Россия молодая. Книга 1

– То – третий корабль, – заметил Иван Кононович. – Быстро поделалось: не было и единого, а нынче три...

– Чего же быстрого, – отозвался Тимофей, всматриваясь в даль – туда, откуда должен был появиться фрегат, – разве то быстро?

Рябов, расчесывая гребенкой золотистую бороду, придерживая на двинском ветру кудри, рассказывал, как слышал беседу царя Петра с ближними боярами, когда гуляли по случаю спасения в Унской губе, возле Пертоминского монастыря. Царь тогда точно сказывал: быть на Руси флоту, и начало тому флоту строить на Архангелогородской верфи.

– То ты сам своими ушами слышал? – громко спросил Тимофей.

– Сам.

– Верно говоришь?

– Врать не обучен.

Тимофей подвигался на лавке, поморгал, облизал губы. На лице его проступило счастливое, ребячье выражение.

– Возрадовался! – насмешливо сказал Иван Кононович. – Будешь ты строить, как же! Пришлют Николса да Яна, а тебе – топорик в руки, тюкай да по зубам от них получай за учение...

Свет, вспыхнувший в глазах Тимофея Кочнева, погас, он закашлялся, сплюнул, отворотился. Таисья прижалась плечом к плечу мужа, спросила шепотом:

– Чего он его так?

– Ожесточился человек! – тихо ответил кормщик. – Думаешь, ему легко? Корабль построил, а глядит на него издали, воровским обычаем.

Рябов помолчал, уставился вдаль, в туман, откуда вынырнула вдруг черная резная морда фигуры, украшающей нос «Святого пророчества» – нового фрегата, идущего из Голландии. В это же время корабль увидели на Соломбале – на Банном, на Никольском и на Большом. С верфи со звоном ударили пушки. Баженины побежали с пальниками по палубе своей яхты – сальвировать новому кораблю; побежали пушкари и по палубам нового «Апостола Павла». Иностранные торговые корабли и конвои, словно испугавшись, что малость припоздали, ударили бортовыми батареями, мортирами, погонными пушками. В прозрачном осеннем утре над Двиною то здесь, то там отрывались от кораблей белые ватные дымки, гулко прокатывался выстрел, а с Кег-острова малиновым звоном разливались новые колокола Ильи-пророка. Чуть погодя ударил большой колокол Варваринской церкви, потом вперебор, словно на пасху, весело зазвонили в монастыре и в церкви Николы.

«Святое пророчество», фрегат со светложелтыми лакированными галфдеками, с задранным кверху ютом, с галереей, изукрашенной резными изображениями морских чудищ, со слюдяными фонарями над кормой, медленно, тяжело разворачивался на Двине, чтобы стать на оба якоря перед Мосеевым островом, с которого тоже палили царевы пушки.

– Здоровый! – сказал Кочнев.

– Щеки до чего преогромные! – заметил Иван Кононович.

– Богов-то надо было об чего-то упереть – вот и щеки тебе.

– Богов много понатыкано! – покачал головой Рябов.

– С такими богами тонуть первое дело, – усмехнулся старый корабельный мастер. – Надо же понатыкать!

– А паруса пузатые! – пришепетывая, сказал дед Игнат. – Вишь, вздулись...

– Почем за него плачено, не знаешь? – спросил Тимофей Рябова.

– Одиннадцать тысяч ефимков будто бы, – молвил Рябов.

Кочнев присвистнул, Иван Кононович засмеялся в бороду.

– Оно на рубли-то сколько потянет? Одну тысячу двести? – Он ткнул Тимофея кулаком в бок, трубно захохотал. – А, Тимоха? Мой-то «Павел» едва не четыреста стоил со всем с обряжением. А получше будет...

– На твоем богов мало! – ответил Тимофей. – Твой одну только морду всего и имеет, какой же он корабль...

– Будет вам языки точить! – тоже посмеиваясь, сказал Рябов. – Умницы какие!

На берегу между тем били в тулумбасы, играла рожечная музыка – бояре и князья с почетом и уважением встречали иноземных моряков. Из Игнатовой посудины было видно: царевы свитские катили к берегу бочки – угощать; повара волокли оловянные и медные блюда с закусками, несколько шлюпок сновали между пристанью и вставшим на якорь фрегатом. Каждого матроса, выходившего на берег, царь обнимал и быстро целовал, а когда из шлюпки поднялся по сходням капитан Ян Флам – царь, улыбаясь, долго держал его за локти, вглядывался в лицо, потом прижал к себе – один раз, еще раз и еще.

– Во! – сказал Рябов. – Видали, мужики?

– Отчего оно так? – опять спросила Таисья.

– Отчего да отчего! – отмахнулся Рябов. – Повелось так на нашей на матушке-земле...

Вздохнул, улыбнулся и приказал:

– Полдничать давай, пускай иноземные матросы нам завидуют...

Встали у бережка, разложили шанежки, жареную палтусину, луковки. Дед Игнат легкими ногами, обутыми в кожаные морщни, побежал в кружало, где под дверью с бараньим черепом уже дрались голландцы, купил полштоф, вернулся обратно, рассказал:

– Нынче в городе себя покажут господа иноземные мореходы. Едва на твердь господню ступили – в кровище...

Рябов разлил по кружкам, задумался, потом негромко промолвил:

– А все же... три корабля. И все с пушками...

– Тебе-то прибыль велика! – сладко глядя на водку, ответил Игнат. – Не ты товары за море повезешь...

Поблизости остановилась лодчонка. Из нее выскочил Крыков, совсем худой, с землистым лицом. Подошел, присел в карбасе на лавочку, пригубил водки, закусил шанежкой.

– Чего на божьем свете слыхать? – спросил Рябов.

– Вести добрые, – ответил Крыков, – никто с тем делом справиться не может, так моим таможенным солдатам поручили: оброки будем теперь с вашего брата рвать. Повесельные и парусные, не слыхивал? А который не заплатит до барабанного бою – на государеву верфь, зачет – шесть денег за день...

– А ежели у меня, к примеру, ни весла, ни паруса? – спросил Рябов.

– Карбас монастырский потопленный – за тобой, – ответил Крыков, – дело простое.

– Очумели они?

Крыков усмехнулся, словно оскалился, посмотрел невесело в кружку, где солнце играло в мутножелтой кабацкой сивухе, сморщился и выпил.

– Цветочки еще! – угрюмо сказал Иван Кононович. – Ягодок ждите...

Закусив еще, послушали музыку на новом корабле и, расталкивая носом карбаса другие лодьи и посудинки любопытных архангелогородцев, отправились восвояси.

Дома бабка Евдоха пекла пироги, жарила говядину, толкла чеснок на подливу. Поправляя сбившийся платок, сказала:

– И чего оно такое деется? Ранее, молода жила, что ем – добро. А нынче – то пирожка захочу, то мяска, то лапшевника с курятиной. Ох, пора костям и на место...

Рябов ухмыльнулся на старухины малые хитрости: как он с моря вернулся, так она его и потчует с молодой женой-то – послаще, пожирнее. Знает, что беден рыбак, словно церковная мышь, вот и хитрит, будто для себя старается.

Сели за стол, за чистую скатерть, Крыков спросил:

– Кормщик, как жить станешь?

Рябов поиграл ложкой, положил ее, погладил ладонью и тоже спросил: