Ротмистр Гордеев 3

— Кузьма, санинструктора ко мне и Гиляровского. Быстро!

Скоробут, козырнув, исчезает, как и не было.

— Федор Федорыч, у нас сигнальные ракеты еще остались?

— Так точно, господин ротмистр. Пара зеленых найдется.

Снова приникаю к биноклю. Противник наступает, блестя примкнутыми штыками на солнце, ровными рядами. Чуть ли не строевым шагом. Судя по долетающим до нас звукам, даже под дивизионный оркестр. Так и есть — в задних рядах японцев — военные музыканты.

Тоже мне изобретатели психической атаки… Хотя, конечно впечатляет. Но тоже говорит, скорее, о том, что с боеприпасами у Есимиче не густо.

— Господин ротмистр, по вашему приказанию прибыли, — а вот и Соня с дядей Гиляем.

Поворачиваюсь к ним.

— Софья Александровна, вам следует доставить командиру нашего полка следующее… — В кратких, но емких выражениях описываю ситуацию:

— У врага полное истощение сил и резервов, а также боеприпасов. Идёт в атаку силами до полутора батальонов. Принимаем бой. Резервов за ним нет или ещё не подтянулись. Своевременная помощь позволит нам не только удержаться на занятых позициях, но и развернуть дальнейшее наступление на противника.

Соня внимательно слушает каждое моё слово.

— Все запомнили?

Она кивает.

— Тогда исполнять немедленно!

— Но как же раненые, господин ротмистр? — растерянно спрашивает Соня.

Делаю свирепое лицо. Надеюсь, не перебарщиваю.

— Это приказ. Мне кроме вас некого отправить с донесением. И не медлите. Враг уже близко. Бегом! — Рявкаю на бедную девушку зверским командирским голосом.

Соня обиженно всхлипывает, но все же исполняет приказ.

— Владимир Васильевич, теперь вы. Отправляйтесь к артиллеристам. Как только они увидят над этими окопами две зеленых ракеты, пусть немедленно накрывают их артиллерийским огнем.

— А как же вы? — вздрагивает он.

Успокаиваю легендарного журналиста:

— А нас здесь уже не будет. Выполняйте.

— Слушаюсь!

Глядя вслед бегущему вслед за Соней Гиляровскому, успеваю подумать, что хотя бы этих двоих я спас от верной смерти.

Теперь, к бою!

Враг уже в пределах досягаемости ружейного и пулеметного огня. Продолжает наступление стройными рядами под развернутыми знаменами без единого выстрела под бравурную музыку.

— Как на параде идут, рисоеды, — Фрейзен прищурившись, всматривается в наступающих японцев. — Что делать будем, господин ротмистр?

— Воевать, поручик.

И уже громко, для всех:

— Огонь! Беглый!

Сухая винтовочная трескотня мне ответом.

Бьют пулеметы. Падают убитые, но враг продолжает идти, перестраивая и смыкая цепи на месте погибших.

Жуткое зрелище. Ещё и оркестр с музыкой. Что ж, самурай мёртв, даже если еще пока жив. Только он не догадывается об этом. Пока…

Приникаю к прицелу и как в тире расстреливаю всю обойму. Приближающиеся фигурки падают. Некоторые встают и снова идут.

Перезаряжаю винтовку. Фрейзен смотрит на меня безумными глазами.

— Они, что совсем смерти не боятся?

— Это особая философия, тёзка. Только сейчас она же и работает против них.

— Простите, но как?

— А вот так. На мишени, а одно загляденье. Выбирай любую…

Японцы все ближе. Вместе с бравурными звуками теперь долетают сквозь треск пальбы и слова песни, которой самураи бодро себя подгоняют в свою атаку.

'Митти ва роппяку хатидзи: ри

Нагато но ура о фунадэ ситэ

Хая футтосэ о фурусато но

Яма о харука ни нагамурабэ!..'[1]

— Хорошо поют, — усмехается Фрейзен.

После моих слов к нему вернулось душевное равновесие.

Японцы падают под нашими пулями, но продолжают идти вперед.

Слева замолкает пулемет. Либо перегрелся, либо кончились патроны у Жалдырина.

Пулемет Буденного справа выдает короткие по несколько патронов очереди. У всех боеприпасы на исходе.

А японцы, хоть и изрядно поредевшие, еще не сделали ни одного выстрела. И по-прежнему, сохраняют численное преимущество.

Неожиданно один из рядовых, прибывших за мной с Фрейзеном, отбрасывает винтовку в сторону и с диким испуганным воем выскакивает из окопа и бежит в тыл.

Фрейзен со злостью смотрит на удаляющуюся фигуру.

— Вот каналья…

— Бросьте, поручик, не судите строго, тут любой струхнет до мокрых штанов, — остужаю порыв его злобы я.

— И вы? — недоверчиво округляет глаза он.

— И я. Что я не человек что ли?

— Даже не знаю, что вам и сказать…

Выстрел. Сухо щелкает боек револьвера — барабан пуст.

Торопливо перезаряжаюсь. Дрожащими пальцами засовываю латунные цилиндрики в воняющие кислым сгоревшим порохом каморы барабана.

Целюсь. В прорези прицела уже близкая фигура какого-то японского лейтенанта чуть впереди шеренги своих солдат с примкнутыми жалами штыков.

Выстрел.

Лейтенант заваливается вбок. Но его шеренга не сбивается с темпа. Разинутые рты выталкивают из себя бодрое:

'Сора но кумора мо ке: харэта

Хитокава такаки Фудзи но яма

Минэ но сираюки киюру то мо

Тэгара о татэси масура но

Хомарэ ва нагаку цукидзаран!'[2]

Делаю еще шесть выстрелов. Все, наган бесполезен.

Но есть брошенная сбежавшим рядовым винтовка. Хватаю её, передёргиваю затвор, патрон в патроннике, палец на спусковом крючке.

Ловлю в прицел очередного японца. Бац!

Японец, как ни в чем не бывало, прет на нас. Целюсь еще раз. Бац… Снова мажу.

— Поручик, у вашего бойца, что, винтовка не пристреляна?

— Не знаю, господин ротмистр, мне их придали из комендантской роты. Бог их знает, что там пристреляно, что нет.

Вот зараза!

Японцы уже в нескольких шагах от наших окопов. Неожиданно вскидывают свои винтовки к плечам и дают на ходу залп.

Пуля обжигает правое ухо. Шея сразу становится мокрой.

Фрейзен заваливается на спину — в его лбу наливается кровью небольшая дырочка входного отверстия.

Отвоевался поручик… Жаль, хороший бы из него мог выйти вояка, честный.

— Банзай! — вылетает с хрипом из разинутых ртов японцев!

Они сыплются в окоп, словно горох из перезревшего и лопнувшего стручка.