Ровесники. Герой асфальта

– Правильно тебе показалось. – Уныло подтвердил Вадим, глядя куда-то в даль и, видимо, испытывая душевную муку от этого признания. – Тётя Галя в молодости в младшего брата Павла Андреевича была влюблена. От него и залетела. Жениться он на ней не захотел – видать, планы на будущее другие были…А Павел Андреевич к ней давно чувства питал. Вот и предложил ей руку и сердце, племянника пообещал своим сыном признать… Тогда, говорят, тётя Галя хорошенькой была, худенькой и стройной. После родов чем-то заболела и разнеслась до необъятных размеров. Пал Андреевич теперь, небось, тысячу раз пожалел о своем благородстве. Вот и отыгрывается теперь на них обоих. На жене и на Витальке ни в чём не повинном.

После рассказа Вадима меня начало знобить.

– Откуда ты всё это знаешь?

– От верблюда. От Витальки, от кого же ещё? Сколько раз за эти годы он мне в жилетку плакался, уж и не сосчитаю теперь.

– А он? Сам он как узнал?

– Ему мать рассказала. Года три назад…

– Зачем?! По-моему, лучше не знать, что ты не родной!

– Да что ты говоришь! – Оборвал меня Вадим язвительно. – По-твоему, лучше всю жизнь объяснять своему сыну, за что родной отец так к нему относится? По крайней мере, зная правду, Витальке гораздо проще понять. И куда обиднее, когда тебя бьёт отец. Настоящий отец, а не чужой дядя, который, по сути, любить тебя вовсе не обязан.

– Почему чужой? Родной дядя! Он же его племянник. – Хриплым шёпотом пробормотала я. – И потом…Кто его просил жениться на…на тёте Гале?

Виталик же как раз сегодня в пьяном бреду пытался излить мне душу, а я не поняла смысла его слов, не приняла всерьёз его жалобы. Он ведь что-то говорил о том, что им нельзя было жениться. «Лучше бы аборт сделала…Пятнадцать лет вранья… В чём я виноват? Что я делаю не так?»… Если бы я с самого начала всё знала…Бедный Виталик, как же тяжело ему, наверное, чувствовать себя нежеланным ребёнком, обузой в семье и вечным напоминанием о грехе…

Моргнув, я сообразила, что глаза мои полны слёз. Ещё невыплаканных, застоявшихся. Мне вовсе не хотелось плакать, но слёзы потекли по щекам, не спрашивая о моих желаниях. Слишком много я пережила за этот суматошный день. Да и ночью предыдущей почти не спала. Организм всё ещё никак не мог привыкнуть к таким стрессам.

– Давай-ка присядем. – Вадим понял моё душевное состояние – осторожно взяв под руку, подвёл к одинокой скамейке возле одного из дворов, где мы только что стояли. – Садись. Она чистая.

Я послушно села, и Канарейка не спеша последовал моему примеру. В другое время я бы, наверное, умерла от волнения, находясь в такой непосредственной близости от самого шикарного парня в посёлке. А теперь я сидела, и мысли мои были бесконечно далеки от этих интимных соблазнов.

– Почему ты решил мне это рассказать?

– Веришь ли – не знаю… - Сунув руку в карман, он вытащил свою неизменную пачку «Бонда» и зажигалку. Прикурив, неожиданно опомнился и взглянул на меня. – Не возражаешь?

Я лишь молча мотнула головой – удивляться его учтивости сил почему-то не было. Жадно затянувшись, Канарейка несколько минут сидел безмолвно выпуская губами дым, а я смотрела на его красивые пальцы, умело сжимающие сигарету и ждала. Ждала, когда он снова заговорит.

– Не знаю – Повторил Вадим опять. – Виталька мне самому об этом практически сразу же рассказал. Три года назад. Так вот считай, сколько времени я эту его тайну храню… Треплом меня никто назвать не посмеет. А тебе… Не знаю, почему рассказал… Может, потому что ты особенная. И за Витальку по-настоящему переживаешь. А он… Он тебя любит, по-моему, слишком сильно. Иначе не решился бы на…серьёзные отношения… Ты поняла, о чём я… Виталька – он такой. Не от мира сего. А вот ты почему на это решилась, я не пойму пока. Но полагаю, что больше из любопытства, чем из-за любви. Ты только не обижайся.

– А разве важно – из-за чего? – Я попыталась оправдаться.

– Для Витальки важно. – Безапелляционно заявил Вадим. – Ты это учти на будущее для себя. На всякий случай. И знаешь что ещё? Не говори ему о том, что я тебе рассказал. Не надо его смущать.

Я снова вспомнила ту страшную сцену в квартире Павлецких. Себя – полураздетую, пунцового Виталика, застывшего перед разобранной кроватью. Вряд ли теперь его можно будет смутить сильнее, чем тогда. Необходимость высказаться заставила меня забыть о собственной стыдливости. Вадим был сейчас единственным человеком на свете, которому я могла открыться без страха.

– Виталик хотел сегодня ночевать в той квартире. Он из дома ушёл.

– Вот даже как?... Чего же случилось-то?

– Отец вернулся домой…Не очень трезвый. А мы… Я в ванной была… Мылась… - Я говорила, запинаясь, и всё время боялась увидеть в глазах Канарейки до боли знакомую насмешку. Однако он смотрел на меня пристально и совсем по-взрослому серьёзно. Чего уж там говорить, когда было нужно, Вадим Канаренко умел становиться взрослым и мудрым.

– Понятно. – Только и сказал он. – Что дальше?

– Дальше?.. Отец увидел меня… В одном полотенце… Начал оскорблять… Шлюхой назвал… Виталик стал извинений у него требовать. Отец отказался извиняться, пощёчин ему надавал…Потом опять начал меня оскорблять… И Виталик его ударил…

– Сам? – Ужаснулся Вадим. Я кивнула:

– Да. Даже на пол повалил. Потом они драться стали. По-настоящему, понимаешь? Павел Андреевич с Виталиком быстро расправился. Он так его бил… Ногами..

– Ни фига себе… Вот же урод…

– Мне так жалко его было. А ему-то самому… каково… Такое унижение… Поэтому он у Шумляевых и напился.

Больше сказать мне было нечего. И Вадим курил молча, глядя прямо перед собой. Оба мы – и он, и я одинаково переживали за Виталика, и это обстоятельство необыкновенно сближало нас сейчас. Мы были сообщниками и думали об одном и том же – мы тревожились за своего друга и жалели его от души. А ещё мы оба хотели ему помочь, не только словом, но и делом.

Когда Вадим провожал меня до дома, на часах было почти двенадцать. Ещё издали я увидела свет в окнах своей квартиры – никто, стало быть, не спал, в ожидании блудной дочери. Удивительно, но я почему-то нисколько не испугалась предстоящей родительской взбучки, голова сохраняла ясность, а сердце – покой и умиротворение

– Ну пока. – Остановившись около подъезда, Вадим улыбнулся. Это была одна из самых лучших его улыбок – она не таила в себе никакой интимной подоплёки, не рассчитывала сразить наповал, не обольщала и не околдовывала меня своей сексуальностью. Это была добрая улыбка лучшего друга, милого озорного мальчишки, с которым я никогда в жизни не целовалась, а только играла в казаки-разбойники. Я испытывала глубокую нежность к этому парню и сейчас, на прощание мне безудержно хотелось его поцеловать. В щёку. Просто так, по-дружески, от души. Чего я и сделала, не колеблясь и ничуть не нервничая по этому поводу.