Рождение новой России

Цыклер вместе со стрелецким пятидесятником Василием Филипповым и донским казаком Петром Лукьяновым, которые были хорошо осведомлены о намерениях казаков, терпевших от «государевой службы» и прочих «тягот», замышляли тряхнуть Москву с двух концов — со стрелецких московских улиц и слобод и с вольного Дона.

Но Цыклер боялся, что повторение разинского восстания приведет к «разоренью великому». Этот страх определил его отношение к народу, как и отношение к народу всех других приверженных старине заговорщиков, выступавших в дальнейшем против Петра: все они были против петровских новшеств, но больше всего боялись народа.

Стрелецкий пятисотенный Ларион Елизарьев, знавший о заговоре, донес о нем Петру.

Это произошло еще в феврале 1697 г., незадолго до отъезда Петра. Заговорщики были схвачены. В аресте Цыклера и Соковнина и в «розыске» по их делу принял участие сам Петр.

Главой Преображенского розыскного приказа, правой рукой Петра по политическому сыску, великим мастером кнута и дыбы был Федор Юрьевич Ромодановский. Верный старый слуга Петра, Ромодановский хотя и был в душе ревнителем старины, но в угоду царю без сожаления порвал с нею.

«Собою видом, как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян по вся дни», Ромодановский своей невероятной жестокостью наводил страх на всех инакомыслящих и вселял ужас перед Преображенским приказом, нередко даже переходя границы дозволенного самим царем.

Розыск по делу Цыклера шел очень быстро и вскоре был закончен. В Цыклере Петр видел «собеседника Ивана Милославского», которого и считал основным виновником заговора.

Гроб Ивана Михайловича Милославского был вырыт и привезен в Преображенское. Над этим гробом была совершена казнь, и кровь казненных заговорщиков лилась на труп Милославского…

Казнь стрелецкого полковника Цыклера еще больше озлобила стрельцов. Теперь они уже не только не надеялись стать когда-нибудь «надворной пехотой», но ясно видели, что «впредь им погибнуть», как давно уже пророчил им Соковнин. Петр ненавидел строптивость и своеволие стрелецких полков, их устаревшие тактические приемы, их неумение и нежелание переучиваться. Стрельцы чувствовали нелюбовь к себе со стороны Петра, понимали и шаткость своего положения, и свою воинскую слабость, видели, что петровские солдатские полки обгоняют их в военном искусстве.

Стрельцы были озлоблены еще и тем, что понесли тяжелые потери во время азовских походов, а потом их же заставили нести охрану Азова. Они были оторваны от семей, от своих ремесел и торговли. Раньше стрельцы пользовались льготами и кое-как справляли «государеву службу», заботясь лишь о своих «достатках» и семействах. Теперь настали иные времена. Тяжелой военной службе не было видно конца. Стрельцы ненавидели петровские новшества, лишавшие их прежних привилегий, держались старины, порицали действия Петра, его дружбу с иноземцами и поездку за границу.

В отсутствие Петра недовольством стрельцов воспользовалась Софья, по-прежнему мечтавшая о престоле. Она через «стрельчих» передавала их мужьям-стрельцам, чтобы те «побивали» петровских вельмож и готовились к перевороту.

Положение было напряженным. Когда правительство отдало приказ о переводе четырех стрелецких полков из-под Азова к «литовскому рубежу» (польской границе), под Торопец и Великие Луки, из полков началось повальное дезертирство. «Тягуны»-стрельцы явились в Москву, кричали «поносные речи на государя», грозили иноземцам расправой. Здесь они вступили в тайные переговоры с Софьей и ее сестрой Марфой. Из Москвы они были изгнаны, а вернувшись в свои полки, привезенными из Москвы вестями подлили масла в огонь. Вспыхнул мятеж. Стрельцы решили идти на Москву, разорить Немецкую слободу и побить немцев за то, что «от них православие закоснело», поставить Софью правительницей, вернуть Василия Васильевича Голицына, престол отдать сыну Петра Алексею, а когда Петр вернется из путешествия по Европе, убить его.

Стрельцы двинулись к Москве. Навстречу им вышли войска Гордона. Сошлись у Воскресенского монастыря. Гордон правильно учел, что у стрельцов нет деятельного главаря. Нескольких залпов было достаточно для того, чтобы покончить с мятежом стрельцов. Начались аресты. 56 стрельцов были казнены, но ни один из них о своих связях с Софьей не проронил ни слова.

Тем не менее Петр, узнав в Амстердаме о мятеже, сразу понял, что стрельцы были лишь орудием в руках его сестры и приверженного старине боярства. Он писал князю-кесарю Федору Юрьевичу Ромодановскому: «Семя Ивана Михайловича растет, в чем прошу вас быть крепким; а кроме сего ничем сей огонь угасить не мочно». Петр знал, что борются не только с ним самим, но и с его заветным делом — делом преобразования России. Этим и объясняется поспешность, с которой он покинул «великое посольство» и устремился в Россию. Петр вынужден был сам приняться за искоренение стрелецкой «крамолы».

В конце августа он уже был в Москве. Царь искал главарей и подстрекателей стрелецкого бунта — бунта, вдохновленного ревнителями боярской старины.

Розыск был начат 17 сентября. Выбор дня не был случайным: это был день именин Софьи.

Петр самолично присутствовал при допросах и пытках стрельцов, когда скрипела дыба и свистели батоги, когда хрустели кости, рвались жилы и шипело мясо, прижигаемое каленым железом.

27 сентября Петр приехал в Новодевичий монастырь, где учинил допрос Софье. Софья упорно отказывалась признать свое участие в мятеже, утверждая, что никаких писем стрельцам не писала, но в конце концов «расспросные речи» жестоко пытаемых стрельцов выдали истинные намерения царевны. Уличена была и Марфа Алексеевна, другая сестра Петра. Петр с горечью говорил о сестрах: «В церкви поют „спаси от бед“, а в паперти деньги на убийство дают».

29 сентября князь-кесарь Ромодановский в своем Преображенском приказе кончил розыск по делу 341 стрельца. На 30 сентября была назначена казнь.

Поутру стрельцов повезли из Преображенского в Москву на место казни. Везли их в телегах по двое, с зажженными свечами в руках. У Покровских ворот стрельцам прочли приговор с указанием их «вин», за которые государь «указал казнить их смертью».

Тут же, на коне, в зеленом кафтане присутствовал сам Петр, внимательно слушавший приговор и подававший знаки собравшейся толпе, требуя от нее внимания.

Затем стрельцов развезли по местам казни: к воротам Никитским, Коломенским, Калужским, Серпуховским, Тверским, Арбатским.

Вечером Лефорт устроил пир, на котором государь «оказывал себя вполне удовлетворенным и ко всем присутствующим весьма милостивым».

Казни следовали одна за другой. В октябре пошли на виселицу стрельцы Гундертмаркова полка, стрельцы полка Колзакова и др.

12 октября 59 стрельцов были повешены против окон сидевшей в своей монастырской келье Софьи. На следующий день здесь же повесили еще несколько стрельцов, спустя шесть дней — еще сорок семь.

Петр мстил сестре за май 1682 г., за «многие обиды» и «покаянные речи».

Всюду по Москве висели посиневшие и распухшие трупы повешенных, валялись отрубленные головы, изуродованные тела колесованных. Этот новый вид казни — колесование — Петр вывез из «заморских» стран.

Розыск кончился. Всего было казнено 799 стрельцов. Московские стрелецкие полки были уничтожены.

Уцелевших стрельцов рассеяли по дальним городам, записали в посадские люди, и им под страхом смертной казни запретили записываться в солдаты.