Роялистская заговорщица

Нечего и говорить, что он не упустил ни одного слова из слышанного разговора.

– Как видно, – промычал он, – счастье опять повернулось ко мне. Заговор, тайное общество, да еще республиканское… Я знаю, кто мне заплатит за эти сведения. Только бы ничего не забыть.

Он вынул из кармана записную книжку и записал:

– Адрес: на углу улицы Эперон. Прекрасно. Пароль по-латыни. Да будь я проклят, фразеология а-ля Робеспьер. Да, я чуть не забыл… условный знак: правая рука на левое плечо.

Он это проделал:

– Совсем просто. По-вашему, полиция не может знать всех этих подробностей. Это смотря по тому, о какой полиции вы говорите, господа мои. Теперь сытный обед с несколькими бутылками вина, чтобы себя уравновесить, и затем отрапортуем. Полковница останется довольна.

На этот раз ничто не помешало ему вылезть из кареты, он пробрался через сарай с экипажами, наткнулся в ней на маленькую дверь, которую открыл, толкнув ее, и в конце концов вышел на улицу Монмартр. Он выпрямился во весь рост, втягивая в себя воздух. Его дурные впечатления начинали сглаживаться, к нему вернулась его прежняя смелость храбреца, с гордо закинутой головой дерзко оглядывающего женщин, толкающего прохожих.

Он направился к рынку, там на углу улицы дю Жур был ресторан, где, как он знал, хорошо кормили, дешево и в кредит. А когда он вышел оттуда, простояв довольно долго перед буфетом, перепробовав всевозможных ликеров, потягиваясь больше обыкновенного и пощелкивая каблуками, он направился в Сен-Жерменское предместье.

Что же это был за капитан-авантюрист, смахивающий и на шпиона, и на разбойника?

На это никто бы не сумел ответить определенно, а тому, кто бы обратился с подобным вопросом к нему лично, вряд ли бы поздоровилось.

Его имя? Да не все ли равно, как его звали? Партиям нужны партизанские предводители, которые представляли бы из себя не что иное, как номера.

Без сомнения, ярый роялист, так как он прежде дрался в Вандее, лет шестнадцать назад. В сущности, не нападал ли он только на артиллерийские фургоны? Не принимались ли им подчас дилижансы за добычу войны? Затем он иногда внезапно исчезал неизвестно куда, никто не знал, что это были за отлучки. Одно время он состоял при полиции у Ровиго. Сегодня он был более смелым, храбрым, чем когда-либо, готовым на рыбную ловлю в мутной воде.

Лихорадочные эпохи – времена удачи для людей подобного сорта, а он к тому же был готов на все, даже жертвовать своей головой. Он рассчитывал создать себе определенное положение вне политических или других случайностей, одним словом, продать себя как можно дороже. Ему указали покупателя. Вот почему он направлялся теперь к маркизе де Люсьен, которую он в насмешку называл полковницей и которой он решился служить с полной преданностью, насколько его личные интересы того потребуют.

V

В 5 часов виконт Лорис был в отеле де Люсьен. Он был в странном настроении духа, сознавая, что утро было неудачное. Дважды в это утро его сокровенные чувства были задеты: первый раз, когда он под влиянием безрассудного порыва заступился за врага своих убеждений, – и зачем только она созналась ему в этом, – а второй раз, когда к нему обратились с предложениями, которые он считал для себя оскорбительными.

Молодость не идет на сделки с совестью, в двадцать лет сердце ревниво бьется или за любовь, или за ненависть, оно не бывает еще развращено разочарованиями, которые принято называть опытом и которые в сущности очень часто не что иное, как уступка самому отвратительному эгоизму.

У него была потребность как можно скорее отвести душу с той, которая была для него олицетворением его собственной совести, ему нужно было найти в ней отголосок его собственного гнева.

Регина встретила его еще с большей радостью, чем обыкновенно.

Их интимные свидания происходили в маленьком салоне, прозванном молельней; ему нравилось это название, потому что там он бывал с ней наедине, но это действительно было нечто вроде часовни. Вся комната была обтянута белой шелковой материей с цветами; потолок представлял из себя род балдахина с короной посередине. На одном из панно был портрет Марии Антуанетты во весь рост, перед ней на пьедестале из оникса стоял бюст Людовика XVI. Напротив, на консоли из белого мрамора находилась севрская ваза с медальоном Людовика ХVIII. Низкие стулья из белого выпуклого бархата с золотом напоминали собой скамеечки для молитвы, а догорающие лучи дня, падая на ковер через большие стекла окна, смягчали все линии.

Вот здесь-то эти два любовника, в самом высоком и чистом смысле этого слова, связанные единством их религии, их страсти, их надежд, проводили долгие и приятные часы, уносясь в мир грез, поэтизируя свои стремления, обращаясь к своим богам с теми излияниями, с которыми они не смели обращаться к мирской любви. Совершенно так, как в церкви те, кто не может говорить друг с другом, соединяют свои обеты, в лоне улыбающейся Богоматери.

– Ах, как мне хотелось вас видеть! – воскликнула Регина. – Есть дни, когда бывает так же тяжело справиться с радостью, как в другие дни – с печалью. Взгляните на меня, Жорж, и скажите мне, что вы находите меня красивой.

Под влиянием обаяния этой женщины Жорж забыл все невзгоды дня и опустился перед ней на колени.

– О да! – прошептал он. – Такой красивой, что иногда я страшусь, что не доживу до той счастливой минуты, когда эта рука будет навсегда принадлежать мне, я не дождусь, когда мы вырвемся из этого мира злых и изменников и, исполнив нашу задачу, попадем наконец в блаженную тьму неизвестности, которая не будет нарушаться никаким шумом извне.

Регина, которая положила ему обе свои руки на голову, отодвинулась слегка.

– Наконец-то, друг мой, – проговорила она, – наша мечта близка к осуществлению, так близка, что нам стоит сделать еще одно усилие, чтобы видеть ее осуществленной.

– Говорите, дорогая моя. Если бы вы знали, как я люблю звук вашего голоса! Какие у вас опять новые надежды?

– Скажите лучше, доказательства. В данную минуту в моих руках, в моих слабых руках женщины, вся будущность Франции. Мы приближаемся к цели. Впрочем, разве я могла сомневаться в успехе, имея таких союзников, как вы?

– Не говорите обо мне, я дитя и умею вам только повиноваться… и вас любить.

– Разве этого мало: такое повиновение, такое доверие, благодаря которым вы принадлежите мне всецело? Вы придаете такое значение тому, что я сделала, друг мой, но разве у меня хватило бы смелости пройти до конца путь, который я себе начертала, если бы у меня не было поддержки в вашем сердце, в вашей совести?

– Разве это сердце и эта совесть могли бы не принадлежать вам? Разве не вы их образовали? Разве не благодаря вашей правдивости я постиг весь ужас лжи и фальши, а правда сделалась принципом моей жизни? Разве не вы научили меня жертвовать всем, самыми дорогими интересами, во имя чести и уважения к себе?