Роялистская заговорщица

Лорис удивлялся сам себе, отчего он не уходит, ходил взад и вперед в этой толпе, злющий, раздраженный, готовый придраться к каждому неприятному взгляду.

Надо сказать правду, виконт Лорис был самым страстным и самым неосмотрительным молодым человеком в королевстве… виноват… в империи.

Ему было двадцать пять лет; он родился в 1790 году, в первые дни эмиграции, рано остался сиротой и очутился в первые годы своей сознательной жизни за границей под опекой дяди, барона Тиссака, человека восторженного, безрассудного, который таскал его по Европе среди того роя шершней, которые кружились над Наполеоном, не смея его ужалить. Быстрые успехи Бонапарта давали каждый день новую пищу их гневу, среди этого главного штаба in partibus [6] , который мечтал о непогрешимых планах, несомненных победах и, вписывая свои неудачи, рассчитывал с непреклонной верой на успех завтрашнего дня. В итоге всегда наступит час, когда самому искусному игроку судьба изменяет. Все эти люди находились в ожидании. Оставалось только выжить.

6

В чужих краях (лат.).

И вот именно в этом-то направлении и действовал барон Тиссак, один из редких эмигрантов, сумевших сберечь значительное состояние. Первая обязанность всякого дворянина, по его мнению, состояла в умении всегда держать себя при дворе, и потому он сумел внушить своему племяннику, что основой всякого образования должны быть верховая езда, танцы и умение кланяться.

С отчаянной ненавистью к якобинству и с глубоким презрением к разбойникам, которые сопровождали Наполеона, Лорис мог рассчитывать на все.

Какое же воспитание получил молодой граф? Во время перемены лошадей, по пути из Англии в Россию, смотря по тому, куда направляла их капризная воля барона Тиссака, ментор Жоржа Лориса наскоро наставлял его. Этот странный ментор, бывший раньше придворным аббатом, вследствие политических переворотов и невзгод попал в воспитатели. Не безупречный, не особенно набожный, довольно вольный, он получил строгое приказание от барона воспитать виконта в духе ненависти к революции и философии. И вот как он принялся за это.

Когда при передвижении являлась возможность, он призывал своего ученика, вынимал из кармана книгу и говорил ему:

«Виконт, будьте готовы внимать ужасам: я вам прочитаю сейчас нечто ужасное, страничку этого разбойника Жан Жака Руссо… Или это нечто чудовищное… отрывок из «Essai sur les mоеurs» [7] , этого ужасного Вольтера».

Он только читал, очень внятно, со снисхождением артиста, и во время минутного отдыха приходил к таким выводам:

«Не правда ли, виконт, человек, который проповедует, что мы все равны, достоин виселицы?»

7

«Эссе об обычаях [и духе наций]» (фр.).

Такие же разговоры были и по поводу революции, и по поводу кампаний империи:

«Разбойники эти солдаты Вальми, Жемаппа, Аустерлица, Ваграма…»

Чтобы придать особое значение своему рассказу о войсках, он кричал во все горло:

«Да здравствует республика!» или: «Да здравствует император!»

Затем он прибавлял степенно:

«Вот как дерутся эти преступники, этот позор человечества».

И вот таким-то образом аббат де Блаш, – так его звали, – исполнял возложенную на него обязанность и фактически весьма добросовестно обогатил лексикон молодого человека всевозможными бранными словами, на какие только могло его вдохновить воображение, чтобы поносить врагов легитимизма. Но в своем рвении он не замечал, что не всегда попадал метко и что в голове молодого человека был полнейший хаос.

Восемнадцати лет, – в то время барон его устроил при шведском дворе, – молодой человек очутился один. Аббат не решился на путешествие в полярную страну, и с этой минуты в голове его воспитанника прояснилось. Лорис превратился в фанатика роялизма.

Пора было. Барон Тиссак не раз с удивлением прислушивался к фразам вроде:

«Удивительно, что этот мерзавец д’Аламбер сказал это так верно…»

«Эти оборванцы при Вальми – действительно народ храбрый…»

Как у всех молодых людей, у Лориса была потребность восторгаться. Говоря по правде, до сих пор партия роялистов не подавала особых поводов для его восторгов, и тем не менее он все-таки хотел служить ей с полным самоотреченьем; влияние аббата сказывалось в нем только словами ненависти, но прочных основ не было в нем никаких. Несколько красивых женщин эмиграции помогли ему найти выход для этих потоков бурлившей в нем страсти без всякого определенного направления. Уроки, которые давались красивыми устами и сопровождались нежными взглядами, определили его направление: он превратился в ярого роялиста, даже сам месье де Блакас казался ему недостаточно страстным. Он самым искренним образом верил в позор, в бесчестие Франции и клялся вернуть ей ее честь.

Раз вступив на этот путь, он зашел на нем дальше всех самых непреклонных. Будь он в другой среде, страстность его натуры заставила бы его двигаться вперед, а не рыться в прошлом: он мечтал о геройском времени феодализма и клялся клятвой Ганнибала против прогресса.

В то время как он шел по саду Пале-Рояль, злясь на толпу и все-таки не уходя из-за истомы, которая обыкновенно является после всякого сильного возбуждения, он почувствовал, что кто-то слегка коснулся его плеча, говоря:

– О чем мечтаете, виконт?

Он быстро обернулся, точно от боли, как ни было слабо это прикосновение, и готов уже был на новую вспышку. Но увидел, что позволивший себе эту фамильярность был не кто иной, как один из адъютантов де Бурмона.

– А! Это вы, милейший Тремовиль, – проговорил он. – Будь это кто другой, я бы не поблагодарил его, что он так внезапно нарушил мои думы…

Тремовиль расхохотался:

– Ба! Мечты влюбленного! Так и подобает в ваши годы. Не выпьем ли мы вместе по стакану «bavaroise» [8] в каком-нибудь уголке, где бы можно было поболтать по душам…

8

Баварское (фр.).

– Как прикажете, господин командир… и раз представляется случай, я буду не прочь задать вам несколько вопросов.

– Прекрасно. Пойдемте!

Молодые люди направились к столу, подле ротонды, в уголок, который упирался в галерею. Им подали то, что они просили.

– Начинайте вы, любезный Лорис, – сказал Тремовиль: – жду ваших обещанных вопросов.

– Я ошибся, сказав о них в множественном числе. В сущности, мой один вопрос заключает в себе все остальные, которые я бы позволил себе вам задать.

– Я жду, готовый к ответу.

– Предупреждаю вас, однако, что мой вопрос щекотливый.

– Тем лучше, люди, как мы с вами, в случае надобности понимают друг друга на полуслове.

– В таком случае, любезнейший командир, где причина того, что, обращаясь к вам, я могу называть вас так, как я вас называл?

– То есть как?

– Я назвал вас – любезнейший… командир.

– Совершенно верно – таково мое положение.

– Вот это-то именно меня и удивляет.

– В таком случае это не только деликатный вопрос, но квинтэссенция самой деликатности.

– А между тем, что проще, – заметил Лорис с оттенком горечи. – Я поражен, что в такое время Тремовиль может носить эполеты…

Тремовиля передернуло, но он проговорил совершенно спокойно:

– Прошу вас, объяснитесь.

– Так слушайте же, – начал Лорис. – Я поражен, что граф Тремовиль, который пользовался доверием, скажу больше, дружбой короля, не сломал своей шпаги… Сегодня утром я узнал, что четвертый корпус армии Бонапарта на обсервационном пункте недалеко от границы, и что было отдано приказание офицерам и отряду, вызванному в Париж для этого маскарада на Шан-де-Мэ, немедленно присоединиться к нему… Верно ли это?