Роза ветров

Навестил я и оранжерею, с удовольствием отметив, что зеленые обитатели чувствуют себя отлично и многие вовсю цветут. Пора бы заняться и алхимической лабораторией. Если, то есть когда, я помогу хранителю сада, средств должно хватить и на это тоже.

Дома было очень тихо. Все, кроме Прохора отсутствовали. Слуга хозяйничал на кухне, напевая песенку, отвлекать я его не стал.

Начать изучение новой темы я решил с домашней библиотеки.

Тут царила прохлада, полутьма и витали ароматы знаний и старой бумаги. Первым делом я взялся за ботанический атлас и сам не заметил, как увлекся им.

Очень качественно иллюстрированный, он захватил меня надолго. Вот уж удивителен мир флоры! Растения могли приспособиться к окружающей среде настолько впечатляюще, что я на какое-то время разделил фанатизм природников.

Жалящее дерево гимпи-гимпи, одно прикосновение к которому может вызвать сердечный приступ. Цветки, исторгающие жуткие запахи и поедающие насекомых и мелких птиц. Вельвичия, живущая в самых суровых условиях пустыни и обходящаяся без дождей вообще. Да даже обычный милый лютик — и тот ядовитый!

Да уж, листочки и цветочки отнюдь не безобидны.

Ну а названия! Один «гадючий лук хохлатый» чего стоил…

В общем, преинтереснейшее изучение оказалось.

Подарка от Макара Дуболома в этом списке не оказалось. Но тут было собрано больше что-то экзотическое и ядовитое. Впрочем, об этом можно было спросить Павлову, когда она зайдет проведать сад и оранжерею.

Неохотно я оторвался от этих потрясающих открытий и взялся непосредственно за артефакторику. Обложился книгами и схемами в поисках работ с климатом.

Простейшие климатические артефакты вроде охлаждающих или подогревающих дом были практически у всех. Как и амулеты для домашних растений.

В моей оранжерее тоже была установлена несложная система, помогающая поддерживать нужные условия.

Но всё это не имело отношения к большим открытым пространствам. А Ботанический сад занимал территорию в несколько гектар. Ещё предстояло получить план сада и понять где и какие условия будет необходимо поддерживать. Но сначала нужно понять общий принцип.

Подобные артефакты создавались на основе множества аспектов. Участвовали все стихии, безусловно. Без природной магии тоже было не обойтись. Как и прочих, судя по всему.

Разогнать облака возможно воздухом. А вот перераспределить их так, чтобы не затронуть баланс, уже задачка сложнее. Нужно найти место, куда их сгонять. При этом чтобы там не испортить условия для жизни. Это вполне можно сделать и в пределах сада — просто собрать там растения, любящие тень. Ну или где-то за городом.

Анималистика также необходима. Местные насекомые и птицы не должны пострадать. Животный аспект вкупе с ментальной силой будет посылать сигнал артефакту и тот должен точечно перенастраиваться на каждый живой объект.

Я сразу же начал делать пометки, выписывая ключевые моменты.

Но данных в нашей библиотеке не хватало. Род Вознесенских никогда не замахивался на что-то столь необычное.

Список архивов императорской публичной библиотеки в Эфире выдал немало интересных трудов и изданий. Вот только почти все они требовали специального допуска — академического или научного. То есть нужно было либо являться ученым, причем с утвержденной научной работой, либо профильным преподавателем.

Пропуск, дающий доступ к секретным архивам, а значит и ко всем прочим, мне к сожалению пришлось вернуть Баталову.

Я взглянул на часы и позвонил ректору императорской академии. Пожалуй, предложение взять себе пару лекций, теперь стало интереснее.

* * *

Ряпушкин был на месте. Мне вообще показалось, что ректор ночует прямо в своем кабинете. Дел поступающих было уже меньше, но папки по-прежнему занимали большое пространство.

Драговит Ижеславович моему визиту искренне обрадовался, как уважительному поводу для передышки.

Когда-то вечно холодные глаза мужчины светились теплом. С радушной улыбкой он тоже натренировался — теперь она не пугала необычностью и очень шла ему.

— Александр Лукич! — он крепко пожал мою руку. — Безмерно рад вас видеть!

— Как продвигается? — я кивнул на папки, присаживаясь в предложенное кресло.

— Прекрасно! Просто прекрасно! — Ряпушкин громко хлопнул в ладоши и чуть поумерил пыл: — Работы много, но этот год щедр на юные таланты. Знаете, последнее столетие считалось началом магического увядания. Сразу и незаметно, но год за годом перспективных одаренных становилось всё меньше. Не то чтобы это могло сильно беспокоить, но всё же ситуация не из приятных. Но теперь всё иначе! Словно что-то изменилось…

— Я рад, — искренне сказал я.

Увядание — отличное слово для того, что я чувствовал и видел. Забытые техники, своеобразная ленность магов и прочие факторы указывали именно на это.

— Я буду смел в этом утверждении, — продолжил ректор, — но я уверен, нас ждет эпоха возрождения! Великие времена свершений и открытий!

Я с опаской посмотрел на чашку кофе, стоящую с ним рядом. Уж слишком сильное воодушевление, как бы он сердце себе не посадил стимуляторами.

— Ох, приношу свои извинения, — Драговит заметил мой взгляд. — Я вам даже не предложил напитки. Сейчас попрошу принести.

Он кому-то позвонил и заказал кофе со сладостями.

— Так вот, — он похлопал по бумагам, лежащим перед ним на столе. — Представляете, в этом году даже заявка от темного есть. Исключительное событие для нашей академии.

Вот уж действительно! Мало того, что дар редкий, так и обычно тщательно скрываемый. На обучение маги смерти добровольно не являлись, лишь по настоянию и протекции родни или близких.

Законный путь у темного был только один — работа на государственные службы. Под вечным неусыпным контролем и подозрениями. Незавидная участь, но иначе было нельзя. Дар влиял на разум и без контроля мог привести к плохому итогу.

Ходила байка про какого-то темного буддийского монаха, который при помощи медитаций сумел стать чуть ли не святым. Но это было скорее мифом и исключением.

— Позволите? — мне стало интересно взглянуть на личное дело.

Ряпушкин колебался недолго. Видимо, ему самому хотелось обсудить будущего студента и узнать чужое мнение. Ректор протянул мне бумаги и я быстро пробежался по тексту.

Некий Илья Васильевич Лопухин. С фотографии на меня смотрел худощавый глазастый парень, черты лица которого уже заострились, характерно для темного дара. Что-то всегда было в темных такое, можно сказать благородное.