Россия: народ и империя, 1552–1917

Воображаемый мир Гоголя населён подобными героями, такими, как Акакий Акакиевич, мелкий чиновник из «Шинели», который становится «королём Испании», просто купив себе дорогую шинель. Снова внешние признаки определяют сознание человека, и шинель Акакия Акакиевича вызывает чувство самоуважения, совершенно не соответствующее его скромному рангу и ведущее к гибели.

Другой персонаж Гоголя — Хлестаков из «Ревизора» — беззастенчиво пользуется тем, что испуганные провинциалы принимают его за ревизора, присланного для проверки, чтобы требовать почестей и материальных подношений. Самый прекрасно разработанный персонаж — Чичиков из «Мёртвых душ», успешно использующий характерное сосуществование закона и беззакония для увеличения собственного состояния за счёт покупки крепостных крестьян, умерших после последней переписи. Здесь писатель играет на том, что официально все крестьяне, учтённые при последней переписи, считались живыми и на нелепой официальной терминологии числились «душами», как тогда назывался каждый взрослый налогоплательщик.

Во всех произведениях имперское государство с его мундирами, чинами и иерархиями приобретает некое кошмарное качество, поглощая и уничтожая человеческие жизни как духовно, так и физически, и становится воплощением всего аморального и антигуманного. Есть ли выход из этого извращённого мира? Гоголь надеялся, что есть, и что именно он — тот человек, который должен указать его людям. Вернувшись в Россию в 1839 году, через два года после смерти Пушкина, Гоголь обнаружил, что светское общество в иссушенной николаевским режимом стране жаждет видеть его в роли великого писателя, который откроет Истину. Принять на себя такую роль Гоголь был готов, но не в том смысле, как это понимали критики и публика: он желал быть пророком в библейском понимании этого слова и заявил, что первый том «Мёртвых душ» — всего лишь «грязное крыльцо» к храму, которым станет вторая часть. Он давал понять, что собирается раскрыть смысл образа, завершающего первую часть, тройки, олицетворяющей Русь, которая «несётся мимо всего на земле, пока другие люди и государства отступают в изумлении и уступают ей путь».

Увы, этому не суждено было сбыться. Мучительная работа над второй частью «Мёртвых душ» символична для российского писателя той эпохи — желая выразить через свои произведения национальную идею, он наталкивается на суровую действительность и понимает, что при современном режиме Россия не может исполнить свою историческую миссию так, как это ему представляется. В итоге Гоголь сжёг рукопись второго тома, не сказав об этом даже ближайшим друзьям. То, что можно считать объяснением, звучало так: «Нельзя писать о святыне, не освятив сначала свою душу».

Но вопрос, поставленный в конце первой части, так и остался без ответа: «Русь, куда несёшься ты?».

Чувствуя приближение смерти, Гоголь написал нечто вроде исповеди и одновременно поучения с нейтральным названием «Избранные места из переписки с друзьями». Обращённое к соотечественникам размышление о Боге и смерти, о роли литературы в России, о необходимости преодолеть гордыню, грех XIX века. Гоголь видел себя пророком, призванным для проповеди покаяния, покорности и принятия существующего порядка, установленного Богом. Он так и не объяснил, что склонило его смириться с порядком, подвергнутым такой острой критике в первой части «Мёртвых душ».

Как раньше все внимали Гоголю, так теперь все отвернулись от него. Самые суровые упрёки посыпались со стороны Белинского, почувствовавшего себя преданным. Он заклеймил Гоголя как «проповедника кнута, апостола невежества, поборника обскурантизма и мракобесия». «России, — продолжал он, — нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение».

Один из современников, граф Соллогуб, писал о Гоголе, что тот «сломался под тяжестью собственного призвания, принявшего в его глазах огромные измерения».

В середине XIX века Гоголь оказался не единственным из русских писателей, кого пугали и одновременно прельщали ожидания и надежды, возлагаемые на них обществом Видя провал усилий церкви и государства защитить национальный образ России, приемлемый и для элиты, и для народа, и крупные авторы, и менее значительные невольно принимали на себя роли пророков и оракулов, не подходившие ни их характеру, ни таланту.

Толстой

Часто случается, что лучшим способом определения нации является противопоставление противнику. С этой точки зрения лучшего антигероя, чем Наполеон, трудно найти. Как в 1812 году французский император спровоцировал всплеск сознательного патриотизма во всём российском обществе, так и позднее он выступал отрицательной фигурой в ряде ключевых произведений XIX века. В пушкинской «Пиковой даме» аморальный и беспощадный мечтатель Германн наделён «наполеоновским профилем». В гоголевских «Мёртвых душах» о Чичикове ходят слухи, что он «переодетый Наполеон», а то и сам Антихрист, несущий в себе мистическое число 666. В «Преступлении и наказании» Достоевского Раскольников, вдохновлённый Наполеоном, убеждает себя, что великий человек может совершить любой поступок, каким бы безнравственным он ни представлялся для общественного мнения, и убивает старуху процентщицу. Во всех этих произведениях Наполеон воплощает тот принцип, что цель оправдывает средства, особенно если они рассчитаны на удовлетворение эгоистических и властолюбивых амбиций.

Наиболее затяжную полемику против Наполеона вёл Лев Толстой, сделавший французского императора отрицательным персонажем патриотического романа «Война и мир». Первоначально писатель хотел остановиться на теме патриотизма, всколыхнувшегося после Крымской войны. Толстой намеревался сделать своего героя бывшим декабристом, после нескольких десятилетий ссылки возвратившимся домой в родное поместье. В романе он задумывал показать реформы 60-х годов как продолжение социального подъёма периода правления Александра I. Однако в процессе работы писатель всё больше погружался в предысторию декабристского движения, отыскивая его корни в победе над Наполеоном, прослеживая патриотические настроения в победе 1812 года и поражениях 1805–1807 годов. В ходе поисков претерпела изменения и природа патриотизма самого Толстого, в результате чего предполагаемая прелюдия сама стала огромным романом. Возможно, именно это произведение лучше всего показало россиянам их собственное национальное величие.

Одновременно странно и показательно, что самый патриотический из всех русских романов начинается на французском языке. В светском салоне идёт разговор о Наполеоне, и хозяйка, Анна Шерер, отзывается о нём как об Антихристе. С этим наверняка согласились бы староверы, но действие происходит в совершенно другой обстановке. Хотя подобные взгляды имели распространение и среди крестьян, Шерер выражает их на языке самого Наполеона, к которому дворяне обращались, когда не хотели, чтобы слуги поняли, о чём они говорят. Шерер также не совсем понимает, почему Наполеон представляет такую угрозу для России, полагая, что ему нужны лишь Генуя и Лукка, как семейные уделы. Тем самым она проявляет своё полное непонимание доставшегося Наполеону наследия Французской революции и совершенно нового типа национализма, составлявшего главную силу императора.

Таким образом, уже вначале заявлены в миниатюре основные темы романа: подъём в народе патриотизма, принимающего в России и Франции совсем разные формы; роль вождей и их отношение к народу; нравственность войны и мира, человека и семьи.

Обновлённый патриотизм Толстого принимает форму полемики с историками, преувеличивавшими роль вождей и сознательного планирования исторических событий. На его взгляд, решающее значение имеет совокупная сила случайных обстоятельств, а главное, моральный дух сотен тысяч простых людей. В битве при Бородино Толстой видит победу русских, ведь «не то победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знамёнами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своём бессилии, была одержана русскими под Бородиным».

Этот патриотизм сосредотачивается не на генералах, не на дворянах и императорском дворе, а на всём русском народе, на крестьянах и рядовых солдатах. Концепция Толстого не лишена противоречий: писатель ясно видит огромную роль в повышении боевого духа войск и Александра I, и Наполеона, но это лидерство воплощается в моральном воздействии, а не в планировании.

Решающим фактором становится взаимная солидарность, сплочённость небольших солдатских групп, как, например, батарея, забытая командованием и ведущая бой у Шенграбена, или кавалерийский эскадрон Николая Ростова, предпринимающий импровизированную атаку во время стычки под Островным. В полку поддерживается «семейный дух»: когда Ростов возвращался после боя, он «испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сёстры, и слёзы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский».