Россiя въ концлагере
Шрифт:
Мнe стало безпокойно. Якименко могъ и подозрeвать, но если объ его подозрeнiяхъ уже и Чекалинъ знаетъ, -- дeло могло принять совсeмъ серьезный оборотъ.
– - Якименко на дняхъ далъ распоряженiе отставить моего сына отъ отправки на БАМ.
– - Вотъ какъ? Совсeмъ занимательно...
Мы недоумeнно посмотрeли другъ на друга.
– - А что вы, собственно говоря, знаете о подозрeнiяхъ Якименки?
– - Такъ ничего, въ сущности, опредeленнаго... Трудно сказать. Какiе-то намеки, что ли...
– - Тогда почему Якименко насъ не ликвидировалъ?
– - Это не такъ просто. Въ лагеряхъ есть законъ. Конечно, сами знаете, -- онъ не всегда
– - ... по отношенiю къ тeмъ, кто имeетъ связи...
Чекалинъ посмотрeлъ на меня недовольно:
– - ... спуску не даютъ...
Заявленiе Чекалина вызвало необходимость обдумать цeлый рядъ вещей и, въ частности, и такую: не лучше-ли при такомъ ходe событiй принять предложенiе Чекалина насчетъ БАМа, чeмъ оставаться здeсь подъ эгидой Якименки. Но это былъ моментъ малодушiя, попытка измeны принципу: "все для побeга". Нeтъ, конечно, "все для побeга". Какъ-нибудь справимся и съ Якименкой... Къ темe о БАМe не стоитъ даже и возвращаться.
– - Знаете что, товарищъ Чекалинъ, насчетъ закона и спуска, пожалуй, нeтъ смысла и говорить.
– - Я вамъ отвeчу прежнимъ вопросомъ: почему на отвeтственныхъ мeстахъ сидятъ Якименки, а не вы? Сами виноваты.
– - Я вамъ отвeчу прежнимъ отвeтомъ: потому, что во имя приказа или, точнeе, во имя карьеры онъ пойдетъ на что хотите. А я -- не пойду.
– - Якименко только одинъ изъ винтиковъ колоссальнаго аппарата. Если каждый винтикъ будетъ разсуждать...
– - Боюсь, что вотъ вы все-таки разсуждаете. И я -- тоже. Мы все-таки, такъ сказать, продукты индивидуальнаго творчества. {170} Вотъ когда додумаются дeлать людей на конвейерахъ, какъ винты и гайки, тогда будетъ другое дeло.
Чекалинъ презрительно пожалъ плечами.
– - Гнилой индивидуализмъ. Такимъ, какъ вы, хода нeтъ.
Я нeсколько обозлился: почему мнe нeтъ хода? Въ любой странe для меня былъ бы свободенъ любой ходъ.
– - Товарищъ Чекалинъ, -- сказалъ я раздраженно, -- для васъ тоже хода нeтъ. Потому что съ каждымъ вершкомъ углубленiя революцiи власть все больше и больше нуждается въ людяхъ не разсуждающихъ и не поддающихся никакимъ угрызенiямъ совeсти -- въ Стародудцевыхъ и Якименкахъ. Вотъ именно поэтому и вамъ хода нeтъ. Эти эшелоны и эту комнатушку едва-ли можно назвать ходомъ. Вамъ тоже нeтъ хода, какъ нeтъ его и всей старой ленинской гвардiи. Вы обречены, какъ обречена и она. То, что я попалъ въ лагерь нeсколько раньше, а вы попадете нeсколько позже -- ничего не рeшаетъ. Вотъ только мнe въ лагерe не изъ-за чего биться головой объ стeнку. А вы будете биться головой объ стeнку. И у васъ будетъ за что. Во всемъ этомъ моя трагедiя и ваша трагедiя, но въ этомъ и трагедiя большевизма взятаго въ цeломъ. Все равно вся эта штука полнымъ ходомъ идетъ въ болото. Кто утонетъ раньше, кто позже -- этотъ вопросъ никакого принципiальнаго значенiя не имeетъ.
– - Ого, -- поднялъ брови Чекалинъ, -- вы, кажется, цeлую политическую программу развиваете.
Я понялъ, что я нeсколько зарвался, если не въ словахъ, то въ тонe, но отступать было бы глупо.
– - Этотъ разговоръ подняли вы, а не я. А здeсь -- не лагерный баракъ съ сексотами и горючимъ матерiаломъ "массъ". Съ чего бы я сталъ передъ вами разыгрывать угнетенную
невинность? Съ моими-то восемью годами приговора?Чекалинъ какъ будто нeсколько сконфузился за чекисткую нотку, которая прозвучала въ его вопросe.
– - Кстати, а почему вамъ дали такой странный срокъ -- восемь лeтъ, не пять и не десять...
– - Очевидно, предполагается, что для моей перековки въ честнаго совeтскаго энтузiаста требуется ровно восемь лeтъ... Если я эти восемь лeтъ проживу...
– - Конечно, проживете. Думаю, что вы себe здeсь и карьеру сдeлаете.
– - Меня московская карьера не интересовала, а ужъ на лагерную -- вы меня, товарищъ Чекалинъ, извините -- на лагерную -- мнe ужъ совсeмъ наплевать. Проканителюсь какъ-нибудь. Въ общемъ и цeломъ дeло все равно пропащее. Жизнь все равно испорчена вдрызгъ... Не лагеремъ, конечно. И ваша -- тоже. Вы вeдь, товарищъ Чекалинъ, -- одинъ изъ послeднихъ могиканъ идейнаго большевизма... Тутъ и дискуссировать нечего. Довольно на вашу физiономiю посмотрeть...
– - А позвольте васъ спросить, что же вы вычитали на моей физiономiи?
– - Многое. Напримeръ, вашу небритую щетину. Якименко {171} каждый день вызываетъ къ себe казеннаго парикмахера, бреется, опрыскивается одеколономъ. А вы уже не брились недeли двe, и вамъ не до одеколона.
– - "Быть можно дeльнымъ человeкомъ и думать о красe ногтей", -продекламировалъ Чекалинъ.
– - Я не говорю, что Якименко не дeльный. А только бываютъ моменты, когда порядочному человeку -- хотя бы и дeльному -- не до ногтей и не до бритья... Вотъ вы живете чортъ знаетъ въ какомъ сараe... У васъ даже не топлено... Якименко такъ жить не будетъ. И Стародубцевъ -- тоже... При первой же возможности, конечно... У васъ есть возможность и вызвать заключеннаго парикмахера, и приказать натопить печку.
Чекалинъ ничего не отвeтилъ. Я чувствовалъ, что моя безмeрная усталость начинаетъ переходить въ какое-то раздраженiе. Лучше уйти. Я поднялся.
– - Уходите?
– - Да, нужно все-таки хоть немного вздремнуть... Завтра опять эти списки.
Чекалинъ тяжело поднялся со своей табуретки.
– - Списковъ завтра не будетъ, -- сказалъ онъ твердо.
– - Я завтра устрою массовую провeрку здоровья этого эшелона и не приму его... И вообще на этомъ прiемку прекращу...
– - Онъ протянулъ мнe руку. Я пожалъ ее. Чекалинъ задержалъ рукопожатiе.
– - Во всякомъ случаe, -- сказалъ онъ какимъ-то начальственнымъ, но все же чуть-чуть взволнованнымъ тономъ, -- во всякомъ случаe, товарищъ Солоневичъ, за эти списки я долженъ васъ поблагодарить... отъ имени той самой коммунистической партiи... къ которой вы такъ относитесь... Вы должны понять, что если партiя не очень жалeетъ людей, то она не жалeетъ и себя...
– - Вы бы лучше говорили отъ своего имени, тогда мнe было бы легче вамъ повeрить. Отъ имени партiи говорятъ разные люди. Какъ отъ имени Христа говорили и апостолы, и инквизиторы.
– - Н-да...
– - протянулъ Чекалинъ раздумчиво...
Мы стояли въ дурацкой позe у косяка дверей, не разжимая протянутыхъ для рукопожатiя рукъ. Чекалинъ былъ, казалось, въ какой-то нерeшимости. Я еще разъ потрясъ ему руку и повернулся.
– - Знаете что, товарищъ Солоневичъ, -- сказалъ Чекалинъ.
– - Вотъ -тоже... Спать времени нeтъ... А когда урвешь часокъ, такъ все равно не спится. Торчишь вотъ тутъ...
Я оглядeлъ большую, холодную, пустую, похожую на сарай комнату. Посмотрeлъ на Чекалина. Въ его глазахъ было одиночество.