Российские спецслужбы. От Рюрика до Екатерины Второй
Шрифт:
В общем-то, российская императрица Анна Иоанновна, ее правление недооценены отечественными историками. Там было много чего, что заставило бы по-иному взглянуть на всю российскую действительность и не разрисовывать ее — историю — только одним цветом — серым [314] . Это, кстати, касается и заинтересованности Анны Иоанновны в делах политического сыска.
«Когда весной 1740 года пришел черед заниматься делом уже самого Волынского и его конфидентов, Анна сама допрашивала замешанного в деле князя А. А. Черкасского, постоянно получала от следователей отчеты, читала журналы и экстракты допросов, а 21 мая, выслушав очередной доклад, распорядилась начать пытки бывшего кабинет-министра. Это был указ о пытке любимца, доклады которого так ей нравились еще совсем недавно. Наконец, недовольная работой следователей, она сама взялась за перо и составила список вопросов для застенка, приписав, чтобы забрать „ево все письма и концепты (выписки), что каса-этца до евтова дела и не исотрал ли их в какое время"» [315] .
314
Корсаков Д. А. Анна Иоанновна. СПб., 1900; Черникова Т. В. «Государево слово и дело» во времена Анны Иоанновны // История СССР. 1989. № 5.
315
Анисимов Е. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVI11 в. М., 1999.
Но это достаточно слабые доказательства того, что Анна Иоанновна была одержима (а
«В царствование Анны Ивановны в системе политического сыска видное место занял Кабинет министров — высший правительственный орган, созданный в 1731 году в помощь императрице. По многим, особенно «неважным», делам Ушаков обращался в Кабинет, где заседали влиятельнейшие сановники — А. И. Остерман, кн. А. М. Черкасский, потом П. И. Ягужинский и А. П. Волынский. Из некоторых протоколов Кабинета видно, что Ушаков работал рука об руку с кабинет-ми-нистрами и стремился добиться коллективной ответственности с министрами по наиболее острым делам, и чего последние, естественно, стремились избежать. Недовольство Ушакова таким положением прорвалось во время допроса Волынского 17 апреля 1740 года, когда Ушаков говорил не без раздражения бывшему кабинет-министру:
„По делам Тайной канцелярии что надлежало, о том не токмо графу Остерману, но князю Черкасскому и тебе непрестанно говаривал, чтоб те дела слушать, а от вас говаривано, что времени нет“» [316] .
То есть, «завязанными» на политическом сыске оказывались все высокопоставленные лица Российской империи, причем многие, впоследствии, оказались сами в тех же темницах, где присутствовали на допросах несчастных подследственных. Как говорится, никогда не зарекайся от сумы и тюрьмы [317] .
316
Анисимов Е. Указ. соч.
317
Еше больше не повезло тем сановникам, кто погиб под пытками или был казнен, так и не узнав, что оклеветаны по ложным доносам.
«Переезд двора в Петербург вынудил перестроить структуру политического сыска. В Москве была оставлена Контора тайной канцелярии со штатом в семнадцать человек. Ею ведал «в надлежащей тайности и порядке» главнокомандующий Москвы С. А. Салтыков. Семен Андреевич Салтыков был не только родственником императрицы, но и одним из ее преданных сторонников, помогших ей восстановить самодержавие. Уезжая в Петербург, она поручила Москву именно надежному Салтыкову. Он сосредоточил в своих руках всю власть в старой столице, а также во всей обширной Московской губернии. Сыскной орган — Контора тайной канцелярии — оказался также в его ведении. В этом-то и состояла перестройка системы сыска. Начиная с 1731 года и до конца XVIII века, московский главнокомандующий был руководителем московского отделения сыскного ведомства и подчинялся непосредственно государыне. Контору тайной канцелярии разместили на старом месте, в Преображенском под началом секретаря Василия Казаринова (не давало спокойно спать само слово «Преображенское». — В. Т.). Однако сразу после вступления Салтыкова в должность Казаринов впал в немилость и под арестом был доставлен в Петербург. Что он натворил, неизвестно, но Анна предписала Салтыкову „на место его определить добраго и надежнаго, и к тем делам способнаго секретаря", а всех других служителей заново аттестовать и вести „как надлежит — с добрым и крепким порядком, без всякаго послабления". Возможно, какие-то „послабления" (например, взятки) и стали причиной опалы Казаринова» [318] .
318
Анисимов Е. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII в. М., 1999.
То есть «оборотни в погонах» существовали еще и тогда, в очень далекие времена, в период царствования Анны Иоанновны. Но взяточники (особенно в таких чинах) — вещь маловообразимая, из ряда вон выходящий случай [319] . До взяток ли было перегруженным сверх меры сыскарям?
«При Анне Ивановне были организованы четыре следственные комиссии; по делу князя А. А. Черкасского (1734 год), князя Д. М. Голицына (1736 год), князей Долгоруких (1738 год) и А. П. Волынского (1740 год). Позже, в короткое правление Анны Леопольдовны, действовали еще две временные следственные комиссии: по делам Э. И. Бирона и А. П. Бестужева-Рюмина (1740–1741 гг.). С приходом к власти Елизаветы Петровны была создана следственная комиссия по делу Остермана, Миниха, Левенвольде и других. В 1743 году существовала следственная комиссия по делу Лопухиных, в 1749 году — комиссия о преступлениях Лсстока, а в 1758–1759 годах — следственная комиссия по делу канцлера А. П. Бестужева-Рюмина. Все эти комиссии учреждались по именному указу. Среди членов комиссии обязательно числился начальник Тайной канцелярии, который, в сущности, и направлял деятельность комиссии, ибо настоящее «исследование» велось в стенах, точнее застенках, Тайной канцелярии. Закончив работу (как правило, весьма непродолжительную), следственная комиссия, на основе допросов подследственных, составляла экстракт (иногда «Краткий», иногда «Обстоятельный») на высочайшее имя государыни и «сентенцию» — приговор, который верховная власть «апробировала», то есть одобряла. Во многих случаях этот приговор был лишь выражением высочайшей воли, что делало заселение таких комиссий формальностью. Примером может служить расследование по делу кабинет-министра А. П. Волынского весной 1740 года [320] . После нескольких заседаний, на которых Волынский был обвинен в тяжких государственных преступлениях, следственная комиссия как бы растворилась, ушла на задний план и все дело сосредоточилось в Тайной канцелярии, где начались допросы, пытки и очные ставки в застенке. Из девяти человек следственной комиссии при деле Волынского остались только двое — Ушаков и сенатор И. И. Неплюев. Получив 6 июня 1740 года именной указ «более розысков не производить, но из того, что открыто, сделать обстоятельное изображение и доложить», они написали доклад, обвинив Волынского в оскорблении государыни, в сочинении «разных злодейских рас-суждений», а также в намерении посадить на престол своих потомков. Так было раздуто с помощью следственной комиссии знаменитое дело Волынского, которое привело его и нескольких близких ему приятелей на эшафот и вызвало панику в Петербурге. Здесь важно подчеркнуть, что комиссия, руководствуясь негласными указаниями, послушно направила дело по худшему для Волынского варианту, притом что доказательств его государственных преступлений у следствия не было» [321] .
319
Черникова Т. В. «Государево слово и дело» во времена Анны Иоанновны // История СССР. 1989. № 5.
320
См. о Волынском: Шишкин И. А. П. Волынский // Отечественные записки. I860. Т. 128–129; Готье Ю. В. «Проект о поправлении государственных дел» Артемия Волынского // Дела и дни» 1922. Кн. 3.
321
Анисимов Е. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII в. М., 1999.
Волынский, как и многие другие, оказался безвинной жертвой. И таких было немало, но история не сохранила их имена. А Волынский — фигура очень значимая, он занимал в свое время второе — после императрицы — место в иерархии высокопоставленных чиновников. Но тот же Волынский, будучи на самом верху правительственного Олимпа, сам участвовал в допросах, внимательно следил за ходом следствия по очень важным делам, интересовался деятельностью политического сыска [322] .
322
См.: Солоухин В. А. Древо. М., 1991.
«Многие
факты из истории следственных комиссий убеждают, что такие комиссии были фиктивными органами расследования, они, в сущности, лишь подбирали материал для репрессий и утверждали то, что им предписывалось заранее свыше. Даже вопросы подследственным, как и приговоры по их делам, готовились не в комиссии, а при дворе, и ее членам строго предписывалось вести допрос, не уклоняясь от предложенных пунктов. Обычно следственные комиссии созывались поспешно, входившие в них сановники и генералы слабо представляли себе не только суть дела, но и не помнили всех вопросов, по которым они должны были допрашивать преступников. В январе 1741 года следственная комиссия генерала Г. П. Чернышева, которой поручили допросить сподвижника Бирона, А. П. Бестужева-Рюмина, получила из Кабинета министров не только «учиненные для допросу Алексея Бестужева-Рюмина пункты», но и указ-предупреждение о том, чтобы при допросе преступника комиссия не принимала «у него притом других никаких посторонних и излишних доказательств». Членов комиссии призывали действовать согласованно: «Имеете вы все собраться в нашей Тайной канцелярии и… сами, прослушав те пункты в какой силе оные состоят, в твердой памяти иметь, почему б могли вы при допросе его единогласно поступать, дабы иногда, от разных между вами разговоров, каким-либо образом к закрытию надлежащего или в чем ко отговорке его, причины ему не подать». Дело в том, что предыдущая комиссия о Бироне не сумела выполнить задание — «пространнее доказать» его преступления и вообще действовать „для приведения его в надлежащее чювствование и для явного его обличения"» [323] .323
Анисимов Е. Указ. соч.
Координация действий следственных комиссий — дело хорошее, но не в деле преследования инакомыслящих или во внутриполитической борьбе.
При этом раскладе «согласованность» скорее напоминала политический заказ, чем объективное расследование преступления. Подобного рода политический заказ мог потянуть за собой и новые «допуски» в несоблюдении самых элементарных правовых актов [324] .
«После переворота Елизаветы Петровны в ноябре 1741 года наступила очередь приводить в «надлежащее чювствование» тех, кто посылал с этой целью Чернышева к Бирону, а именно Миниха, Остермана, Головкина и других сановников свергнутой правительницы Анны Леопольдовны. Образованная в конце 1741 года следственная комиссия быстро обнаружила, что опальные деятели «явились во многих важных, а особливо против собственной нашей персоны и общего государства покоя преступлениях». Комиссия «разобралась» с этими преступлениями, допросила Миниха и других опальных вельмож, составила экстракт из допросов и передала его в созданный 13 января 1742 года суд, который приговорил их к смерти.
324
Мавродин В. В. Рождение новой России. М., 1988.
…В этой комиссии, как и во всех предыдущих и последующих, участвовал А. И. Ушаков. В комиссию по делу Лестока (1748 года) входил новый начальник Тайной канцелярии А. И. Шувалов. Он же вместе с А. Б. Бутурлиным и Н. Ю. Трубецким, вошел и в комиссию об А. П. Бестужеве в 1758–1759 годах» [325] .
Новые времена, новые лица, новые имена. Неизменным оставались только цели, задачи, методы работы. Все те же «подковерные игры», та же борьба за власть, те же столкновения между собой и между «конкурирующими фирмами» [326] .
325
Анисимов Е. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII в. N1., 1999.
326
Кравцев И. Н. Тайные службы империи. М., 1999.
Те, кто умело уворачивался от ударов судьбы, удачливо удерживался «на плаву» (как, например, A. И. Ушаков); другие, навсегда исчезали в казематах спецслужб (как, например, уже неоднократно упоминавшийся А. П. Волынский).
Не изменились времена и после прихода к власти в России дочери Петра Елизаветы, и длительного ее правления.
Е. Анисимов, как и его предшественники [327] , считает, что в «правление Елизаветы Петровны (1741–1761 годы) в работе сыска не произошло никаких принципиальных изменений. В Тайной канцелярии, в отличие от других учреждений, даже люди не сменились. А. И. Ушаков — верный слуга так называемых немецких временщиков и «душитель патриотов» вроде Волынского (неичень удачные формулировки. — В. Г.), рьяно взялся за дела врагов дочери Петра Великого, постоянно докладывая государыне о наиболее важных происшествиях по ведомству госбезопасности, выслушивал и записывал ее решения, представлял государыне экстракты и проекты приговоров. Вот отрывок из подобного документа за 1745 год: „Невского пехотного полку сержант Алексей Ерославов — в произношении непристойных слов и в брани B. и. в., також и генералов всех и с тем, кто их жаловал, и в брани ж всех, кто на свете есть, и в говорении, будто бы Дмитрий Шепелев хотел В. в. окормить, а Андрей Ушаков и Александр Румянцев хотели В. в. с престола свергнуть, чтобы быть по-прежнему на престоле принцу Иоанну, а Александр Бутурлин хотел В. в. срубить, и в кричании им, Ерославовым, неоднократно Слова и дела. А в роспросс, також и в застенке, с подъему он, Ерославов, показал, что-де ничего не помнит, что был безмерно пьян и трезвой-де ни от кого о том не слыхал, и злого умыслу никакова за собою и за другими не показал, и об оном ево безмерном в то время пьянстве по свидетельству явилось". Предложение Ушакова о наказании буяна сводилось к следующему: „За безмерным тогда ево пьянством и что он молод — гонять спицрутен и написать в салдаты". Елизавета великодушно утвердила проект приговора. Особенно пристрастно императрица занималась делом Остермана, Миниха и других в 1742 году. Она присутствовала при работе назначенной для следствия комиссии, но при этом, невидимая для преступников, сидела за ширмой (так в свое время поступала и Анна Ивановна). И впоследствии Елизавета требовала подробных отчетов об узниках, интересовалась всеми мелочами следствия. С увлечением расследовала государыня и дело Лопухиных в 1743 году. На материалах следствия лежит отпечаток личных антипатий Елизаветы к тем светским дамам, которых на эшафот привели их длинные языки и одна из которых, Наталья Лопухина, пыталась конкурировать с императрицей в бальных туалетах. Кроме того, Елизавета в 1743 году как самодержица начинающая, может быть, впервые из следственных бумаг Тайной канцелярии узнала о том, что о ней болтают в гостиных Петербурга, и эти сведения, полученные нередко под пытками, оказались особенно болезненны для самовлюбленной, хотя и незлой императрицы» [328] .
327
См. например: Наумов В. П. Елизавета Петровна // Вопросы истории. 1993. № 5; и другие.
328
Анисимов Е Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII в. М., 1999.
Да, неспроста Елизавету Петровну интересовали слухи, которые о ней распространялись по российской столице: власть ее была хрупка, поскольку она взошла на трон, поддержанная двумя-тремя сотнями гвардейских офицеров и не имела достаточной поддержки среди образованного общества (и это, несмотря на то, что она была дочерью Петра и по-настоящему русской царицей за последние десять — пятнадцать лет). Не знаю, что посоветовали ей ее сторонники (среди последних было немало дипломатов, так или иначе связанных со структурами внешней разведки, знавших, что необходимо, дабы получить поддержку со стороны и российских, и западноевропейских политически влиятельных кругов), но политику она, в первые дни, месяцы и годы своего царствования проводила достаточно взвешенную, постепенно завоевывая симпатии населения [329] .
329
Каменский А. Б. От Петра 1 до Павла I: Реформы в России XVIII в.: Опыт целостного анализа. М., 2001.