Россия: народ и империя, 1552–1917

Усилия увенчались лишь частичным успехом. На банкете Тургенев подчёркнуто не поздоровался с Катковым. Толстой вообще не появился, он всё больше отходил от общества и литературного мира, убеждённый, что литература последнего полувека, не обращаясь к народу, стала аморальной и поверхностной. Юбилей прославился благодаря двум выступлениям, одно из которых стало достоянием русской литературной истории. На первом из них. Тургенев как бы отвечал возражениям Толстого, обращаясь к различию, проведённому Белинским, между «народным» и «национальным». Пушкина, соглашался он, читают, «но не народ, а нация», но народ научится читать его и, поскольку искусство — это «восхождение жизни к идеалу», одновременно облагородит себя и откроет при этом «своё истинное национальное сознание».

Речь, оказавшую наибольшее впечатление, произнёс Достоевский. Он написал её, работая над «Братьями Карамазовыми», и изложил те же идеи спасения России православным христианством и общинным духом крестьянства. Достоевский воспользовался чаадаевским образом россиянина как «странника», вечно ищущего правды, и призвал его спуститься к народу, чтобы отыскать там истину.

Подобно Белинскому, Достоевский считал, что литература может выразить сущность нации и внести свой вклад в эволюцию истории. Пушкин сыграл особую роль в этом процессе, ведь «он один из всех мировых поэтов обладал свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность», он становится Фаустом, Дон-Жуаном или «угрюмым северным протестантом»; он говорил на языке, общем для всех людей, существовавшем до вавилонского смешения. «Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским… значит, стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите… стать настоящим русским и будет значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей».

В представлении Достоевского Россия была сверхнацией, чья миссия состоит в создании условий, при которых другие нации смогут развиваться и решать свои конфликты под условием, что они признают ведущую роль России. Русский народ особо отмечен Христом: он претерпел страдания, каких не выпало на долю ни одного другого европейского народа. Страдания принесли русским своеобразную смиренную мудрость, необходимую, чтобы нести свет Христова спасения другим народам.

Именно такой образ России убедил образованных россиян, каково истинное предназначение их нации. Это была как бы духовная привязка геостратегического положения России: необъятные территории, неустойчивые границы, этническое разнообразие. Влияние этого образа ощущалось не только в конце XIX века, но в ещё большей степени при коммунистическом режиме, враждебном Достоевскому. Советские идеологи отрекались от идей писателя, но эти идеи выжили в библиотеках и культурном подполье и, выйдя оттуда в 1990-е годы, стали путеводной нитью для столь разных людей, как Солженицын и Руцкой.

Возникновение канона

Конечно, при всём энтузиазме, вызванном речью Достоевского, всегда можно было, как, например, Толстой, возразить, что большинство крестьян никогда не слышали о Пушкине, и следовательно, его нельзя считать символом единой русской нации. Однако с наступлением новой эры распространения начального образования положение стало меняться, и общественность уже начинала распространять среди народа хорошую литературу.

В 1899 году сам император распорядился устроить празднование столетнего юбилея Пушкина. Событие сопровождалось церковными службами, реквиемами, публичными чтениями и распространением портретов поэта. Митрополит Санкт-Петербургский назвал Пушкина «славным сыном русской земли» и, несмотря на бурную жизнь, «христианином».

Российские издатели, деятели образования и филантропы принялись распространять произведения писателей XIX века: кто-то ради коммерческой прибыли, кто-то в интересах народного просвещения. В период с 1880 по 1895 год Комитет грамотности Санкт-Петербурга выпустил почти два миллиона книг, включая произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Короленко. Подобные комитеты действовали в Москве и Харькове. Издатель Сытин вместе с Толстым и его учеником, В. Чертковым, основал серию «Посредник», вначале ориентированную на назидательные произведения для крестьян, но затем переключенную на классику. Популярный иллюстрированный еженедельник «Нива» для привлечения подписчиков выпускал дешёвые издания Достоевского, Чехова, Горького и других писателей. Иногда школьные учителя покупали их на свои скромные сбережения для детей в своих школах.

Правда, только что научившиеся читать крестьяне предпочитали другую «литературу»: дешёвые романы, приключенческие истории, гороскопы и т.п. И всё же появилась читающая публика, которая, по крайней мере в городах, не состояла только из элиты и которая, получив среднее образование, тянулась к иллюстрированным еженедельникам и литературным приложениям. Появились издатели, управлявшие вкусами этой публики и направлявшие её интерес на произведения, способствовавшие пробуждению национального сознания.

К концу XIX века начала формироваться настоящая русская нация в виде читающей публики, «воображённого общества», чьё выживание в советский период сохранило возможность — только возможность — того, что Россия ещё может стать национальным государством.

Часть 4 Имперская Россия под давлением

Глава 1. Реформы Александра II

Послекрымский кризис

Поражение в Крымской войне для россиян оказалось сильнейшим шоком, повлёкшим переоценку империи и её места в мире. Именно это поражение обнажило то, о чём многие давно догадывались: какой-то внутренний недуг подрывал возможность империи поддерживать роль великой европейской державы. Поражение наглядно продемонстрировало, что армия, имеющая репутацию сильнейшей на континенте, даже не смогла защитить укреплённую базу на собственной территории, сражаясь с войсками, присланными туда за тысячи миль. Говорят, на смертном одре Николай I произнёс приговор своей системе, предписав сыну принять меры для устранения «беспорядка в командовании».

Недостатки русской военной армии не в последнюю очередь объяснялись отсталостью промышленности и средств сообщения, а также неустойчивым состоянием финансов. Страна была не в состоянии ни произвести вооружение, равное тому, которое имели противники, ни купить его за границей. Большая часть того, что было доступно, включая оружие и продовольствие, так и не попала к театру военных действий из-за распутицы на дорогах, связывающих южные районы с центром империи.

Не менее тревожным сигналом для властей стало недовольство крестьян, проявившееся в ходе войны. После появления призывов к добровольцам вступать в ополчение, на сборные пункты явилось намного больше крепостных, чем могла принять армия. Как и в 1812 году, они явно надеялись, что после службы получат свободу. Крестьяне, не принятые в ополчение, выражали недовольство, которое иногда даже выливалось в беспорядки, особенно на Украине и на юге страны. Прибывшие на место жандармы обычно находили крестьян в патриотическом и верноподданническом настроении, желающих служить царю, но часто недовольных той или иной новой повинностью, наложенной помещиком. Даже после того, как закончилась война, крестьяне продолжали направляться в Крым, где, как они упорно доказывали, «на Перекопе, в золотой палате сидит царь, который даёт свободу всем, кто приходит, а те, кто не приходят или опаздывают, остаются, как и прежде, крепостными своих господ».

Крымское поражение угрожало не только внутреннему строю России. Парижский договор лишал её каких-либо особых прав в пределах Османской империи и запрещал иметь флот или военные базы на Чёрном море. Таким образом, Россия утрачивала влияние на Ближнем Востоке и не могла вновь построить Черноморский флот и защищать торговые суда, осуществлявшие внешние торговые операции.

Такие ограничения серьёзно ослабляли внешнюю мощь и положение России. После 1815 года империя играла ключевую роль в системе, созданной Венским конгрессом, затем удерживала баланс сил после её распада; теперь же превратилась в слабый и ненадёжный компонент нестабильной анархичной Европы. Россия стала лишь одним из европейских государств, наиболее сильными из которых были национальные государства с быстро развивающейся индустриальной базой. В течение двух последующих десятилетий к ним присоединились Германия и Италия. В Европе нормой становилось индустриальное национальное государство; те же, кто не отвечал этой модели — империя Габсбургов, Османская империя и Россия, — отставали, слабели и приближались к распаду.

Необходимость в переоценке давно ощущалась в кружках и салонах, бывших в николаевской России единственным форумом для серьёзных интеллектуальных дискуссий. С ослаблением цензуры дискуссии выплеснулись на публику, и тут оказалось, что славянофилы и западники имеют намного больше общего, чем предполагалось вначале. И те и другие в случае необходимости были готовы отказаться от крайностей и согласиться на отмену крепостного права и создание институтов, которые позволили бы образованной и политически сознательной публике поддержать режим.