появления таких коалиций, по всей видимости, станет и «укоренение» в российском публичном пространстве различных школ внешнеполитической мысли.

Российские «фабрики мысли»: Глобальный контекст и национальная специфика

В арсенале инструментов артикуляции интересов влиятельных групп и перевода этих интересов на язык, доступный как общественному мнению, так и лицам, принимающим политические решения, важную роль играют экспертно-аналитические группы и сообщества, образно именуемые «мозговыми центрами» или «фабриками мысли». Согласно определению исследователей из Пенсильванского университета, осуществляющих под руководством Дж. МакГэнна ежегодный мониторинг мировых экспертно-аналитических организаций, мозговыми центрами (think tanks) являются организации, осуществляющие политико-ориентированные исследования, анализ и консультирование, которые дают возможность представителям государственных институтов и общественности принимать обоснованные решения по вопросам, имеющим политическую значимость [17]. Такие центры действуют на постоянной основе, они могут быль аффилированы с государственными или корпоративными структурами либо иметь статус независимых экспертно-аналитических организаций.

В 2012 г. Россия имела 122 мозговых центра (согласно методологии подсчета специалистов из Пенсильванского университета) и, таким образом, занимала по их количеству восьмое место в мире 38 . В регионе Восточной Европы Россия является безусловным лидером с точки зрения численности экспертно-аналитических структур; вслед за ней идут Румыния (54), Украина (47), Польша (41) и Венгрия (40). Вместе с тем с учетом таких показателей, как численность населения и размер ВВП, отрыв России не кажется столь впечатляющим. Достаточно сказать, что даже Эстония имеет целых 17 мозговых центров.

38

По данным Дж. МакГэнна и его коллег, в 2012 г. по численности экспертно-аналитических организаций лидировали: США (1823 организации), Китай (429), Великобритания (288), Индия (269), Германия (194), Франция (177), Аргентина (137), Россия (122), Япония (108) и Италия (107) [17, с. 35].