Рождение новой России

Калмыки притихли, но это было затишьем перед бурей. Росли социальные, классовые противоречия в полупатриархальном, полуфеодальном обществе казахов («киргизов») Младшего, Среднего и Старшего Жузов («Киргиз-Кайсацкой орды»), присоединившихся к России в 30–40-х годах XVIII в.

Хотя пастбищами по традиции, в силу обычного права пользовался весь род в целом, фактически ими распоряжались казахские феодалы: ханы, баи, султаны, бии и батыры. Рядовые казахи — шару а, числившиеся юридически независимыми общинниками, находились фактически в феодальной зависимости, отдавая феодалам за право кочевать по их землям часть скота, а в земледельческих районах — часть урожая. Все чаще беднота обращалась за помощью к феодалам, которые охотно оказывали эту «помощь» сородичам и соплеменникам, опутывая их кабальными обязательствами. Беднота (малаи и консы) вынуждена была кочевать с феодалами, выполняя обязанности пастухов, работников и слуг, питаясь тем, что даст феодал, и одеваясь в то, что он подарит. Под видом «опекунства» бедных родственников и сирот росла еще одна форма феодальной эксплуатации. У казахских феодалов были и рабы (кулы), хотя рабский труд особой роли не играл.

Ханы, султаны, бии, муллы, хаджи использовали в своих целях родовые обычаи и законы, прибегали к силе, опираясь на свои отряды джигитов. Тяжело отражались на положении казахов постоянные опустошительные усобицы их ханов и султанов.

Все это порождало обострение классовых противоречий, принимавшее самые различные формы классовой борьбы. Оно выливалось в бегство, причем нередко беглецы устремлялись в пограничные русские земли, селились среди русских и даже записывались в яицкое казачество. Нередко беднота прибегала к такой форме борьбы, как угон скота.

Все это были изначальные формы классовой борьбы, свойственные полупатриархальным, полуфеодальным общественным отношениям, господствовавшим у казахов.

Борьба народных масс Казахстана с растущим феодальным гнетом обусловила создание законодательства, призванного укрепить положение феодальной верхушки. С этой целью она использовала и обычное право (адат), и мусульманский шариат, и созданные для укрепления феодальных отношений в начале XVIII в. «Законы хана Тауке».

С присоединением Казахстана к России противоречия между казахскими феодалами, с одной стороны, и русскими властями, помещиками и яицкими казацкими старшинами — с другой, отнюдь не ослабели. Казахи стремились пасти свой скот на «внутренней стороне», т. е. на правом берегу Яика, но туда с 1756 г. их перестали пускать. Если же власти делали исключение для отдельных султанов, то они тотчас использовали предоставленное им право для подчинения себе казахов, направлявшихся на правый берег Яика.

На границе с казахскими кочевьями имели место непрерывные столкновения: казахи нападали на русские поселения, забирали пленных и т. п., в свою очередь, русские воинские команды совершали походы на казахские аулы, мстя за потравы, набеги и т. д.

Но вместе с тем шло сближение трудового русского и казахского люда. Русские поселялись в казахских степях, обзаводились «кунаками», овладевали казахским языком, обучали казахов земледелию и ремеслам. Казахи оседали в русских селениях, записывались в казаки, принимали православие, начинали говорить по-русски. Русские и казахи встречались на торгах, на соляных промыслах. Все это сближало русских и казахов, создавая условия для общей борьбы в недалеком будущем.

Следует отметить различный характер борьбы нерусских народностей Поволжья, Прикамья, Приуралья, Казахстана. В то время как у одних народов — чувашей, мордвы, марийцев, удмуртов, мишарей национальная феодальная знать либо вовсе отсутствовала, либо была представлена очень слабо и сколько-нибудь большой роли не играла, нередко быстро обрусев, у других, как, например, у татар, особенно у калмыков, башкир, казахов, она, наоборот, была многочисленна, сильна, влиятельна.

Правовое положение, жизнь, быт чувашского, марийского, мордовского, татарского и удмуртского крестьянина мало чем отличались от юридического положения и жизни русского крестьянина, а если и отличались, то чаще всего в худшую сторону. Хотя крепостных, помещичьих крестьян нерусской национальности в Поволжье было меньше, чем русских, они так же работали на барина или заводчика, платили подати, несли повинности и т. п., как и русские крестьяне. Их социальная жизнь, их место в обществе, степень их феодальной зависимости, нормы и формы эксплуатации почти полностью соответствовали тому, что характерно было для русских крестьян. Отсюда близость, а порой и идентичность форм классовой борьбы русского и нерусского крестьянина на востоке европейской части России.

Другое дело — казахи, калмыки, башкиры со своей сложившейся феодальной верхушкой, которая либо упорно и долго противопоставляла себя русским властям и стремилась установить свое безраздельное господство, как это имело место в Башкирии, либо сохраняла еще достаточную независимость от царизма, лишь de jure подчиняясь Петербургу, как казахские ханы, либо служила царизму, как калмыцкие феодалы, но не забывала своей, не так давно ушедшей в прошлое независимости и стремилась сохранить господство над своими соплеменниками.

На характере и социальных противоречиях в полукочевом и кочевом обществе, на освободительной борьбе, борьбе с гнетом самодержавия и царских властей сказывались пережитки патриархально-родовых отношений. Своеобразные особенности собственности, заключенной в скорлупу племенных, родовых отношений, различного рода формы помощи сородичам, которые вуалировали подлинную эксплуатацию рядовых общинников, кочевников или полукочевников, простор степей, обусловливавший то, что «у них между собою… никакого раздела нет и споров не бывает» (П. И. Рычков), использование знатью — ханами, тарханами, биями, баями, мурзами и другими древних родовых институтов для подчинения себе соплеменников и сородичей — все это в совокупности исключало на данном этапе проявление классовых противоречий в таком масштабе и в такой форме как у чувашей, мордвы, татар и т. д.

Классовая борьба у кочевников и полукочевников, выступая в самой ранней, начальной форме, по сути дела представляла собой межплеменную борьбу. Поэтому нередко в восстаниях и выступлениях в Башкирии, калмыцких или казахских степях народные массы идут за своей единоверной и единоязычной знатью, порой слепо ей веря, не видя, что их используют в своих целях, и классовые противоречия внутри общества этих народов отчетливо начнут ощущаться позднее.

В предстоявших великих социальных битвах классовая борьба переплеталась с национально-освободительным движением нерусских народов России, представлявших собой союзника русского крепостного крестьянства, работного люда и казачества.

Классовая борьба крестьян охватила всю Россию: от Западной Сибири до побережья Рижского и Финского заливов.

Крестьянство в Прибалтике, в Эстонии и Латвии, вошедших со времен Северной войны и Ништадтского мира в состав Российской империи, жило в особых условиях, отличных от тех, которые характеризовали русскую деревню. Это было обусловлено многовековым владычеством немецких, шведских и польско-литовских феодалов. Однако крепостническая действительность и феодальная эксплуатация со стороны прибалтийских феодалов, в большинстве своем немцев по происхождению, порождала в латвийской и эстонской деревне те же самые формы классовой борьбы, что и в русской.

Бегство крестьян, которое каралось жестокими наказаниями (беглых клеймили, отрезали нос и уши), подача жалоб, убийство помещиков и управителей, поджоги усадеб в 30–40-х годах наблюдались по всей Прибалтике.

Но классовая борьба в Эстонии и Латвии принимала и специфические формы. Широкое распространение получило движение гернгутеров — религиозное течение, направленное против протестантизма, который в Прибалтике принимал характер религии, служившей немецким феодалам средством угнетения латвийского и эстонского крестьянства. Участники движения гернгутеров боролись против протестантской церкви и протестантского духовенства, которое само выступало в качестве крепостников.

Гернгутерское движение в Прибалтике носило определенные демократические черты: приходы возглавляли не пасторы, а старшины, богослужение проводилось в «домах сходок», создавались «братские общины», где устанавливалось некое равенство — «братство». За редким исключением, каким явился, например, проповедник Паап Таллима из Рыуге, выступавший против помещиков, гернгутеры не призывали к борьбе с феодальной системой, но их деятельность оказывала влияние на крестьян-латышей и эстонцев. В 1742 г. имели место выступления эстонских крестьян в Хаанья и Вана-Казаритсе, с трудом подавленные властями. Через год, в 1743 г., организацию гернгутеров запретили по всей Прибалтике. Тогда движение гернгутеров ушло в подполье, отчего оно стало не менее, а более опасным. И Екатерине II в 1764 г. пришлось узаконить гернгутерские организации. Но так как лютеранское духовенство игнорировало указ 1764 г., гернгутерское движение возобновилось и вскоре, в 1771 г., переросло в открытые крестьянские восстания в районе Валмиера, Цесиса, Вастсе-Нурси, Отепя и др. Феодалы и протестантское духовенство вынуждены были спасаться от гнева крестьян в городах Валмиере, Цесисе и др. Крестьяне действовали большими, хорошо вооруженными отрядами. У восставших было много охотничьих ружей и пистолетов. Движение крестьян удалось подавить с трудом.