Россия в 1839 году (не вычитано!)

просто считается, что упоминать этих авторов неосмотрительно. Впрочем, это уже чистые домыслы.

Наконец смертоносное ожидание кончилось, и все уселись за стол. Хозяйка дома, по-прежнему выступавшая в роли статуи, совершила за весь день только одно движение -- перенесла себя с канапе в салоне на стул в столовой, не шевельнув при этом ни глазами, ни губами; внезапное это перемещение убедило меня в том, что у фарфорового болванчика имеются ноги. Обед прошел довольно принужденно, но оказался недолгим и, по-моему, вполне хорошим, за вычетом супа, своеобразие которого переходило всякие границы. Это был холодный суп с кусочками рыбы, плававшими в уксусном бульоне, очень крепком, переперченном и переслащенном. Не считая этого адского рагу и кислого кваса, местного напитка, всех остальных блюд и напитков я отведал с аппетитом. Подали отменное бордо и шампанское; но я прекрасно видел, что меня очень сильно стесняются, и оттого мучился сам. Вины инженера в этой принужденности не было: он был весь поглощен своими шлюзами и дома совершенно тушевался, предоставляя теще принимать гостей; вы могли составить представление,

как мило она это делала. В шесть часов вечера мы расстались с хозяевами с обоюдным и, надо признать, нескрываемым удовольствием, после чего я отправился в имение ***, где меня ждали.

Откровенность этих буржуазок примирила меня с жеманством некоторых светских дам: ничего нет хуже неприятной искренности. С наигранностью есть надежда справиться; отталкивающее же естество непобедимо -- точно так же как естество привлекательное.

Таково было мое первое знакомство со средним классом, и так я впервые отведал столь хваленого в Европе русского

гостеприимства. Когда я приехал в ***, всего в шести-восьми лье от Шлиссельбурга, было еще светло; остаток вечера я провел, гуляя в сумерках по парку, весьма красивому для этих мест, катаясь в маленькой лодочке по Неве, а главное, наслаждаясь изысканной и учтивой беседой с человеком из высшего общества. Мне необходимо было отвлечься от воспоминаний о буржуазной вежливости, или скорее невежливости, которую я только что испытал на себе. В этот день я понял, что наихудшие притязания не являются самыми необоснованными; все 379

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

те, что обрушились на мою голову, были вполне оправданными, и я с забавной досадой это признавал. Женщина, с которой я разговаривал, притязала на хорошее знание французского языка -- она и в самом деле говорила неплохо, хоть и умолкая надолго после каждой фразы и с акцентом в каждом слове; она притязала на знание Франции -- и действительно рассуждала о ней довольно верно, хоть и с предубеждением; она притязала на любовь к своей родине -- и любила ее даже слишком сильно; наконец, она хотела показать, что способна без ложного самоуничижения принять в доме своей дочери парижанина -- и подавила меня грузом своего превос" ходства: несокрушимым апломбом, гостеприимными словесами, не столько учтивыми, сколько церемонными, но так или иначе безукоризненными в глазах безвестной русской провинциалки. Я пришел к выводу, что те забавные бедняги, над которыми так часто смеются, случается, все же на что-то годны -- хотя бы на то, чтобы вернуть душевный покой тем, кто полагает, будто его лишен; люди же, с которыми я повстречался в Шлиссельбурге, были отталкивающе враждебны. Однако беседа с ними была тягостной только для меня и нимало не вызывала желания посмеяться над собеседниками, как, бывает, потешаются в других странах при подобных же обстоятельствах над простодушными, наивными людьми; здесь люди бдительно и неуклонно следили и за собой, и за мной" и я убедился, что для них ничто не могло стать неожиданностью; все их представления сложились двадцать лет назад; из-за этой убежденности я в конце концов почувствовал себя одиноким в их присутствии, одиноким настолько, что пожалел о тех простодушных умах -- я едва не сказал: легковерных дураках, -- которых так не трудно взволновать и утешить!.. вот до чего довело меня чересчур явное недоброжелательство русских провинциалов. После того, с чем я столкнулся в Шлиссельбурге, я уже не стану искать случая снова попасть под такой допрос, какому подвергли меня в тамошнем обществе. Подобные салоны похожи на поле брани. Большой свет со всеми его пороками предпочтительнее для меня этого малого света со всеми его добродетелями.

В Петербург я возвратился за полночь, проделав за день немногим меньше тридцати шести лье по песчаным и грязным дорогам на двух почтовых упряжках. Требования, какие предъявляют здесь к животным, вполне согласуются с отношением к людям: русские лошади не выдерживают дольше восьми-десяти лет. Надо признать, что петербургская мостовая пагубно действует на животных, на кареты и даже на людей;

едва вы сворачиваете с деревянной мозаики, которой выложено очень небольшое число улиц, как голова у вас начинает раскалываться. Правда, русские, которые все вещи делают дурно, но не без роскоши, выкладывают на своих отвратительных мостовых красивые узоры из больших булыжников, но украшения эти только усу380

Письмо двадцатое губляют зло, ибо улицы из-за них становятся еще более тряскими. Когда колеса попадают на эти стыки камней, с виду похожие на рисунок паркета, и карета, и те, кто в ней сидит, получают сокрушительный толчок. Но разве для русских важно, чтобы сделанная ими вещь служила по своему назначению? Во всех вещах они ищут лишь одного: известного внешнего изящества, кажущейся роскоши, показного богатства и величия. Работу цивилизации они начали с излишеств; когда бы таков был способ продвинуться далеко вперед, то стоило бы воскликнуть: "Да здравствует тщеславие! Долой здравый смысл!" Чтобы достигнуть своей цели, им придется пойти другим путем.

Послезавтра я уже наверное еду в Москву; подумайте только, в Москву!

Несколько слов о маркизе де Кюстине, его книге и ее первых русских читателях

Маркиз Астольф де Кюстин (179н--'857) принадлежал к числу тех литераторов, кого называют писателями второго ряда. Светский человек и автор романов из жизни светских людей: "Алоис" (1829), "Свет как он есть" (1835; название говорит само за себя), "Этель" (1839)1 "Ромуальд" (1848), он любил также жанр путевых заметок, к которому принадлежат "Записки и путешествия" (1830; о Швейцарии, Италии и Англии) и "Испания при Фердинанде VII" (1838). Впрочем, в свое время Кюстин пользовался немалой известностью; среди поклонников его таланта был такой искушенный ценитель, как Бальзак, который, прочтя книгу Кюстина об Испании, убеждал ее автора, что, "посвятив подобное произведение каждой из европейских стран, он создаст собрание, единственное в своем роде и поистине бесценное" *. Таких одаренных литераторов среди современников Кюстина было немало, однако кто, кроме специалистов, знает сегодня имена, например, Жюля Жанена или Альфонса Карра (называем этих двоих хотя бы потому, что их прозу ценил Пушкин)? Имя же Кюстина знают, и не только во Франции, даже те, кто не прочел ни строки, им написанной. Эту известность ему принесла книга "Россия в 1839 году"-- выпущенное в мае 1843 года повествование о путешествии, совершенном летом 1839 года.

Сам автор, пожалуй, не склонен был считать "Россию" своим главным произведением; меж тем именно эта книга, сразу же по выходе переведен-* ная на английский и немецкий языки, принесла ему европейскую славу **.

* Balzac H. de. Correspondance. P., 1967. Т. з. Р. 425-** О переводах "России в 1839 году" см. примеч. к наст. тому, с. 6.

382

О маркизе де Кюстине и его книге

В России же книга Кюстина была немедленно запрещена * и надолго сделалась легендой для всех, кто не читает по-французски; можно сказать, что легендой она остается и до сегодняшнего дня, потому что все существующие ее "переводы" на русский язык воспроизводят текст неполностью и представляют собою сделанные с разной степенью подробности выжимки из него *'''. Сокращенные переводы "России в 1839 году" выходили и в Европе, и в Америке; сами французы не раз выпускали эту книгу, "сжав" ее до одного тома ***. Однако при желании французские читатели могут познакомиться и с полным текстом ****, та же возможность есть и у тех, кто читает по-английски, в России же полный Кюстин до сих пор не издан.

Меж тем полный текст "России в 1839 году" и ее сокращенные варианты -произведения разных жанров. Авторы "дайджестов", выбирая из Кюстина самые хлесткие, самые "антирусские" пассажи, превращали его книгу в памфлет. Кюстин же написал нечто совсем другое -- автобиографическую книгу, рассказ о своем собственном (автобиографический момент здесь чрезвычайно важен) путешествии по России в форме писем к дру-гу *****. Кюстин предложил вниманию читателей свои впечатления и размышления, не пугаясь повторов и противоречий (он специально оговаривает эту особенность книги). "Россия в 1839 году" --- произведение не только об О запрещении "России в 1839 году" Комитетом цензуры иностранной, воспоследовавшем уже 1/13 июня 1843 г., см. подробнее в примеч. к наст. тому, с. 6. Вначале запрет был наложен даже на верноподданную и весьма критическую по отношению к Кюстину брошюру H. И. Греча (о ней см. ниже), чтобы русская публика, паче чаяния, не ознакомилась с кюстиновскими "наветами" по гречевским выпискам, однако затем Главное управление цензуры все-таки разрешило продажу брошюры Греча в России (см.: Гринченхо. С. 75; список условных сокращений, использованных в статье и комментариях, см. в конце второго тома).

** Под заглавием "Россия и русский двор" книга Кюстина в переводе К. Плавинского была напечатана в "Русской старине" (1891, No 1-2; 1892, No i-2), затем под заглавием "Николаевская эпоха" -- отдельным изданием в 191 о году, а под заглавием "Николаевская Россия" -- также отдельным изданием в 1930 году; это последнее было переиздано в недавнее время дважды: в 199н году отдельно ив l991 году в составе сборника "Россия первой половины XIX века глазами иностранцев". Список на первый взгляд внушительный, однако ни одно из названных изданий не содержит полного и точного перевода кюстиновской книги (не случайно ни в одном из них она не носит того названия, какое дал своей знаменитой книге французский автор-- "Россия в 1839 году"). В "Русскую старину" вошли лишь некоторые главы книги, да и те частично не переведены, а пересказаны, издание 1910 года-откровенный пересказ, сопровождаемый пояснениями и восклицаниями издателя, В. Нечаева; издание 1930 года-- не столько сокращенный перевод, сколько своего рода "дайджест" книги, дающий о ней примерно такое же представление, как подробный пересказ сюжета многотомного романа "В поисках утраченного времени" -- о художественной манере Марселя Пруста.

** Сокращенные переиздания выходили во Франции в 1946 г. и 1975 г- (под назв. "Письма из России") и в 1957 г- ("од названием "Путешествие в Россию"). "Россия в 1839 году" была полностью переиздана в I9901'- парижским издательством "Solin".

***** Причем это деление книги на "письма", в противоположность тому, что утверждали многие недоброжелатели,-- не просто литературный прием (см. подробнее в примеч. к наст. тому, с. 8 и 192).

383

В. Мильчина

увиденной Кюстином стране, но и о нем самом; эта сторона дела полностью ускользает от внимания тех, кто читает "Россию" в сокращенном виде, а ведь близкое знакомство с умным автором, возможно, заставило бы кого-то из читателей отнестись с меньшим предубеждением к тому, о чем он рассказывает. Свою биографию Кюстин отчасти изложил в "России в 1839 году" (письма второе и третье). Был, однако, в этой биографии момент, о котором Кюстин, естественно, умолчал, но который имеет большое значение для понимания его творчества и о котором непременно сообщают все его беспристрастные биографы. 28 октября 1824 г., Кюстин, годом раньше потерявший молодую жену (она умерла от чахотки) и после этого давший волю своим гомосексуальным склонностям, назначил на дороге в парижский пригород Сен-Дени свидание некоему молодому солдату. Итог получился самый печальный: товарищи солдата избили и ограбили Кюстина; история получила огласку и скомпрометировала маркиза в глазах парижских аристократов, которые "пришли в такую ярость, словно им нанесли личную обиду, и спросили с Кюстина за то уважение, которое питали к нему прежде" *. С тех пор положение Кюстина в свете приобрело оттенок двусмысленности. С одной стороны, во многих домах его принимали, да и его парижский салон на улице Ларошфуко, равно как и загородное имение Сен-Грасьен, видел в своих стенах славных посетителей: Мейербера, Шопена, Берлиоза, Виктора Гюго и проч. С другой стороны, избавиться от печати отверженности Кюстину дано не было. Современник свидетельствует: "Он ^Кюстин) входит в гостиную, как подсудимый в залу суда,-- неровным шагом, потупившись, говорит неуверенно, действует нерешительно ^...^ он напоминает игрока, которого партнер схватил за руку, воскликнув: "Если эти карты не крапленые, я не прав,-- но они наверняка крапленые" **. Другой современник рисует портрет еще более выразительный -- "довольно полного и грузного мужчины, одетого прилично, без претензий", который поражает мемуариста "своими туманными речами, робкими остротами, великолепным знанием светских приличий, выдающим истинного дворянина, умением довести все, что нужно, до сведения собесед-_ ника, мягким лукавством, великосветскими любезностями, которые пристали скорее юноше, нежели зрелому мужу, странной робостью и некиим сознанием собственной приниженности, уязвимости, которое плохо сочеталось с меткими репликами, философическими наблюдениями и смелыми