Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814
Шрифт:
Однако между Веллингтоном и русскими главнокомандующими имелись существенные различия. Хотя в 1820-е и 1830-е гг. у герцога было много политических противников, к моменту своей смерти он стал национальной иконой. По-иному обстояли дела с русскими генералами, прожившими не меньше него. Сразу после смерти Александра I группа офицеров, так называемые декабристы, предприняла попытку свержения самодержавия и установления конституционной или даже республиканской формы правления. Среди них были такие офицеры как М.Ф. Орлов и князь С.Г. Волконский, отличившиеся в годы войны. Восстание было подавлено. Главные герои войны — А.И. Чернышев, А.X. Бенкендорф и П.М. Волконский — приняли участие в подавлении мятежа и продолжили службу в качестве министров при Николае I вплоть до середины XIX в.
Восстание декабристов и его подавление явилось началом исключительно глубокого раскола между правыми и левыми силами в России, который закончился революцией 1917 г. Неистовая ненависть, которую испытывали друг к другу эти два лагеря, внесла свою лепту в дело порчи и искажения мемуаров о событиях 1812–1814 гг. В Зимнем дворце в Санкт-Петербурге имеется прекрасная галерея портретов почти всех генералов 1812–1814 гг. В 1970-е гг., будучи аспирантом и находясь в СССР, я как-то вступил в ожесточенную полемику с одной девушкой, которая была возмущена тем фактом, что среди прочих портретов висел портрет А.X. Бенкендорфа, впоследствии ставшего шефом жандармов при Николае I. Мои аргументы в пользу того, что Бенкендорф был героем войны, не произвели никакого эффекта. Когда я назвал его лидером партизанского движения, кем он действительно являлся на
Коммунистический режим, унаследовав миф 1812 г. и сделав его составной частью советского патриотизма, во многом возвел эти идеи в ранг непререкаемой догмы. Исторические реалии участия России в войне требовалось поразительным образом исказить для того, чтобы они вписывались в официальную идеологию сталинской эпохи. Стало правилом поносить и преуменьшать заслуги Александра I и представлять взаимоотношения между государствами на международной арене в ложном свете; Кутузов был поставлен вровень с Наполеоном и даже выше его, тогда как его аристократическое происхождение и придворные связи (так же, как и в случае с князем П.И. Багратионом) предпочитали не замечать; масштабы народного сопротивления Наполеону преувеличивались, а возникавшее в ряде случаев движение против помещиков и представителей власти представлялось в качестве составного элемента народной войны, которая велась как против собственной тирании, так и против французов. Подобного рода клише на протяжении некоторого времени не давали российским ученым вести нормальное изучение эпохи наполеоновских войн и наложили отпечаток на то, каким образом многие россияне старшего поколения воспринимают события 1812–1814 гг. Однако современные российские историки, к счастью, давно освободились от влияния мифов об эпохе наполеоновских войн, возникших во времена сталинизма [17] .
17
Русская историография наполеоновских войн см.: Шеин И.А. Война 1812 г. в отечественной историографии. М., 2002; и статью: Тотфалушин В.П. // Отечественная война 1812 года: Энциклопедия. М., 2004. С. 309–313.
Тем не менее сложившаяся в советское время официальная трактовка наполеоновских войн, несмотря на все ее грубые искажения действительности, во многом оставалась верна духу Л.Н. Толстого, которого можно назвать наиболее крупным мифотворцем XIX в., если оценивать его влияние на понимание роли России в наполеоновских войнах в среде русской (и зарубежной) общественности. Толстой описывает стихийный русский патриотизм как единение в защиту отечества. Он представляет Кутузова как воплощение русского патриотизма и мудрости, противопоставляя его фигуру идиотизму, выказываемому так называемыми профессиональными военными экспертами, которые видятся автору немцами и педантами. В любом случае в концепции истории Толстого мало места отводится умелому военному руководству или хотя бы попыткам направлять ход событий, исходя из рациональных установок. Вместо этого автор превозносит моральную силу, мужество и патриотизм рядовых русских. В контексте настоящей книги наибольшую важность представляет тот факт, что действие романа Толстого «Война и мир» оканчивается декабрем 1812 г., когда война завершилась лишь наполовину, а самые серьезные испытания еще были впереди. Долгое, трудное, но в конечном итоге триумфальное шествие русской армии от Вильно (декабрь 1812 г.) до Парижа (март 1814 г.) не находит отражения в романе — так же, как этот сюжет был обойден вниманием в советском патриотическом каноне и памяти русского народа — современника тех событий. На каждую публикацию о 1813–1814 гг., вышедшую на русском языке, приходится более сотни публикаций о 1812 г. В недавно вышедшей работе, охватывающей весь период 1812–1814 гг. и написанной в научно-публицистическом ключе, 490 страниц посвящены 1812 г. и только 50 — более длительному и трудному для понимания периоду последующих двух лет [18] .
18
Фролов Б.Ф. «Да, были люди в наше время»: Отечественная война 1812 года и заграничные походы русской армии. М., 2005.
Созданная русскими народная, или «толстовская», интерпретация войны во многом звучит в унисон с отчетами иностранцев, которые принижают роль российской армии и царского правительства в победе над Наполеоном. Сам Наполеон сильно тяготел к тому, чтобы возложить вину на географию, климат и удачу; тем самым он снимал с себя ответственность за случившуюся катастрофу. Историки обычно добавляют к этому просчеты и ошибки Наполеона, но многие из них довольствуются тем, что присоединяются к вытекающему из построений Толстого выводу о том, что русские военачальники слабо контролировали ход событий, и что русская «стратегия» представляла собой сочетание импровизации и счастливого стечения обстоятельств. Как это неминуемо и должно было произойти, недостаток интереса с российской стороны применительно к периоду 1813–1814 гг. предоставил свободу действий историкам других стран, которые были только рады написать историю таким образом, что роль России в событиях тех лет оказывалась незначительной.
Конечно, не сложно понять, почему для русских было проще всего отождествить себя с войной, которая велась на их родной земле в защиту Москвы и под предводительством генерала по имени Кутузов. Сложнее было сохранить столь же оптимистичный настрой в отношении кампаний, развернувшихся на территории Германии и Франции под командованием Витгенштейна и Барклая де Толли, в защиту правильной, но отчасти носящей метафизический характер концепции безопасности России, основанной на идее баланса сил в Европе. Приближение столетней годовщины войны в 1912 г. было отмечено всплеском исследовательского интереса и появлением большого числа новых публикаций. Однако к тому моменту Россия находилась в преддверии войны с теми самыми Гогенцоллернами и Габсбургами, с которыми в 1813 г. она была в союзе. Очевидно, это был не самый подходящий момент для празднования российско-германского единства. В 1813–1814 гг. двумя самыми блестящими офицерами в штабе российской армии были К.Ф. Толь, выходец из прибалтийских немцев, и И.И. Дибич, сын прусского штабного офицера, перешедший на русскую службу. Почти две трети войск наиболее успешного союзного подразделения — так называемая Силезская армия фельдмаршала Блюхера — на самом деле были русскими, однако во главе двух российских военных корпусов Блюхера стояли А.Ф. Ланжерон и Ф.В. Остен-Сакен. К этому времени Н.П. Румянцев и А.Б. Куракин были оттеснены на второй план, и среди главных советников Александра I по вопросам внешней политики не осталось ни одного этнического русского. Тем временем уже тогда император внушал многим своим подданным мысль о том, что он считает Россию отсталой страной, недостойной лелеемых им идеалов, и что он готов пожертвовать интересами России во имя европейской безопасности или даже просто с целью добиться одобрения Европы, которая задавала тон во всем.
Все эти публикации построены на хорошо знакомом историкам контрасте между Россией-империей и Россией как нацией и народом [19] . В 1814 г. англичане, французы и немцы уже стали нациями или находились на пути к этому. Националистический миф, возникший на основе наполеоновских войн, полностью соответствовал данным историческим реалиям и устремлениям. Россия в 1814 г. представляла собой династическую, аристократическую и многонациональную империю. Ядро ее составляли российские земли, русские крестьяне и дворяне, но они еще не были
нацией и никогда не смогли бы стать ею полностью, пока существовала династическая империя. Россия выиграла войну 1812–1814 гг., но мифы, ставшие впоследствии частью российской исторической памяти, были прежде всего этнонациональными. Это наиболее существенная причина, по которой — однозначно и по контрасту с национальными мифами немцев, французов и англичан — в российских национальных мифах, возникших в результате наполеоновских войн, в значительной степени недооцениваются успехи России в 1812–1814 гг. [20]19
Ход дискуссии и библиографию см.: Lieven D. Empire: The Russian Empire and its Rivals. London, 2001.
20
В китайской и турецкой историографии существуют некоторые параллели с историей империи Цин и Османской империи.
Основная задача настоящей книги — прорваться через российские мифы к реалиям военных действий России в 1812–1814 гг. Прежде всего я стремился показать, как и почему Россия справилась с теми серьезными испытаниями, которые в рассматриваемые годы выпали на ее долю в лице Наполеона. Существуют и иные причины, по которым следует обращаться к различным российским мифологемам относительно эпохи наполеоновских войн.
Одна из них представляет собой размышления на тему империй и наций. Как в целом, так и в случае с Россией в частности, мне представляется неверным рассматривать все, что связано с имперской традицией как негативные явления, а нацию — как непременное воплощение добродетели. Это ни в коем случае не является оправданием неоимпериализма в современном мире. Однако в свое время в империи — в отличие от очень многих наций — часто верх одерживали толерантность, плюрализм и благосклонное отношение ко многим сообществам, находившим приют под покровом империи. Это в равной степени справедливо по отношению к инородцам в Российской империи на протяжении большей части ее истории. Одной из безусловно сильных сторон империи в эпоху Александра I был тот факт, что она хотела и была в состоянии полагаться на лояльность многочисленной элиты нерусского происхождения. В частности, ошибочным представляется представление о внешней политике Александра I как об «имперской», не отстаивающей интересов России, какой бы смысл мы ни вкладывали в понятие «Россия». До 1812 г. Наполеон достаточно наглядно продемонстрировал, почему его господство в Европе представляло угрозу для безопасности России и ее экономических интересов. В 1813 г. Александр принял абсолютно правильное решение, воспользовавшись возможностью вытеснить французов с территории Германии, восстановив основы баланса сил в Европе. Больше споров вызывает правильность последовавшего за этим решения переправить российскую армию через Рейн и свергнуть Наполеона. На мой взгляд, однако, Александр снова оказался прав, решив, что России прежде всего требуется мир и стабильность в Европе, и что в случае сохранения власти Наполеоном и мир, и стабильность станут невозможны. Эпоха Наполеона — классический пример того, насколько взаимосвязаны безопасность России и Европы. Она также явилась временем, когда Россия внесла существенный вклад в восстановление мира и стабильности в Европе.
Поэтому у русских есть все основания гордиться достижениями своей страны и армии в 1812–1814 гг. Занимательно, что присущая русским историкам зацикленность на военной кампании 1812 г. в ущерб описанию событий последующих двух лет никак не сказалась на репутации российской армии. На войне разница между военными учениями и реальными боевыми действиями больше, чем в любой другой области, где практика важнее тренировок. К 1813–1814 гг. российская армия обрела боевой опыт. К этому времени многие генералы достигли высокого уровня мастерства, а штабы стали работать гораздо лучше по сравнению с началом кампании 1812 г. На полях сражений 1813–1814 гг. стали часто задействовать резервы, а кавалерия, пехота и артиллерия действовали заметно более согласованно, чем раньше. Учитывая значительные расстояния, отделявшие театр военных действий от опорных пунктов армии, прибытие подкреплений и снабжение полевых армий осуществлялись на высоком профессиональном уровне. Дисциплина, чувство гордости за свой полк, преданность товарищам и характерная для более ранней эпохи лояльность по отношению к религии и монархии способствовали сохранению высокого морального духа рядовых солдат императорской армии независимо от того, приходилось ли им сражаться на родной земле или территории противника. Каждому, кому доводилось читать отчеты о сражениях (возьмем три примера) при Кульме, Лейпциге и Краонне, показалась бы очень странной мысль о том, что мотивация или моральный дух российской армии после 1812 г. упали.
Наконец, последняя причина, по которой не следует забывать о периоде 1813–1814 гг., заключается в том, что история 1812 г. без него теряет всякий смысл. Александр I и его военный министр Барклай де Толли до 1812 г. составляли планы войны, которая по их расчетам должна была продлиться минимум два года, а возможно, и дольше. Они разработали планы, отчасти блестяще разгадав намерения Наполеона, а также учтя сильные и слабые стороны не только французской армии, но и его политического режима. С самого начала их замысел состоял в том, чтобы измотать Наполеона в ходе оборонительной кампании на территории России, а затем организовать преследование разгромленного врага, вытеснив его за пределы России и поднять против него восстание в Европе. В российских документах военного, разведывательного и дипломатического ведомств содержатся достаточные доказательства в пользу данной точки зрения. Сам способ мобилизации ресурсов и живой силы, взятый на вооружение российским командованием, имел смысл только в контексте затяжной войны. Одна из основных причин, по которой Россия одержала победу над Наполеоном, заключалась в том, что верховное командование российской армии, оказалось более дальновидным. В 1812 г. оно спланировало и успешно провело против Наполеона длительную кампанию, прекрасно отдавая себе отчет в том, что именно к подобного рода военным действиям он был хуже всего подготовлен. В 1813–1814 гг. одновременные дипломатические и военные маневры Александра I способствовали изоляции Наполеона сначала в Европе, а затем даже в среде французской элиты. Разумеется, Наполеон и сам внес существенный вклад в собственное поражение. Однако саморазрушительный потенциал противника всегда брался в расчет Александром. Политика России в эти годы была тщательно продумана и велась целенаправленно. На самом деле она была очень далека от мифологии Толстого.
Основное содержание этой книги представляет собой исследование общей стратегии, военных операций и дипломатии, иными словами, политики с позиции силы. Военная и дипломатическая линии политики в эти годы тесно переплетались и должны изучаться параллельно. Это особенно важно в том, что касается русско-австрийских отношений — наиболее деликатного и вместе с тем, вероятно, наиболее важного аспекта российской внешней политики в 1813–1814 гг.
С лета 1810 г. и до вторжения Наполеона, несмотря на то что центральное место в российской политике занимала дипломатия, соображения военного порядка также оказывали на нее заметное влияние. Исключительно важные сведения, добытые российской разведкой в Париже, убедили Александра I в намерении Наполеона напасть на Россию и в значительной мере повлияли на дипломатические и стратегические планы последней. Предпочтение, отданное российским императором оборонительной военной стратегии, исключало возможность того, что попытки сохранения союза с Пруссией увенчаются успехом. В ходе кампаний 1812 г. и осени 1813 г. дипломатия не играла важной роли, куда большее значение имели военные операции. Ситуация изменилась во время кампаний весны 1813 и 1814 г., когда дипломатические и политические соображения оказывали влияние, а порой даже определяли военную стратегию. Весенняя кампания 1813 г. из-за этого чуть было не окончилась катастрофой. Александр I определял общую стратегию России и ее дипломатические маневры, а часто серьезным образом влиял и на ход военных операций. Его взгляды, личность и образ действия были чрезвычайно важны. Будь это не так, русская армия, возможно, не стала бы преследовать Наполеона в Германии в 1813 г. и, несомненно, никогда не дошла бы до Парижа. Поэтому настоящая книга действительно представляет собой сочинение о королях и сражениях.