Россказни Роджера

Лихо — чересчур лихо, на мой взгляд, — Эстер сунула в рот зажженную сигарету с малиновым мундштуком и похвалилась:

— А мне математика давалась. Папа говорил, что не представляет ничего более бесполезного для женщины. Но я ее все равно любила. Если делать по учебнику, всегда все сходится.

Дейл посмотрел на нее с повышенным интересом.

— Не всегда и не все. Сейчас развивается новая отрасль математики, вплотную примыкающая к физике. Вычисления производятся только на компьютерах. Разработаны ячеистые запоминающие устройства с целым набором маленьких пластинок, и каждая из них представляет определенное число. Есть несколько правил, устанавливающих, какие комбинации цветов определяют цвет каждой новой пластинки. Правила эти очень простые, но образующиеся цветовые узоры чрезвычайно сложны. Поразительно также, что с ними происходит: некоторые тут же распадаются, исчезают в силу некоей внутренней логики, другие обнаруживают тенденцию перестраиваться до бесконечности, причем не повторяясь. Лично я думаю, что с помощью таких математических операций мы подойдем, можно сказать, к основам строения творения. Перед вашими глазами вдруг появляются визуальные аналоги ДНК, вообще проходит масса физических явлений, которые носят не только биологический характер, например, жидкостная турбулентность. Такие явления не поддаются математическому описанию, их изучают постепенно, шаг за шагом. Теперь их можно смоделировать на компьютере, если найдешь правильный алгоритм. Для этого и начинают использовать компьютеры — для исследования хаоса, то есть самых сложных явлений. Перспективы открываются потрясающие. Если с помощью компьютера можно смоделировать физический мир, составить алгоритмы его законов, то на мощной машине с достаточной емкостью памяти можно смоделировать всю объективную реальность и задавать ей новые условия, вопросы.

Дейл вещал в пустоту. Только я знал, к чему он клонит, и сказал:

— Если модель будет точной, она откажется отвечать, сославшись на Пятую поправку.

— Зато Ричи любит историю, правда, милый? — проговорила Эстер громче обычного. Мы немного повышаем голос, когда обращаемся вроде бы к одному человеку, но на самом деле хотим сказать что-то другому. — Только не очень древнюю, а начинающуюся с Бадди Холли.

Неуместная шуточка, подумал я; ясно, что она, даже не отдавая себе отчета, говорит Дейлу: «Видите, с кем приходится жить? С двумя тупицами».

Не знал и не знаю, как Эстер относится к мужчинам вообще.

В первое время, оторвав меня от священнического служения и от жены, от ломящихся столов и от наших возможных, но так и не родившихся детей, она была сама страсть, рожденная стыдом, и верность, рожденная чувством вины. Свет сошелся клином на нас двоих. Потом появился Ричи, начал ходить в детский сад, курсы переподготовки обеспечили мне место на богословском факультете, и наша частная жизнь, наша завоеванная и когда-то незаконная близость, когда мы были парой гладиаторов, схватившихся в завораживающем зрителей яростном бою, постепенно, незаметно вошла в привычку, превращаясь в отработанные телодвижения двух фигур в натуральную величину, изображающих нас, тогда как наши настоящие «я» усохли, сделались карликами-кукловодами, которым после представления нечего сказать друг другу. Я был уже в таком возрасте, когда угасающую половую активность воспринимаешь спокойно, как должное, как часть всеобщего умирания, как биологическую помеху — не более того, но вот Эстер... В какие-то дни месяца она буквально томилась от тоски, становилась раздражительной и нервной. Судя по всему, такое состояние пришлось как раз на сегодня. Ее рот и руки двигались с необыкновенной быстротой, тщательно сделанная «голова» рассыпалась. Она вытащила заколку из волос и, зажав ее в зубах, собрала пряди в тугой пучок на затылке. Казалось, тронь ее, и тебя ударит током.

— А я из той первобытной эры люблю Толстяка Домино, — помолчав, сказал Дейл, поглядывая на мою жену. Казалось, будто он объясняется на чужом языке, по разговорнику и совсем не уверен, что слушатели его понимают. Я чувствовал, что у меня начинает болеть голова. По праздникам всегда так. Сам не заметил, каким образом в моих руках оказался полный бокал белого вина.

— Да, его по телику часто в старых клипах показывают, — запинаясь, подхватил Ричи. — Вместе с Коротышкой Ричардом и Диной Росс, когда она еще не была Диной Росс.

В дверь позвонили. Наш старый противный звонок заверещал что было сил, словно хотел разогнать крыс, поселившихся среди древесины и штукатурки за дубовой обшивкой стен.

— Должно быть, твоя дорогая племянница, — сказала Эстер. — Позволила себе не очень поторопиться.

— Я звонил ей, — вставил Дейл, — хотел предложить пойти вместе, но никто не подошел. Вчера вечером тоже звонил, и тоже напрасно.

У них обоих были огорченные голоса. Они оба успевали по математике. Им обоим было приятно находиться рядом друг с другом. Я пошел к входной двери. Дом спланирован так, что быстро туда не попадешь. Выходя из гостиной, минуешь дверной проем с красивой верхней поперечиной, вырезанной в виде веретена, и идешь до конца коридора. Там дверь, ведущая в прихожую. Сквозь большое грязноватое стекло в ней и узкую стеклянную полоску в стене вдоль двойной двери я увидел, как с крыльца нерешительно заглядывает Верна. Усталое широкоскулое замерзшее испуганное лицо. Я открывал дверь за дверью, они скрипели и жаловались на комнатный жар и уличную осеннюю промозглость. Жаловались не только мне и Берне: на руках у нее была Пола, вся закутанная, в сбившемся набок капюшоне, из-под которого выглядывали бронзовая щечка и синий-пресиний заплаканный глаз.

— Извини, дядечка, — сказала Верна своим скрипучим голоском. — Меня просто затрахали... Сначала моя сиделка надралась — с кем оставить Полу? Ее братан говорит, зайди, может, растолкаешь дурочку. Зашла, а он — на меня, я так кричала, едва отбилась. Потом Пупси наложила в штаны. Пришлось скормить ей пачку печенья, пока подмывала, и одевала, и морду вытирала. Вышли на бульвар, а автобуса нет. Стоим, ждем, а его все нет и нет. Мне так обидно стало, хоть плачь. Старухи бездомные, которые тоже автобуса ждали, видят, вот-вот разревусь, заквохтали, засуетились, взяли у меня Пупси, тискают ее, передают друг другу, а тут еще бродяги разные. Я даже испугалась, как бы ее не утащили и вообще. Они же все сумасшедшие, которые на улице живут и по подъездам ночуют. И куда все намылились на праздник? Наверное, угощение на халяву где-то дают. Потом, значит, автобус пришел, поехали чин-чином, но гляжу, остановку-то свою пропустила. Сошла у какого-то химического института, народу никого, стучу, чтоб спросить, а эти засранцы ученые тоже ни хрена не знают. Топаю по улице, топаю — конца не видно, вся из сил выбилась, ну и поставила Полу на тротуар, чтобы сама шла. Умеет ведь, еще как ходит, когда хочет в комод залезть и перемешать там все. Поставила, значит, а эта маленькая поганка уселась прямо на холодный камень и ни в какую, только визжит, если дотронусь. Тут какая-то чудная старуха идет с белой собачонкой. У собачонки шерсть длиннющая, и морду закрывает, и ноги. Обнюхала девчонку, та, конечно, ко мне потянулась. Взяла ее на руки — комбинезон собачьими ссаками воняет! У меня всегда что-нибудь не так, когда куда-нибудь выбираюсь. Выходит, лучше дома сидеть... Извини, что заставила ждать. Правда, затрахалась вся.

Все это говорилось, пока она раздевала Полу и раздевалась сама, а я сочувственно поддакивал. Эстер тоже вышла в коридор, застав конец рассказа, и протянула Верне руку. У Эстер на редкость тонкие, изящные руки с веснушками на кисти, зато в последнее время она отрастила такие длинные ногти, что я боюсь, как бы жена не поцарапала меня, когда вертится в постели.

— Бедняжка, это же просто кошмар! — проговорила она.

— Вообще-то у меня всю дорогу так, — вздохнула Верна и продолжала рассказ: — Да, вот еще... В автобусе подкатывает ко мне мужичишка и прижимается к моей подружке. От самого перегаром несет и гнилыми зубами, а она ему так хитровато улыбается, паршивка. Ну настоящая потаскушка, правда, Пупси? — Верна как следует встряхнула девочку, чтобы до той дошло.

Пола уставилась на меня своими бездонными синими глазами, пухленькая бронзовая ручка с маленькими согнутыми коническими пальчиками потянулась ко мне. Узнала. Даже при тусклом свете коридора была видна отцовская кровь: раздувающиеся маленькие ноздри и блеск на черных прядях растрепавшихся волос, заплетенных сзади в две тоненькие косички, будто ее мама хотела сказать: вот она, моя негритяночка.

— Родж должен был бы съездить за вами на машине, — вынесла вердикт Эстер. Почему эта мысль не пришла ей в голову раньше?

— Я думал, что Дейл... — пробормотал я в свое оправдание, хотя дело было в другом. У обитателей нашей улицы была своя автостоянка, но расположена далековато. Если же удается найти местечко у дома, то освобождать его не хочется: тут же займут своими тачками студенты с факультета или многочисленные покупатели с бульвара Самнера. — Странно, что в День благодарения на химическом отделении кто-то был. — Я решил сменить тему.

— Были, были несколько мужиков, чего они там потеряли — не знаю. Сказали, что про аллею Мелвина слыхом не слыхивали. А она оказалась совсем рядом, за поворотом.

— Две культуры... — Я притворно вздохнул.

— Пойдемте, познакомлю вас с сыном, — пригласила Эстер, но с полпути убежала из коридора в кухню, откуда доносился аромат жареной индейки, дурманящий, как те курения, к каким в языческие времена прибегали шарлатаны-предсказатели.

Я провел Верну в гостиную.

— Здорово, умник! — небрежно бросила она Дейлу, который встал, вернее, застыл в полусогнутом состоянии. Оба обошлись без рукопожатия. Я еще раз попытался определить, спят они вместе или нет, и решил, что нет, но это заключение почему-то меня не удовлетворило. Однако, подойдя к Ричи, Верна немного подалась вперед и пожала протянутую ей с подростковой неловкостью руку.

— Так вот он какой, тот, что знает все о Синди Лопер!

— Она классная, правда? — сказал он, неуверенный и ужасно довольный. Ричи нужны друзья. Мы с Эстер в его глазах совсем старые и незнакомые. Малышом он играл с кригмановскими девчонками, но теперь Коре — той, что ближе своих сестер ему по возрасту, исполнилось пятнадцать, она стала барышней, по его выражению — шлюхой.

— Да, она ничего, — подтвердила Верна задумчиво, как настоящая взрослая. — Р'oковые певички и музыканты вообще классный народец. Правда, не сами по себе, а потому что они нам нравятся.