Рота Шарпа

Свистки пропели вечернюю зорю, конец уставного дня, четвертого дня у стен Бадахоса.

Глава 15

Всю ночь лило. Шарп это знал, поскольку был на ногах, прислушиваясь к непрерывному шуму воды, завываниям ветра и редким выстрелам французской пушки, пытавшейся помешать строительству батарей. Ответного огня с британской стороны не было: осадные орудия все еще покоились в соломе и мешковине, ожидая перемены погоды, когда их можно будет втащить на холм и установить на позиции.

Шарп сидел на холме бок о бок с Харпером и глядел вниз, на тусклые огни города. Из-за дождя они казались размытыми, бесконечно далекими, Шарп с трудом угадал собор – и подумал о больном ребенке где-то там.

Харпера рядом с ним не должно было быть. Он находился под арестом, приговоренный к порке и разжалованный в рядовые, но Шарп просто попросил часовых посмотреть в сторону, пока они с Харпером взбирались на холм. Шарп глянул на ирландца:

– Мне очень жаль.

– Не о чем жалеть, сэр. Вы сделали все, что могли.

То есть очень мало. Шарп просил, почти умолял, но рамка с филигранью – достаточное доказательство для полкового трибунала. Шарп свидетельствовал, что Харпер был с ним в тот день, отражая атаку французов, и что его собственная подзорная труба пропала в это же время, так что сержант не может быть виновен, но Уиндхэм был непреклонен. Подзорная труба, говорил он, могла быть украдена другим вором. Харпер был признан виновным, разжалован в рядовые и приговорен к порке.

А Харпер думал об утре. Голос донегольца был мягок:

– Сотня плетей, да? Могло быть хуже, – максимальным наказанием было двенадцать сотен.

Шарп передал ему бутылку. Они прятались под куском рогожи, нещадно поливаемой дождем.

– Мне дали две сотни.

– Армия становится слишком мягкой, да, - усмехнулся Харпер и глотнул еще. – И снова чертов рядовой! Они меня даже стрелком не назовут в этом чертовом полку! Чертов рядовой Харпер! А когда, как они считают, я спер эти чертовы штуки?

– Во вторник.

– Боже, храни Ирландию! В день Св. Патрика?

– Тебя же не было в части.

– Господи Иисусе! Я ж с вами был. Пил.

– Я знаю. Я им сказал.

Повисла тишина, наполненная горестным сочувствием. Со склона донесся перестук кирок: площадки под батареи утапливали ниже уровня земли. По крайней мере, подумал Шарп, они вдвоем могут хорошенько выпить: солдаты из легкой роты предоставили им все свои запасы, а потом стянули еще, где могли, так что под рогожей стояло не меньше дюжины фляг с ромом или вином.

– Прости, Патрик.

– Поберегите дыхание, сэр. Мне будет совсем не больно, - он знал, что лжет. – Я убью этого сукина сына!

– Только после меня, - они посидели еще немного, получая удовольствие от мысли об убийстве Хэйксвилла. Тот принял меры предосторожности, укрывшись на ночь всего в нескольких ярдах от промокших насквозь офицерских палаток, и Шарп понимал, что сегодня нет надежды утащить его в какое-нибудь тихое и не сильно людное местечко.

Ирландец тихо кашлянул, и Шарп вопросительно глянул на него:

– Что?

– Я вот думал о полковнике. Что там было, на этом чертовом портрете?

– Его жена.

– Наверное, редкая красавица.

– Нет, - Шарп откупорил еще одну флягу. – Похоже, злобная сука, хотя по портрету не всегда скажешь. В любом случае, наш полковник чтит узы брака. Считает, что они не дают человеку влипать в неприятности.

– Может, и правда. Я тут слышал, вы и мисс Тереза женаты. Как, черт возьми, это случилось?

– Это я наврал полковнику.

– Вы? – Харпер расхохотался. – Честно говоря, вам бы на ней жениться. Она должна быть порядочной женщиной.

– А как насчет Джейн Гиббонс?

Харпер улыбнулся: он видел эту блондинку, сестру убитого им человека – но потом покачал головой:

– Она не для вас. Она родилась в большом поместье и должна выйти за человека своего круга: много денег и все такое. А вы – всего лишь солдат-пехотинец, как и все мы, и красной орденской ленточкой ее в постель не затащите. Во всяком случае, больше чем на одну ночь.

Шарп усмехнулся:

– Значит, ты считаешь, я должен жениться на Терезе?

– А что б нет? Она, конечно, худышка, да, но мясо-то можно и нарастить, были б кости, - Харпер совершенно не разделял любви Шарпа к стройным женщинам.

Они снова помолчали, слушая перестук дождя по рогоже и радуясь этой странной дружбе, которой так редко дается шанс проявиться. Шарп заработал себе репутацию человека, скупого на слова, и это была правда для всех, кроме горстки друзей: Харпера, Хогана, Лоссова, немецкого кавалериста – да, пожалуй, и все. Все – изгнанники, оторванные от своей страны, сражающиеся в чужой армии. Шарп тоже был изгнанником – чужаком среди офицеров.

– А знаешь, что говорит генерал?

Харпер помотал головой:

– Нет, расскажите, что такого говорит генерал.

– Он говорит, никто, поднявшийся из низов, хорошо не кончает.

– А он откуда знает?

– Говорит, они слишком много пьют.

– А кто в этой армии не пьет? – Харпер пнул флягу в сторону Шарпа. – Вот, держите, напейтесь.

Какой-то идиот приоткрыл люк в накате параллели – и чуткие французские артиллеристы его тут же заметили: укрепления Бадахоса моментально расцвели вспышками орудий. Со стороны земляных работ послышались крики, свет погас, но глухие удары ядер не прекращались, а из траншеи иногда раздавались вопли ужаса и боли.

Харпер сплюнул:

– Нам никогда не взять этот чертов город.

– Не можем же мы остаться здесь навсегда.

– То же самое вы, англичане, говорили, когда впервые приплыли в Ирландию.

Шарп усмехнулся:

– Вы нас так приветливо встретили, что нам расхотелось уезжать. Опять же, погода хорошая.

– О, можете забрать ее себе, - Харпер прищурился в темноту. – Господи Иисусе! Хоть бы дождь прекратился!

– Я думал, ирландцы любят дождь.

– Ну, да, дождь мы любим, но это ж не дождь вовсе!