Россия молодая (Книга 1)

– Слышь?

Сильвестр Петрович кивнул.

– Ругаешься на него, как застигнет тебя в пути бурей, мучаешься с ним, а манит, распроклятое!
– вновь заговорил Рябов.
– Одному человеку хоть бы что! Послушает да пойдет. А другому - ох, не уйти от него. Вот и на тебя я гляжу - манит и тебя, а? Верно?

Он засмеялся раскатисто:

– Трудно вам будет, ребята, обвыкать. С малолетства-то куда легче, а когда в возраст войдешь - труднее. Мы, здешние, все - с малолетства, а вы мужики - ишь вымахали, а в море впервой хаживаете.

– Привыкнут!
– сказал дед Федор.
– Я одного знал - годов двадцать ему было, - только впервой море увидал, с Вологды он, вологодский. Ничего, и посейчас плавает... Конечно, не больно ладный мореход, наживщиком ходит, дальше не пошел. Недурен, а робок...

Сильвестр Петрович улыбался, слушал молча. Потом, полистав книгу, сказал задумчиво:

– Деды ваши плавали, отцы плавали, сами вы всю жизни в море. Есть у вас от дедов и прадедов великая книга морского хождения. Надобно нам, братцы, собрать вместе все, что наплавано, начерчено, записано российскими морскими пахарями. Запишем вместе в книгу, будет у нас все, что понадобится для морского хождения в сих водах...

– Учить нас будешь, что ли?
– спросил дед Федор.

– Учить?
– удивился Иевлев, задумчиво покачал головою.
– Нет, дедуля, не мне вас учить. Знаю мало, а что знаю, то покуда девать мне некуда. Узнаю поболе - может, оно и сгодится вам, а нынче не мне вас учить, а вам меня. Нет и не может быть морехода истинного без опыта всего, что знаете вы. Для того буду учиться у вас искусству вашему и вам, может, сгожусь. Возьмете в ученики?

– В зуйки?
– широко улыбнулся Рябов.
– Что ж, дединька? Возьмем?

– Давай возьмем!
– добродушно согласился дед Федор.
– Только ты уж, Сильвестр Петрович, не погневайся, коли маненько и попадет когда. У нас запросто: торок ударит, толковать некогда, всердцах - и по уху, и по чему попало бьем, горячим, значит, чтобы побойчее справлялся...

– Не погневаюсь!

На палубе постояли, послушали море. Дед Федор, назидательно подняв корявый палец, говорил:

– Не стоит оно без перемены-то, а живет, не мертвое оно, как, допустим, камень али бревно, а живое, вроде как мы, человеки. Оттого и говорят, как про человека, - дышит, дескать. Мы - люди, человечки божьи, живем скоро, поспешаем, дышим часто, оттого и короток наш век. А море-то вечное, и дышит оно редко. Вон грудь-то морская, богатырская, куда глаз ни кинь - море-морюшко. И когда начинает грудь морская вздох свой, мы говорим - прибывает вода. Так, Иван Савватеевич?

Рябов молча кивнул. Лицо его в сумраке белой ночи казалось грустным...

– Поднимается лоно морское, - говорил дед Федор, - дышит и реки наполняет вздохами своими. Наполнив же реки, морюшко словно бы отдыхает. Тогда мы говорим: "Задумалось Белое, задумалось, отдыхает..." И, отдохнув, дрогнет море наше...

– Сие есть приливы и отливы, - сказал Иевлев.
– Об том ведаю. Дважды в сутки бывают они, две полые воды и две малые, так ли?.. Ну, пойду я, пора, Петр Алексеевич книгу ждет...

Он пошел к скрипящим сходням, обернулся, сказал:

– Об многом еще потолкуем, господа мореходы...

– Потолковать можно!
– ответил Рябов.
– Отчего не потолковать. Стариков на досуге собрать надобно, они многое поведают: и то расскажут, как во льдах плавать надобно, и то, каковы приливы и отливы в горле, и о воронке с кошками... Коли и взаправду манит вас море, господа корабельщики, коли верно, что дышит вам оно, будет делу большая польза от стариков наших...

Иевлев ушел в монастырь, на шканцах появился дель Роблес, позвал русских играть с ним в кости.

– Я-то не пойду!
– сказал Рябов Семисадову.

– Поиграл с ним давеча, хватит, дорогая игра...

И вышел на берег - пройтись. Дед Федор шагал рядом, охал, что-де ноют ноги. Потом со вздохом пожаловался:

– А на матерой-то земле не усидеть, Ванюха. На печку бы пора, да нет: дышит оно, море, манит...

Можно бы и песню спеть, да

чтобы кого по уху не задеть.

Поговорка

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1. НА ШАНЦАХ В КАРАУЛЬНОЙ БУДКЕ

Майор Джеймс более Крыковым не интересовался - знал, бывшему поручику из капралов не подняться. А капрала и замечать не для чего. Капрал ближе к солдату, нежели к офицеру...

У Афанасия Петровича под началом было всего трое таможенников да караульная будка на шанцах, на Двинском устье, - охранять город от неожиданного нападения воровских воинских людей. Никто в Архангельске воровских воинских людей не опасался, но так было заведено исстари: шанцы, на шанцах будка, при будке таможенники, над ними капрал.

Время летело незаметно. Караульщики - каждый промышлял своим ремеслом: один - Сергуньков, малый тихий и кроткий, - столярничал, поделки его забирала старуха мать, продавала в городе на рынке; другой - Алексей, постарше, - искусно плел сети для рыбаков, продавал, тем и кормил огромную семью. Третий - Евдоким Прокопьев, холмогорский косторез и великий искусник делать всякую мелкую работу, - ни единой минуты не мог сидеть без дела, и что ни делал - все ему удавалось: то начнет резать ножом деревянную посуду, полюбуется, покачает головой, отправит продать, на вырученные деньги купит дорогой заморской проволоки, начнет ту проволоку ковать, - рассказывает, видел-де сольвычегодскую цепочку из замков, хочу, мол, попробовать, может, задастся самому построить, чтобы было не хуже. Построит цепочку дивной красоты, покачает головой:

– Косо построил. К земле тянет. Взлета в ей нет!

– Какой такой взлет тебе еще понадобился?

– А такой, что сольвычегодские мужики имеют. У них покрасивее...

Про цепочку забудет, начнет расписывать ложе для кремневого ружья, пряжку, свистульки глиняные. И то не понравится, подумает, подумает - за финифть и филигрань примется, а там - обратно к дереву, глядишь, режет солонку-утицу.

– Что, Евдоким Аксенович, в обрат пошел?
– спросит бывало Афанасий Петрович.

– Да, вишь ты, надумал вот иного узора. Как на ложе его ставил, на ружейное, то и придумал, а туда он мал, здесь в самый раз будет...

Иногда пели втроем. Четвертый караулил на вышке - доглядывал, не видать ли корабля. Заводил, сделав страдающее лицо, Прокопьев, вторил непременно Сергуньков. Без Сергунькова песня не заваривалась. На двинском просторе, на устье, вскрикивали чайки, посвистывал морской ветер, свободно, широко, иногда с угрозою, летела песня. Если на баре появлялся корабль, караульщик на вышке бил в било, кричал в говорную трубу:

– Парус вижу, господин капрал!

Крыков взбегал наверх - на галерею, брал подзорную трубу, всматривался:

– Один. Флаг нидерландский - Соединенных штатов. Торговать идет в прибыток господину майору.

Опять пели песню, занимаясь каждый своим делом.

Афанасий Петрович все прилежнее и настойчивее резал по кости. Теперь у него был весь потребный настоящему искуснику инструмент, были запасы моржовой кости, были краски - расцвечивать кость, было чем ее отбеливать. Работа утешала его, с долотцем и шильцами в руках он мурлыкал песни, веселел, взгляд его прояснялся, точно бы забывалась тяжкая обида.