Россия - Разборка

– Если Док скажет, что не нужно этого делать, ты откажешься?

– Нет.

– Если тебе это скажет жена?

Он промолчал.

– Сын?

– Не нужно, парень. Не нужно меня доставать, - сухо проговорил он.
– Меня для них нет. Я для них пропал без вести в восемьдесят четвертом году.

– Ты не пропал для них без вести в восемьдесят четвертом году, - возразил я.
– И даже не погиб в восемьдесят восьмом. Это для генерала Лазарева в восемьдесят восьмом тебя расстреляли, а труп сожгли в негашеной извести. А для Галины и Игната ты есть. В этом и заключается твоя проблема.

– Не доставай меня, - враждебно, почти с угрозой повторил он.

– Ладно, не буду. Только один вопрос. А если сам Буров отменит заказ?

– Тогда да.

...В лестничном проеме появилась Настена, торжествующе закричала:

– Вот вы где! Сами смотрят кино, а мне нельзя! Это нечестно!
– Она подала мне трубку мобильника.
– Тебе звонит Артист. Можешь болтать сколько хочешь, а дядю Костю я забираю. Не всё тебе одному!

– Выезжаю, - сообщил Артист.
– Жди.

– Есть новости?

– Есть.

– Узнал номер почты?

– Не только.

– Нет слов!
– восхитился я.
– Когда это ты успел?

– Несовременный ты человек, Пастух. Это в девятнадцатом веке близости с женщиной добивались годами. Ты можешь себе это представить? Годами! А мы уже практически в двадцать первом веке. Сегодня достаточно одного дня, чтобы влюбиться, жениться, поссориться, помириться, изменить друг другу, простить измену, снова поссориться, снова помириться и наконец окончательно разойтись. И даже останется еще немного времени, чтобы погрустить о прошедшей любви. Чао!

Информация, которую добыл усталый наемник, не убавила накопившихся у нас вопросов, а прибавила к ним еще один. И очень серьезный. Артист не только узнал номер почтового отделения, откуда были посланы бабки за квартиру Галины Сомовой. Он успел смотаться в Перово, где была эта почта, и попытался выяснить, кто их послал. Этого он не узнал, потому что девушка, которая работала тогда на почте, с год назад уволилась. Но он узнал нечто такое, из-за чего и примчался ко мне в Затопино.

...Перевод был отправлен 27 июля 1998 года. Он был отправлен, когда Калмыков уже около двух месяцев сидел в Лефортове!

– Ты что-то напутал, - сказал я.
– Этого не может быть.

– Все абсолютно точно, - заверил Артист.
– Все данные списаны с документов.

Я спустился в гостиную, где Настена терзала слух Калмыкова "Нотной тетрадью" Анны Магдалины Бах. Вернее, тем, что от нее осталось в ее вдохновенном исполнении.

– Ты помнишь, когда были оформлены документы на квартиру Галины?
– спросил я, вежливо попросив Настену отдохнуть.
– Прокурор говорил об этом на суде.

– Помню.

– Когда?

– Десятого мая.

– Точно?

– Да. А что?

– Ничего. Небольшие уточнения.

– Могу я продолжить?
– тоном светской дамы спросила Настена.

– Да, конечно, - заверил я, поспешно ретируясь из гостиной.

О несчастная Анна Магдалина Бах!

– Ну?
– спросил Артист.

– Десятого мая.

– Это что же получается? Десятого мая фирма оформила документы на квартиру, а только в июле за нее перевели бабки?

– Важно другое. Эти семьдесят тысяч долларов были главным козырем обвинения. Если бы на суде выяснилось, что деньги были переведены двадцать седьмого июля, никакой прокурор не смог бы связать покупку квартиры с подготовкой к убийству.

– И что же это значит?
– спросил Артист.

– По-моему, есть только один человек, который может это объяснить. Если, конечно, захочет.

– Кто?

– Буров.

– Думаешь, захочет?

– Как спросить.

II

Двадцать тысяч долларов, которые Мамаев обещал перевести реабилитационному центру Дока еще три дня назад, на счет центра так и не поступили. Это давало мне право использовать добытую для Мамаева информацию по своему усмотрению. Так что мне было с чем идти к Бурову.

Я позвонил ему в офис сразу после разговора с Артистом и попросил референта сообщить господину Бурову, что господин Пастухов из агентства "МХ плюс" просит принять его по срочному делу. Он записал мой телефон и обещал перезвонить. Я с большим интересом ждал звонка. Как бы ни отреагировал на мою просьбу Буров, это сказало бы о многом. Он мог вообще меня не принять. Он мог назначить встречу недельки эдак через две, так как рабочее время президента Народного банка расписано по минутам.

В восемь пятнадцать я подъехал к зданию Народного банка. Это было одно из менструальных сооружений, поднявшихся над крышами старой Москвы в последние годы. По своей амбициозности оно вполне могло соперничать со зданиями Газпрома или "Лукойла". Их точно бы выперло из-под земной коры чудовищным давлением магмы, бешеной энергией огромных денег. Как вычурные сталинские высотки в пятидесятые годы, как безликие кварталы хрущевок в шестидесятые, как стекляшки Нового Арбата в брежневские семидесятые, так и сейчас эти монстры утверждали приход новых времен - молодых, беспощадных, веселых, наглых.

И вдруг что-то толкнуло меня в сердце. Здесь, на площадке перед Народным банком, фраза Калмыкова "Он из тех, кто играет по-крупному" наполнилась новым смыслом.

В восемь двадцать я вошел в банк: из утренней, набирающей суматошные обороты Москвы перенесся в гулкость огромного пустого холла, в царство мрамора и тонированного стекла, в стерильность кондиционированного воздуха, которым дышат лишь посвященные, причастные. На вахте меня уже ждал референт Бурова, безликий молодой клерк в черном костюме и черном галстуке, причастный. Охранник в черной униформе, вооруженный австрийским компактным пистолетом-пулеметом "штейер", учтиво попросил меня выложить из карманов металлические предметы и пройти через арку металлодетектора. Второй так же учтиво попросил открыть кейс. В кейсе не было ничего, кроме старой папки с оттиснутыми на обложке регистрационными номерами, грифом "Совершенно секретно" и штампом "Хранить вечно". Эту папку дал мне генерал-лейтенант Лазарев после очень трудного для него разговора.

– Следуйте за мной, - предложил референт.

Скоростной лифт вознес нас неизвестно на какой этаж. На выходе из лифта дежурили еще два охранника, тоже со "штейерами". Референт повел меня к приемной, находившейся в торце коридора за высокой двустворчатой дубовой дверью с начищенными до блеска медными дворцовыми ручками. Но до этих царских врат не довел, а открыл пластиковой карточкой неприметную боковую дверь:

– Прошу.

Это было что-то вроде гостиной или курительной с низким черным столом на белом ковре, с черными кожаными креслами и диванами вдоль стен. На белых стенах висели старинные гравюры, все больше морские сражения.

– Господин Буров очень занят, будьте кратки, - предупредил меня референт таким тоном, каким разговаривают с докучливыми просителями.
– У вас двенадцать минут.

– Это у него двенадцать минут, - нахально ответствовал я.
– А у меня времени хоть жопой ешь.

Он боком, как курица, посмотрел на меня и скрылся за дверью, которая вела, вероятно, в кабинет президента. Я ожидал, что он доложит обо мне и пригласит войти, но вместо этого из-за двери донесся высокий, как бы захлебывающийся хохоток, дверь распахнулась, и появился сам господин Буров, весело топорща длинные, закрученные в стрелки усы и с высоты своего роста глядя на меня наглыми смеющимися глазами.