Рота Шарпа

– А что же?

– Это чертов всемирный потоп, который положит конец всему промокшему грешному миру.

Шарп откинулся на сломанный габион, брошенный землекопами, и глянул в небо:

– Я не видел звезд уже неделю. Нет, дольше.

– Это точно.

– Я люблю звезды.

– Как им приятно, должно быть, - Харпер был слегка удивлен: выпивка не так-то часто развязывала Шарпу язык.

– Нет, правда: ты любишь птиц, я – звезды.

– Птицы хоть что-то делают: летают, гнезда строят. За ними интересно наблюдать.

Шарп ничего не ответил. Он вспомнил ночи, проведенные в полях: голова на ранце, тело завернуто в стеганое одеяло, ноги в рукавах мундира, перевернутого наоборот и застегнутого на животе, как часто спали солдаты. Но иногда он просто лежал и глядел на искры в небе, отблески костров невообразимо огромной армии. Легион за легионом, где-то там, в небе, и он знал, что каждую ночь они подходят все ближе – и их так трудно было связать с тем, что описывали пьяные проповедники, иногда забредавшие в сиротский приют, где он рос. Звезды смешивались в его голове с четырьмя всадниками апокалипсиса, трубным зовом, вторым пришествием, восставшими из мертвых, и ночные огни казались кострами армии, несущей конец света.

– Мир не погибнет в воде – его прикончат байонеты и батальоны последней, черт возьми, великой битвы.

– Пока мы среди застрельщиков, сэр, я не против, - Харпер глотнул еще рома. – Надо оставить что-то на утро.

Шарп резко сел, вспомнив:

– Хэгмен подкупает барабанщиков.

– Это никогда не срабатывает.

Харпер был прав: мальчишки-барабанщики отвечали за порку, и друзья жертвы их частенько подкупали, но под суровым взглядом офицеров им приходилось бить изо всех сил.

Шарп поглядел на темную громаду Бадахоса, освещенную несколькими расплывчатыми огоньками. В одном из многочисленных дворов замка горел костер. Унылый краткий звон донесся от собора: колокол пробил полчаса.

– Если бы только ее там не было... – он запнулся.

– Что?

– Не знаю.

– Если бы ее там не было, - ульстерский акцент Харпера проявился сильнее: он явно пытался тщательнее связывать слова, – вы бы сбежали, да? Туда, в горы, сражаться среди партизан?

– Не знаю.

– Все-то вы знаете. Думаете, никто больше этого не хочет? – Харпер имел в виду себя. – Вы же умеете воевать не только в хорошую погоду.

– Скоро начнется дезертирство.

– Ага, если Хэйксвилла сперва не похоронят.

Из батальона давно никто не дезертировал. Другие батальоны теряли людей – каждый день десяток-другой ускользал в Бадахос. Перебежчиков в обратную сторону тоже хватало – Хоган как-то говорил Шарпу, что французский сержант-инженер даже принес ему план укреплений, в котором таилась пара сюрпризов – не считая подтверждения догадки, что западный гласис обильно заминирован.

Шарп сменил тему:

– Знаешь, сколько сегодня погибло?

– Сегодня? – Харпер казался удивленным. – Кажется, что уже неделя прошла.

– С нашей стороны около сотни. Французов насчитали сотни три, а еще есть те, кто утонул. Несчастные ублюдки.

– Французов всегда удваивают. А сами они, наверное, говорят, что у нас убитых до тысячи, - в голосе Харпера проскользнуло презрение.

– Ну, они не так-то много успели сделать.

– Нет, - французы надеялись продлить осаду на недельку-другую, заставив британцев по новой рыть целую параллель. А лишняя неделя могла бы дать возможность французской полевой армии прийти на помощь гарнизону.

Харпер открыл новую флягу:

– Атака будет непростой.

– Угу.

Дождь все лил, заставляя мокрую землю вскипать пузырями и монотонно барабаня по рогоже. Становилось холодно. Харпер предложил Шарпу флягу:

– Есть идея.

– Ну, рассказывай, - Шарп зевнул.

– Думаю, как бы вас поддержать.

– И что думаешь?

– Запишусь-ка в «Отчаянную надежду».

Шарп фыркнул:

– Не будь дураком, черт возьми. Жить хочешь?

– Я не дурак и хочу снова стать сержантом. Попросите за меня?

– Меня больше не слушают.

– Я говорю, попросите? – Харпер был упрям.

Но Шарп не мог представить Харпера мертвым. Он покачал головой:

– Нет.

– Для себя, значит, оставляете? – слова прозвучали резко. Шарп повернулся и посмотрел на здоровяка: отказываться было бессмысленно.

– Как ты узнал?

Харпер рассмеялся:

– Сколько мы уже вместе? Мария, Матерь Божья, думаете, я дурак? Потеряли капитанство – и что же? Лезем с воплями в какую-нибудь чертову брешь, размахивая своим палашом, потому что лучше умереть, чем потерять чертову гордость?

Шарп знал, что это правда, но просто так согласиться не мог:

– Ну а ты сам?

– Я хочу назад свои нашивки.

– Тоже гордость?

– А почему нет? Говорят, ирландцы – глупцы, но немногие осмеливались надо мной смеяться.

– Так это из-за твоих размеров, а не из-за твоих нашивок.

– Ага, может, и так, но я не дам им повода сказать, что я неудачник. Так что, вы записались?

Шарп кивнул:

– Да. Но пока командира не выбрали – и до атаки не выберут.

– А если выберут вас, возьмете меня?

– Да, - слова выходили неохотно.

Ирландец кивнул:

– Будем надеяться, они выберут именно вас.

– Молиться надо о таком чуде.

Харпер расхохотался:

– Нет, чудес нам не надо. Из них вечно ерунда выходит, - он глотнул еще. – Св. Патрик выгнал всех змей из Ирландии – и что же? Мы настолько обленились, что разрешили англичанам взять верх. Наверное, бедняга Патрик ворочается в гробу. Змеи-то явно лучше!

Шарп замотал головой:

– Если бы Ирландия была в пять раз больше, а Англия в пять раз меньше, вы бы с нами то же самое сделали.

Харпер снова расхохотался:

– А вот за такое чудо стоило бы помолиться!

Пушки бухнули справа, за рекой – форт Сан-Кристобель обстреливал параллель через Гвадиану. Длинные языки пламени отразились в темной воде. Артиллеристы в городе, не желая проигрывать заочный спор, дали залп, и воздух наполнился гулом.

Харпер поежился:

– И за еще одно чудо я помолюсь.

– Какое?

– За шанс достать Хэйксвилла, – он повернулся к городу.
– Где-то там, в одном из этих маленьких переулочков, я отрежу ему его чертову башку.