Российское время

А ведь склеп может и схлопнуться – тогда тяжелые осколки стен и чьего-то быта раздавят его, как клопа. Он даже не успеет вздрогнуть. Марат Евгеньевич затих. Снаружи ничего не было слышно.

Но внутри!

Поняв, что происходит, он бессильно застонал. Экран ноутбука разбился вдребезги, но само устройство, непостижимым образом уцелевшее, продолжало работать. Слушать его казалось невыносимо, но до него невозможно было дотянуться, чтобы выключить. А двигаться, вставать Марат Евгеньевич не решался. Он глядел в потолок и слушал, а через какое-то время просто закрыл глаза и отдался волне информации – поплыл по ней, смиренный, подвластный воле течения. Живой.

Ведь бесконечный поток слов, сливавшийся в одно, казавшееся в этот остановившийся, закаменевший миг, божьим, было единственным доказательством жизни. И он жадно цеплялся за каждое, впивался в каждое:

«Поэтому хотелось бы закончить на позитиве. Когда говорят об эффективности мер, я думаю, все понимают, отдают себе отчёт, что антитеррористические операции внутри России проводятся непрерывно. Говоря о безопасности, мы должны понимать, что Россия прошла свой путь, к сожалению, небезопасности. Абсолютный приоритет для нас сейчас – обеспечение безопасности, и финансирование осуществляется в полном объёме, это я вам совершенно ответственно говорю, даже в условиях сложного бюджетирования, которое есть сегодня, безопасность – абсолютный приоритет».

В студии раздались аплодисменты.

Марат Евгеньевич почувствовал – хотя, разве такое возможно почувствовать? – как седеют его волосы. Юла не остановилась, нет – она лишь завертелась с новой скоростью, которую уже нельзя увидеть, при которой движение и его отсутствие неразличимы. Вот сейчас она сорвётся со своей оси и покатится, подпрыгивая, в угол.

Он тихо заплакал.

УЩЕРБ

Вадим жил с Вероникой уже седьмой год. Не расписался – и так нормально. В последние месяцы сидел без дела – был отделочником, но не котировался слишком высоко. Работу не предлагали. Так, подхалтуривал иногда: в его тридцать восемь поздно было искать что-то новое, рыпаться. В общем, жил в ожидании лучших времён.

Иногда что-то делал по дому, встречал, провожал жену. Та крутилась в офисе. О работе жены он не знал ничего, и ему было неинтересно. Отношения с Вероникой были нормальными – не в том смысле, что без проблем, а в том, что без искорки: ну, не искрилось между ними после стольких лет. Но и Вадим, и Вероника поступили так, как поступают все: забили на это. Что же, расходиться теперь, если нет искорки?

Развлекаться Вадим не умел, а у жены не было времени. Иногда гуляли в ближайшем парке. Вадим стоял на балконе и курил, осматривая двор, Вероника осторожно открывала дверь и предлагала: «Пойдём?». «Ну, пошли, чё», – отвечал Вадим, и они выходили на улицу. Приближался Новый год. Хоть и через месяц только, а думать уже надо: как отметить, где деньги брать, сколько… Да и просто можно было фантазировать, представляя, как на несколько долгих и сонных дней всё вокруг станет хорошо. Сказочно.

– А, вспомнила, – сказала Вероника по дороге. – Надо в офис смотаться за документами. Завтра ж к этой… – она выругалась, – через весь город переться. Вставать рано. А я их забыла, вот дура!

– Да езжай ты с утра, – вяло возразил Вадим.

– Ну Вадим, ну чё ты… Это мне в пять утра вставать надо. Как маленький. На автобусе доедем – полчаса и свободны.

– Ладно, поехали, – безучастно сказал Вадим, и они отправились на остановку. Вадим закурил.

– Вот подарю тебе на Новый год никотиновый пластырь, – шутила Вероника.

– Не-не-не! – бурно возразил Вадим и пояснил, где он видел такие подарки.

– А вообще, давай ничего не дарить друг другу, – предложила Вероника. – Сэкономим. Съездим к маме, погостим…

– Ой, на фиг надо, – скривился Вадим, – к маме твоей… Давай у нас лучше. Фейерверки позапускаем.

– Ага, – Вероника поднесла руки к лицу и шумно выдохнула в них, а потом улыбнулась, взглянула на Вадима добрым взглядом. – Скорей бы.

– Скорей бы автобус, – буркнул Вадим. – Хабец выкину.

Подходя к урне, Вадим краем глаза заметил, как грузовик на противоположной стороне улицы стал разворачиваться – остановка находилась на перекрёстке их двухполосной улицы не с переулком даже, а с узенькой асфальтовой дорожкой, по которой завозили продукцию в универсам.

«Ну и как он тут проедет, дятел?» – подумал Вадим, и вдруг эту мысль перебила другая, шальная и страшная. Его обдало холодом, словно кто-то швырнул в лицо снега, и он обернулся. Пытаясь уйти от удара, прямо в остановку неслась чёрная иномарка. И в этот же миг всё вокруг стихло, только кружились в жёлтом свете фонаря снежинки.

Вадим повёл себя странно: он не бросился к остановке сразу же, не закричал – он закрыл глаза, чтобы ничего не видеть, и долго стоял так. Когда наконец двинулся к месту, вокруг уже толпились люди, кто-то суетился и причитал, кто-то щупал пульс. Жена лежала как живая, только мёртвая. Немного крови на висках – и всё. И в руке сумка.

Неподалеку остановилась разбитая иномарка. За рулём сидел крупный человек в тонких очках, бритый наголо, в сером пальто. Он смотрел прямо перед собой и не шевелился.

– Я убью тебя, сука! – заорал Вадим. Стучал по стеклу кулаками, затем водитель опустил стекло. – Что ж ты сделал-то?!

Потом были похороны. Точнее, была кремация, но русский человек не скажет «был на кремации», он всё равно скажет «на похоронах». Народу было немного – девчонки с работы да её родители. Они Вадима не любили. Жил он с женой, правда, в своей квартире, так что съезжать никуда не пришлось. Но кроме квартирки, доставшейся от родных, у него ничего не осталось.

Началось разбирательство. Вадим ходил в суд неохотно – для дачи показаний пару раз. Уже в первый день мужчина из иномарки высказал желание поговорить. Они зашли в пустой зал и долго сидели, молчали. А потом водитель резко, безо всяких предисловий, предложил ему взять миллион.

– Ты что же, сука, откупиться хочешь?! – взревел Вадим.

– Видишь, – спокойно сказал водитель, – я не то чтобы очень богат, но… Я не зверь, так вышло случайно. Но перед Богом я всё равно виноват… Я просто хочу помочь. Это не то чтобы моральный ущерб… Да, никакими деньгами… Но это единственное, что я могу сделать.

– Пошёл ты! – крикнул Вадим, направляясь к выходу. – Засунь себе в жопу, понял?

– Придёшь в следующий раз, сообщи реквизиты, – устало сказал водитель.

«Ущерб! – думал Вадим дома. – Ишь ты!». Ему не нравилось это слово: так его дразнили школе. Кликуха такая была, у всех разные. У него вот Ущерб. Вспоминать было неприятно.

Когда снова пришёл в суд – дал номер счёта, и в тот же день ему перевели миллион.

Потом он весь вечер пялился в ящик. Думал мучительно: «Как потратить деньги, чтобы с умом, или вложить во что-то. Но во что?». И ещё подумал с горечью: «Как она была бы рада! Перед самым Новым годом – миллион!».

Сразу постановил для себя: не бухать. Ни в коем случае. Но в первый же вечер навалилась такая тяжесть, что оставаться трезвым было невыносимо. Он отправился в бар и пропил двенадцать тысяч.